Инвалид нулевой группы. Интервью со сгоревшей звездой
[I]Федор Чистяков выпускает новый альбом «Правило Игры». Это почти сенсация - впервые со времен группы "Ноль" его альбом целиком состоит из новых собственных песен - близких по силе лучшим работам легендарного периода. Одновременно выходит документальный фильм Никиты Шулешко "Чистяков trip". Биография Федора совсем не похожа на сытую жизнь рок-звезд. Он прошел безумие, тюрьму, "Свидетелей Иеговы", искушения и разочарования шоу-бизнеса - чтобы через двадцать лет снова обрести дар речи.[/I]
1992 год, общага МГУ, один из последних концертов «Ноля» – за пару месяцев до того, как Федя Чистяков сядет в тюрьму. Лохматый паренек на сцене ведет себя так, словно он уже ничего не боится, потому что одной ногой не здесь. Драйв зашкаливает, группа похожа на повозку без кучера, которая летит с горы – за мгновение до краха. Таким Чистяков, конечно, и запомнится – отчаянно честным пареньком с улицы Ленина. Самым бескомпромиссным рок-героем – наряду с Башлачевым и Янкой.
Середина девяностых, видеозапись проповеди, которую Федор Чистяков читает заключенным в «Крестах». Администрация тюрьмы пригласила бывших зеков рассказать, как они устроились в жизни. За деревянной трибуной стоит скромный, серьезный человечек канцелярского вида, в пиджаке, с навсегда испуганными глазами. Такие глаза – у норштейновского волчка из мультфильма «Сказка сказок». Норштейн, как известно, взял их с фотографии котенка, только что выловленного из воды с привязанным к шее булыжником. Человек говорит правильные вещи – видно, что он живет серьезной духовной жизнью, хотя зажат и скован. Поверить, что это тот самый Федя, невозможно. Даже чертами лица это совсем другой человек.
Позже на улицах замелькали афиши – Чистяков собрал “F4-бэнд” и стал петь старые песни. На сцене с непроницаемым лицом сидел робот в тельняшке и темных очках, песни звучали гладко и бездушно. Во всех интервью музыкант говорил примерно одно: «С чем сейчас едят настоящего индейца, не знаю. Эта модель больше мной не поддерживается. У меня всегда все в порядке». Но журналисты упорно продолжали задавать те же вопросы.
[B]Коммунальные квартиры[/B]
[I]– Тебя часто спрашивают, почему ты раньше был такой драйвовый, а сейчас поскучнел, а ты отвечаешь: мне так лучше и отстаньте. И в вопросе, и в ответе есть какое-то содержание – но взаимопонимания как-то не происходит.[/I]
– С взаимопониманием вообще непросто. У меня вот были родители, их круг, а я уже стал популярным. А потом случился момент, когда я сказал, что больше не буду исполнять эти песни. И хотя мои родители очень натерпелись от моей наркоманской истории, но была интересная реакция:
- Ну зачем ты так, песни-то хорошие...
– Но они же про наркотики. “Возвращаюсь раз под вечер, накурившись гашиша”, – это хорошо, что ли? Если твоя внучка будет слушать, чему она научится? Ты хочешь, чтобы она так жила?
– Ну это же просто песня..."
У моей матери была примерно такая позиция: сеять в мире можно, что угодно, а самому-то надо не быть дураком... В их глазах я стал человеком, признанным в обществе, я стал что-то значить. Как можно от этого отказываться?
В большинстве случаев мы вынуждены просто уважать позицию другого. Кто-то родился в благополучной семье, знал одно обращение и общение, он вырастает – и несет это все в себе. Как другой ему сможет объяснить, с чем он живет? Как женщина сможет объяснить мужчине, что она чувствует, когда рожает? Только умозрительно он сможет понять.
[I]– Ну расскажи, как ты стал собой?[/I]
– С детства я писал книгу. Мы с одним мальчиком встречались, мы жили в соседних подъездах и писали вместе роман. Меня не так интересовали игры с ребятами, или что на мотоцикле они гоняли – никогда это не было вообще интересно. А интересовало что-то творческое.
При этом если коротко говорить о моей семье, то там было очень дискомфортно. Я вырос в коммунальной квартире, это было место, куда было стыдно пригласить друзей, особенно девушек. Ужасно стыдно. И еще у меня была такая мама, что хотелось все время куда-то уйти. У нее была очень тяжелая жизнь. Она только недавно умерла, а перед этим двадцать лет была инвалидом, не могла ходить и была крайне тяжелым человеком. В последние годы она иногда вспоминала детство – и это были воспоминания о войне, как людей расстреливали, как их сжигали. Когда она была маленькой, она хорошо училась, но ее мама не пустила ее в четвертый класс, даже учитель приходил со школы просить за нее, но ее мама сказала: «У нее ботинок нет, она никуда ходить не будет». Потом началась война, после войны она приехала в Ленинград – как она говорит, убирать говно за блокадниками. Работала на заводе, жила в общежитии. Работала с мужиками – и соответственный образ поведения. Она могла, например, просто отделать кого-то на улице матом – легко и бесцеремонно. Потом она заболела, для нее многие вещи в жизни закончились...
Есть такая поговорка: кому достанется хорошая жена – тот будет счастливым, а кому плохая – тот философом. И мне, так скажем, очень рано пришлось стать философом. Моя мать, несомненно, оказала на меня очень большое влияние. Представь, что у тебя вместо ноги костыль. Безусловно, он тебя формирует, при том не только отрицательно – например, ты можешь с большим пониманием отнестись к проблемам других. Но тем не менее это костыль – то, что ты с удовольствием взял бы и выбросил из своей жизни. Только вот никак.
Приезжали родственники на дни рождения, говорили: «Вот, Феденька, вырастешь, женишься, будешь работать». Я спрашивал: «А зачем?» Мне это было непонятно, меня это раздражало. Какая-то пустота, бессмысленность, никто не может сказать ничего стоящего. Наверное, многие люди идут по накатанной: надо построить дом, заработать денег, создать семью, посадить дерево. А у меня как-то ничего не выходило с этим, ну и, соответственно, не очень хотелось.
[I]«Заложником? Да, это неплохо сказано… Нелегко быть заложником. Жизнь сложилась так, что в ней было то, что было. Я – как дерево, которое выросло вот в такое время, вот в таком месте, в соответствующих обстоятельствах».
(Интервью сайту RockYou)[/I]
[I]– А когда ты начал себя осознавать?[/I]
- Нуууу, ты знаешь, я, наверное, только лет в 27-28, после тюрьмы... В юности я не был склонен к самоанализу. Мне просто нужна была какая-то идея, которая была бы светом в жизни. Вот рок-н-ролл стал этим. Лет с десяти я уже стал меломаном, ездил менял пластинки на «толчок», переслушал много всякой музыки, которую смог где-то достать, записать у друзей с бобин, собирал коллекцию и слушал-слушал-слушал. Каждая новая группа – это было такое открытие! Музыка сама по себе мне не очень нравилась, заниматься в музыкальной школе было скучно. А нравился именно рок. Потому что весь этот мир вокруг меня – это была очень грустная жизнь, тоскливая, безнадежная, абсолютно неинтересная. А когда я слушал эту музыку, она еще была на английском языке, я не очень понимал про что, – это была какая-то волшебная музыка, которую поют совершенно волшебные люди, про сказочную настоящую жизнь. И я понимал, что мне тоже надо это петь, потому что я тоже тогда попаду куда-то туда, жизнь станет такой же волшебной.
Когда был классе в седьмом, я перешел в другую школу и там познакомился с Алексеем Николаевым, который в последствии стал известен как барабанщик группы «Ноль». И у них уже была какая-то группа, они записывали альбомы дома, стуча по коробкам, диванам и включая пылесос для плотности звучания. И я туда тоже присоединился. А потом, когда я перешел в девятый класс, в нашу школу перешел еще Анатолий Платонов. Мы втроем как раз и образовали группу. Я помню, что с Толей мы сидели на задней парте и писали стихи. Особенно на уроках физики мы этим любили заниматься. Задача была написать что-нибудь такое, чтобы другой выпал в осадок. Ну мы просто угорали, и таким образом уроки проходили весело. И к концу десятого класса мы решили записать из этого панковский альбом. Записали его в квартире, в немыслимых с технической точки зрения условиях. Это стало прообразом альбома «Музыка драчевых напильников».
Еще там у нас был военно-патриотический клуб и вокально-инструментальный ансамбль, кружок. Там работал руководителем Павел Попов, ныне покойный. Хороший человек. Он был профессиональным музыкантом, играл в ресторанах. Он мне очень помог в музыкальном смысле: я научился играть на бас-гитаре, петь какое-то многоголосье, мы играли на танцах даже. Играли Кузьмина, Барыкина, популярные песни. А потом стали сочинять свои, серьезные такие – баллады типа «Ты, я – навсегда...», про проблемы в мире. А недалеко у нас находилась студия Андрея Тропилло. Он записывал тогда «Кино», «Алису», «Аквариум» – они выходили, как тени, из студии. Это все было очень трепетно. Мы принесли ему свои баллады серьезные, он сидел, слушал. А под конец мы ему говорим: «Ну мы вот еще записали панковский, типа, альбом, ну это так, ерунда». Поставили ему песню – и он, когда слушал, буквально упал со стула. Говорит: «Вот это вот надо записывать». Потом там была история с песней «Инвалид нулевой группы», которую я ради шутки решил сыграть на баяне. И Тропилло, когда это услышал, сказал: «Все, на гитаре больше не играй». Он четко указал вектор – панковские, хулиганские тексты и баян.
[I]– А без него ты бы до сих пор баллады пел?[/I]
– Я не знаю, как бы все пошло, пел ли бы я что-то вообще. Я, честно говоря, мало отдавал себе отчета в том, что делаю, какое у этого может быть будущее, я такими вопросами не задавался вообще. Просто мне это нравилось и это у меня получалось. Однажды встретился со своим двоюродным братом, мы ехали в автобусе, стоя и держась за поручень, я ему взахлеб рассказывал текст песни «Инвалид нулевой группы». Он выслушал и спрашивает: «А зачем такое сочинять? К чему это?» А я ему в ответ: «Так ведь круто же!» Вот и все аргументы.
[I]Дядя Федор 1988, период «Музыки драчевых напильников»
Я научу вас петь и играть,
Я научу вас любить и страдать,
Я научу вас мечтать и дружить,
Я научу вас думать, научу жить,
Я научу всему тому, что не могу сам,
Но я хочу, хочу, хочу, хочу, хочу!
Костыль и каталка, синий свет,
Грязные стены и белые потолки.
Милая, хочешь, я останусь здесь
С тобой до гробовой доски?
Пел Федя, конечно, не понимая, что пророчествует.[/I]
[B]Цикорий[/B]
– Когда ты делаешь то, что замечают другие, когда тебе хлопают в ладоши, то что еще надо? Была группа, были какие-то внутренние цели: записать еще один альбом, поехать в какую-то поездку, выступить на фестивале, сходить к кому-то на день рождения, потусоваться. Продолжалось это несколько лет, я старался изо всех сил и дальше поражать народ какими-то откровениями, изгаляться, сочинять какие-то тексты еще более стремные. Мне было трудно что-то осмыслить. Я тут недавно послушал свое радиоинтервью того времени. Мне задавали, какие-то обычные вопросы, а я просто не мог связать двух слов, это какое-то мычание.
[I]– Сложно представить, что ты совсем не думал про то, что пишешь. «Песня о безответной любви к Родине» – это довольно взрослый альбом.[/I]
– Все эти вещи, они как-то интуитивно приходили. Как будто я поймал струю, или струя поймала меня, и в ней просто плыл, летел. Например, «Песня про настоящего индейца» – я там пил два дня, где-то меня носило на автопилоте. Я помню, в метро переходил из вагона в вагон, был в гостях у каких-то людей, и так прошло двое суток. Я начал с одной девушкой, проснулся совершенно с другой. И когда проснулся, было такое чувство, что я съездил в какое-то путешествие, вернулся и не могу никак вспомнить, где же я был. И я выхожу на улицу, у меня такое похмельное поэтическое настроение, и сами строчки откуда-то появились, и раз – песня готова. Просто на вылете, гон какой-то, который вышел и все. Единственное мучение было с третьим куплетом, мне Петр Струков помогал, там уже история была умственно достроенная.
Вообще, у меня не было усидчивости, я не мог доделывать тексты. У меня был не очень богатый словарный запас, я часто грешил рифмами типа «кровь-любовь», «родина-уродина», ну я просто ничего другого не мог придумать. У меня был ряд песен в недописанном состоянии: какой-то рефрен, несколько слов, а что еще вокруг этого навертеть, у меня уже не хватало мыслей. А доработать – я уже куда-то дальше ехал, мне уже было неинтересно, скучно. Я думал только о том, что это вот русский рок, надо это делать – все в одну сторону. А вокруг все говорили: «Федя, давай!» И Федя давал. Постепенно эта мысль о собственной гениальности прижилась в голове, сложилась мания величия. Наоборот, когда я сталкивался с вещами, где начиналась взрослая жизнь, я терялся. Как решать бытовые проблемы, я не представлял – не было ни семьи, ни дома, ничего.
[I]– А любовь?[/I]
– Да какая может быть любовь... Мужчина должен как-то защитить, обеспечить, а я был ребенком. Ну элементарно жить где-то надо.
[I]– Ну «мальчики и девочки ходят по улицам», как пел «Зоопарк».[/I]
– Знаешь, у меня ты не найдешь много позитивных воспоминаний по этому поводу. Я был слишком неприспособлен к жизни – даже для того, чтобы ходить по улицам. Там драться надо...
[I]– А всеобщая любовь тебе не помогала?[/I]
– Да какая там любовь! Знаешь, когда собутыльники несут опохмелиться другу, то не знаю, можно ли это назвать любовью. Я был очень внушаемым, на самом деле. И возле меня появился круг людей, которые внушали мне какие-то туманные идеи, суть которых сводилась к тому, что я какой-то особенный. И в это же время я стал курить марихуану. В своих глазах я поднялся над алкоголиками и, естественно, сочинил несколько хвалебных опусов. Когда накуришься, кажется, что ты такой умный, а кругом люди просто не понимают, как все на самом деле. «Я гонщик – ты тормоз».
[I]«Когда ты сам ничего не сделал, еще “новенький” такой, “умный”, просто умнее всех, ОСТРОумный, то очень легко смеяться над всем. Лирический персонаж Цикорий возник во времена, когда над одним словом застрянешь и смеешься очень долго. Был такой "смешной" период. Вот так он и сошел с ума в конце концов. Есть вещи, над которыми не стоило бы смеяться, потому что это путь саморазрушения. Кроме того, высмеивание проблем – это далеко не всегда путь их решения. Хотя в те годы мне казалось, что если я написал песню, проехался по чему-то, то вроде как проблема решена и для меня больше не существует. А проблемы никуда не деваются. Ты можешь смеяться, можешь плакать. Когда становишься старше, то нужны решения. А весь этот смех, как треск костра: шума много, а не греет».
(Ответы на вопросы на «Ленте.Ру»).[/I]
– Да мне еще и внушали всякое.
[I]- Что внушали?[/I]
- Что чего-то я еще сильно не понимаю, но если я это пойму – то тогда вот... Что у меня в голове есть антенны и ими надо ловить космос. И что я на самом деле не человек, а передатчик. Что-то это было уже довольно оккультное. В течение года читал стихи Моррисона, как Библию, переводил, изучал, пытался понять, что в них сказано. Я нашел в них какое-то руководство, увидел, что мне надо сделать. Мне было сказано, что он мессия – и я, представляешь, был таким наивным, что поверил! Я поверил в Моррисона. Я проникся таким чувством, что это что-то сверхчеловеческое, что там что-то скрыто в этом, это что-то означает.
[B]Полундра[/B]
А после альбома «Песня о безответной любви к Родине» у меня совсем стало плохо с матерью, и за ней уже нужно было конкретно ухаживать. Оставить ее я не могу. И это была такая большая ломка – я понял, что уже ничего не осуществится. И в результате я переехал с ней на эту всем известную дачу, прожил там годик... Вот ты спрашиваешь, помогали ли поклонники. Вот видишь, как бы и помогли по уходу за мамой. А после этого года я стал такой уже сильно духовный, что замахнулся на великое – решил разделаться с хозяйкой дачи.
[I]«Осенью 92-го года Федя Чистяков попытался зарезать “ведьму”, – пишет в воспоминаниях издатель творчества «Ноля» Олег Коврига. – Он попросил сшить ему расписную рубаху, одолжил у кого-то кривой киргизский ножик и приехал “в гости”. Когда Федя с Ириной ночью пошли гулять по улице, он схватил ее за волосы, завалил и стал пилить ей горло тупым киргизским ножом. Убивец из Феди вышел неумелый, слава богу. Когда нож перепилил кожу и пошла кровь, Федя решил, что уже все. И прекратил пилить. В это время мимо проходил сосед, который не сразу понял, в чем дело, и спросил: „Что тут происходит?”
На что Ирка ему прохрипела: „Не видишь, мудак?! Меня зарезали!”
А в Комарово дачи-то богатые, с телефонами, так что сосед тут же в милицию и позвонил. Когда менты приехали, они увидели Федю, пляшущего вокруг истекающей кровью комаровской хозяйки с криками: “Наконец-то я смог, наконец-то решился!”
Сдался он без всякого сопротивления. После этого Федю, естественно, посадили. Ну, а потом перевели в дурку. Клинический характер его действий был очевиден. А Ирке наложили швы, и через два дня она сбежала из больницы домой. Когда Федя вышел на свободу, он поехал извиняться. Ну и, естественно, был послан по соответствующему адресу».[/I]
[I]– Почему ты пытался ее убить? Из ревности? Что это такое было?[/I]
– Знаешь, я не хочу это комментировать. В этом действии праведности никакой не было. Пытаться как-то себя оправдывать, как-то это обосновывать я не хочу. У меня есть объяснение, но, боюсь, люди скажут, что это отмазка.
[I]– Какое?[/I]
– Я думаю, что это влияние демонов. Все, что я взращивал, все, что я лелеял, весь этот ветер вернулся в виде бури. У меня были серьезные проблемы психиатрические.
[I]«Конечно, в то время мне казалось, что я совершаю какой-то поступок, какой-то такой... чуть ли не героический. А на самом-то деле – это дерьмо. Все это совершенно из полнейшей слабости, из последних сил, единственное, что я додумался сделать – схватиться за нож. И главное, что принес столько горя всем. Я сейчас вспоминаю изречение какого-то мудреца, он говорил, что в мире очень много глупцов, которые не понимают разницы между светом и тьмой, между добром и злом. И как я сейчас вспоминаю себя, то я тоже так поговаривал – нет добра и зла, можно трактовать одно как другое и наоборот, что все это – составные части одного целого. Это очень ложная теория…»
(Интервью журналу FUZZ).[/I]
[I]– Ты действительно начал с ума сходить?[/I]
– Да, действительно. В те годы все говорили о сумасшествии, о сумасшедшей музыке. Это было круто – быть сумасшедшим. Люди в это играют, но кто захочет пойти до конца и узнать, что же за этим всем кроется, тот очень рискует.
[I]– И что там?[/I]
– Ты знаешь, да ничего! С тобой радио начинает разговаривать. Оно читает твои мысли. Ты начинаешь жить в другой реальности, она становится реальностью. Ты начинаешь руководствоваться не соображениями здравого смысла, а галлюцинациями. Представь себе, что ты читаешь какую-нибудь сказку. А в это время у тебя решаются какие-то важные вопросы в жизни, связанные с семьей, с работой, и ты просто говоришь: «Не, это все ерунда, а вот то, что там, в сказке, это вот настоящее».
[I]– Ты так эмоционально говоришь, будто это было вчера, а не двадцать лет назад. Кажется, ты до сих пор себя не простил.[/I]
– Если бы это было с тобой, тебя бы тоже трясло от воспоминаний. Люди с ума сходят и не выходят потом из психушки, или едят таблетки всю жизнь. Я решил вкусить безумия. Ничего я не решал, только я шел этим путем и все. Короче, это была попытка выйти за эту грань, «Break on through to the other side», прорвись на другую строну – и я прорвался. Я думаю, что сам Моррисон – туда же шагнул и там исчез. Со мной в одно время через эту дачу прошел Башлачев, и тоже с известным результатом. Очень мало, кто может это понять. Только могу сказать, что после таких экспериментов над собой - это как люди, которые побывали на войне - им очень трудно адаптироваться в нормальную жизнь. После того, что пережито там, очень сложно отмотать назад и вернуться в обычное.
[I]«Последнее, зачем было жить, – это записать этот альбом. Это написал человек, которому на хвост наступили железным ботинком, и он орет от боли, как кот... Нам очень хорошо заплатили за «Полундру» (альбом финансировали Бахыт Килибаев и «МММ» – «РР»), помню, что это был целый рюкзак денег, и я по всей Москве бегал туда-сюда, не знал куда их девать, сутки целые бегал, потому что бесы уже крутили так, что спасу не было».
(«Журнал.Ру»).[/I]
[I]«Полундра» – последний альбом группы «Ноль». Наверное, самый сильный, хотя слушать его подряд невозможно. На обложке видна сушеная голова индейца, висящая среди вобл. Альбом кончается хитом "Прости, что не верил", текст которого на тот момент был вообще не понятен - поскольку описывает федин опыт последующих лет. Ощущение такое, что песня - зная, что "Ноля" больше не будет, - просто залетела из будущего.
В дорогу, что уводит вверх,
Туда где найдут
Силу и смысл слова,
Ясность и покой - голова,
А душа - радость и свет.
«Полундра» вышла, когда Федя уже сидел в тюрьме.[/I]
[I]«Тюрьма - это был интересный опыт. Поскольку вся моя жизнь вращалась вокруг рок-музыки, я был уверен, что ничего другого не существует. И не понимал, как и зачем живут люди, ею не занимающиеся. Я обитал в своем мире. Мне казалось, что в нем я что-то значу, что-то из себя представляю. Однако в тюрьме я оказался среди людей, понятия не имевших, кто такой Федор Чистяков, группа "Ноль" да, собственно, что такое вообще ленинградский рок. Более того, мои попытки объяснить, что я музыкант, воспринимались настороженно. По местным критериям я выглядел чуть ли не козлом. Или подсаженным парнем, продвигающим странные идеи. Хотя я-то думал, что сообщаю некую полезную людям информацию, и они ее поймут. Благо у кого-то из сокамерников оказался радиоприемник, и однажды по радио передали песню "Ноля". После чего произошла какая-то моя тюремная идентификация. В тюрьме я узнал важную вещь: есть сферы жизни, где совершенно не важно, кто ты – музыкант, академик и т.д. Ты должен быть человеком с определенными качествами и совершать поступки в определенных жизненных ситуациях. А твой статус, положение в обществе никого не волнуют. Они теряют всякий смысл. Все равно что ты улетел на другую планету, где все твои прежние медали, звания – мусор».
(Интервью «Известиям»).[/I]
– Там были другие условия, но все равно я продолжал сидеть на своей волне. В голове была смесь из Кастанеды, Моррисона, «Розы Мира». И там, и в больнице я надеялся, что вот освобожусь, продолжались какие-то эксперименты, какие-то чудеса, всякая дребедень.
[I]– Какие чудеса?[/I]
– Ну, люди разные интересные появлялись, вещи происходили сверхъестественные, типа, когда все стрелки часов на два часа смещаются во всех комнатах. Больница после тюрьмы – она уже как санаторий. К концу моего пребывания в больнице я уже такой геройский ходил. У меня была тельняшка, вся изъеденная вшами. Я на ней черными нитками сам вышил череп с костями и довольный такой рассекал по больнице. Этот двухлетний поход, он для меня был что-то типа армии, и я уже себя на дембеле ощущал.
[B]
Я проиграл[/B]
А потом я вышел, пришел домой, к маме, и у меня было такое ощущение: для бешеной собаки семь верст не крюк, как будто я и не уходил никуда, тут все то же самое. И тут меня охватила сильнейшая тоска. Ребята из группы и вообще все ожидали, что сейчас начнется какой-то новый, совершенно обалденный виток деятельности. А в тюрьме и больнице я пытался писать какие-то песни – и ничего не мог написать. Я уже чувствовал, что та тема, которая у меня была, она закончилась. На самом деле, альбом «Полундра», если послушать – понятно, что к этому добавить особо нечего. Стало очевидно, что этим путем невозможно дальше идти, я его не вижу.
И одновременно я вдруг понял, что сделал очень много каких-то нехороших вещей. Моя жизнь, казавшаяся такой стройной, такой целенаправленной, драйвовой, вдруг она предстала мне наизнанку. Я очень легко со многими людьми поступал нехорошо. Я легко рвал отношения, кого-то там оскорблял, а бывали вещи и похуже. И все это вдруг накатило. Вдруг ко мне закралась такая мысль, что все это ошибка. Я шел, как мне казалось, в одну сторону, а оказался в совершенно другом месте.
[I]– А в какую сторону ты шел?[/I]
– Так об этом думать надо было! А я только верил, что у меня счастливая звезда, какое-то предназначение. Я слушал свое сердце внимательно, пытался себя самовыражать. И это все не сработало, этот путь привел меня не туда, куда я хотел. Полнейшая пустота. Весь свод моих ценностей, убеждений, то, на чем я стоял, как мне казалось, крепко, все, что наполняло мою жизнь, что двигало… произошел какой-то крах этого. Система ценностей в голове похожа на какие-то опоры или балки, на которых все строится. И когда все полетело и лежит – это очень тяжелое состояние.
[I]– Это внезапно произошло?[/I]
– Да, очень резко все поменялось. У меня такое ощущение, что пока я был в психушке, я был как будто бы пьян. А тут я вышел – у меня был такой стресс, я жизни не узнал! Все изменилось, я ушел из одного мира, а вернулся в другой. Я увидел, что все уже чем-то заняты, все зарабатывают деньги. А я еще оказался из тех времен, в которых деньги зарабатывать было порочно. И я эту новую систему не понимаю. Но при этом вижу, что всем нужно какое-то продолжение банкета. И мне от всего этого стало очень грустно...
[I]– «Революция закончилась, теперь дискотека!»[/I]
– Представь себе, я понятия не имел, какое эта фраза будет значение иметь. Я так ее вякнул, просто. Только потом стало понятно, о чем это.
[I]– И все из-за того, что не писалось?[/I]
– Не писалось – это не причина, это следствие. Я хотел быть кем-то, а тут увидел, что я никто. Эта музыка – я вложил туда все, в этом был мой смысл жизни. Вот я слышал, что ребята играют панк, а потом идут в тренажерный зал и качаются, потому что они на самом деле нормальные ребята, у них все в порядке с головой, но просто они дурака валяют на сцене. А я реально жил жизнью этого героя! Я нес что-то людям – и это оказалось враньем. Как Маяковский – всю свою жизнь посвятил воспеванию чего-то, а потом почувствовал себя марионеткой. Я где-то ошибся...
[I]Прости, что не верил глазам своим,
А больше верил словам чужим.
Но молва оказалась слепа
И мертвы были те слова.
– Ну так мы все ошибаемся. Это же естественная часть развития.[/I]
– Ну представь себе альбом «Полундра», с какими чувствами его можно было записывать? Что это за состояние? Нормальный человек может такое делать? Это же такая раскачка неимоверная. Это какой-то шаг, когда на кон просто все ставится. А потом ноль.
Таких людей-то, их много, рок-музыкантов, которые 27-28 – привет. Кто от передоза, кто еще как-то, но все эти громкие ребята исчезали со сцены. Как в фильме «Назад в будущее»: «Не хочешь прыгать с небоскреба – отравишься свинцом».
[I]– Может, это просто возрастная проблема? Человек с небольшим жизненным опытом оказывается на передовой...[/I]
– Так человек с большим опытом там не окажется, потому что он думает! Надо быть полным идиотом, чтобы уйти в полный отвяз. «Как Иван-дурак пошел к Бабе-Яге набраться разума и что из этого вышло»…
[I]
– Зато эти дураки умеют что-то сказать.[/I]
– Юродивые, да. Но это дорого стоит. Народ хочет бескомпромиссных авторов, а если автор начинает заботиться о себе, то лучше бы он умер, как Моррисон. Хороший кумир – мертвый кумир.
[I]– А друзья тебе не могли помочь?[/I]
– Это был такой момент, когда я практически со всеми близкими людьми разошелся. Проблема была во мне, я всех обвинял. Сегодня мы не видим ничего зазорного в том, чтобы зарабатывать деньги. Но у меня было искаженное восприятие реальности. Надо было как-то меняться, но какие-то попытки отхода рассматривались мной как предательство идеалов. Это были смешанные чувства: я был готов обвинять весь этот мир, потому что мне вообще все не нравилось - и одновременно я обвинял самого себя. Я чувствовал какой-то внутренний приговор. Мне трудно объяснить. Ты знаешь, я думаю, это было связано... Короче, возможно, это были демоны. Было очень сильное внутреннее давление, меня загоняющее в петлю. Просто, что я должен покончить жизнь самоубийством.
[I]Крутится рулетка, играет джаз,
Я проиграл – я пидорас!
– Но чего уж ты такого сделал? Переел грибов, в психозе напал на подружку, попал в дурку. С кем не бывает?[/I]
– Дело не в том, что я сделал что-то особо ужасное, вопрос не в этом совершенно. Просто все разрушилось. И все эти разговоры, что «надо взять себя в руки, надо просто играть музыку, ты же музыкант», – это было то же самое, как мои родственники приходили и говорили: «Федя, ты вырастешь, станешь большим, женишься, заведешь семью и станешь работать». В чем смысл?! Мы собирались, пробовали что-то играть, какие-то каверы, но это все было очень грустно. У меня было такое состояние – тряслись руки, у меня внутренней силы какой-то не было. Я сажусь играть и чувствую, что просто у меня нет духа, что я ничто и раздавливаюсь по земле атмосферным столбом.
Потом у меня был довольно короткий период, когда я готовился к смерти. Наверно, месяц, но это было жутко. Я основательно продумывал способ.
[I]– А страх смерти?[/I]
– Страх смерти ужасный. Но было такое мучительное чувство, которое невозможно было переносить. Я просыпался утром и не мог просто сидеть на месте. Я ходил нервно по квартире, потом выбегал на улицу, нарезал круги по парку, ходил по кварталам и все думал, думал, думал, потом покупал бутылку водки, выпивал, приходил в себя, мог посмотреть телик, что-то поделать, потом вырубался, просыпался – и начиналось все то же самое. За месяц я пришел в такое состояние! Когда тебе так плохо, страх смерти может отступить на второй план. Это вопрос совершенно не в храбрости, честное слово. Это какой-то душевный рак, когда что-то происходит с твоей личностью нестерпимое, невыносимое. Мне определенно нужна была какая-то помощь.
[I]К человеку с кошкой едет неотложка –
Человеку бедному мозг больной свело.
Доктор едет-едет сквозь снежную равнину,
Порошок целебный людям он везет.
Человек и кошка порошок тот примут,
И печаль отступит, и тоска пройдет.
Пел Федор в 1991 году, задолго до описываемых событий.[/I]
[B]Парашютист[/B]
– Я даже в церковь пошел, хотя меня туда никогда не тянуло, пришлось себя пересилить. Если без подробностей, я был разочарован, понял, что просто зря теряю время, это мне не поможет. И в этот день мне позвонил мой приятель, он начал изучать Библию со «Свидетелями Иеговы». Он позвал меня в гости, мы встретились. И он уже хорошо ориентировался в Библии, открывал одни какие-то места, другие. И я уж не знаю почему, но они произвели на меня очень сильное впечатление. Во-первых, он показал мне такую мысль, что миром правит дьявол. А я это именно так и воспринимал. И вторая мысль, которую я запомнил в тот день, – что на земле будет рай.
Последние дни Дяди Федора
Я жил на Охте – это такой район, про него «Кислотный дождь» и «Ехали по улице трамваи», он даже до сих пор такой. И меня очень угнетало, что люди строят что-то ужасное, уничтожают землю. И я как-то внутренне понимал, что на земле должен быть рай – все вокруг говорит об этом, но почему-то скоро леса вырубят, все загрязнится, и никому до этого, кажется, и дела-то особого нет... И я очень удивился, что в Библии говорится о таких простых вещах. Я очень сильно обрадовался. Я забрал у него несколько книг и поехал домой читать. «Всякий дом устрояется кем-либо и устроивший все есть Бог». Представь себе чувства человека, который родился в пробирке. Ты откуда? Ниоткуда. Но даже у него может быть ощущение, что у него есть Отец. Для людей естественно ощущать родство друг с другом, да? Но ведь так же люди ощущают родство с Создателем - что мы не одни во вселенной. Что делает человека человеком? Возвышенные стремления, что-то божье. Но как может быть, что это есть, это какие-то реальные вещи - но при этом отсутствует сам Создатель? Мир настолько удивителен - сложно представить, что все это просто так, как в «Колыбели для кошки». Я как-то быстро поверил, что Создатель сушествует, и у Него есть намерение. Что сейчас миром правит дьявол, и не удивительно, что у нас такие проблемы. И постепенно моя вера укрепилась, уже через три месяца я бросил курить.
[I]– Для тебя важна мысль, что миром правит дьявол? Мне кажется, она немного параноидальная.[/I]
– Послушай: «Тогда, подняв Его на высокое место и показав Ему в одно мгновение все царства обитаемой земли, дьявол сказал Ему: “Я дам тебе всю власть над ними и всю их славу, потому что эта власть отдана мне, и я даю ее, кому хочу”». Он говорит Иисусу, что власть над миром дана ему.
[I]– Ну так на то он и лукавый.[/I]
- Люди обычно представляют, что дьявол – это просто зло, а Бог – добро. Но Библия говорит, что дьявол это не черт с рогами. Это ангел, который восстал против Бога и выдвинул свою кандидатуру на роль правителя мира. Он не является неуравновешенным психопатом, он очень умен. Мне часто кажется, что правда есть какое-то мировое правительство. Я не перестаю удивляться злу и его каким-то новым формам. Все же сейчас лгут, любой бизнес строится на лжи. Каждый день узнаю про какое-то событие, и оно меня потрясает!
[I]– Но ведь и добро все время принимает новые формы. Вопрос, на что мы обращаем внимание. Мне кажется, если я везде вижу происки зла, это значит, что со мной самим что-то не в порядке.[/I]
– Если не верить Библии, тогда невозможно верить в Христа, тогда все христианство сомнительно. Я рассказываю людям о Библии, а они мне говорят: «Я в это не верю». Они Библии не верят, а почему я должен им верить? Для меня странно, как люди вот так живут и им нормально и без этого? Как человек жил бы без глаза и говорил бы: «У меня все моно, но мне абсолютно нормально». Или ушей нет, никогда не слышал музыки – да и не надо. Ради чего тогда жить? Успехи в работе? Радость в семейной жизни?
[I]– Ну ладно, а что там за люди были?[/I]
– Конечно, все это была какая-то странная для меня вещь. И люди были какие-то странные – не такие, ненастоящие. Как инопланетяне, в чем-то своем живут. Для меня было трудно с эстетической точки зрения. Я не привык носить галстук и пиджак...
[I]– А зачем? Там дисциплина?[/I]
– Ну представь себе, что ты являешься представителем какой-то фирмы. У нее могут быть свои какие-то требования к внешнему виду сотрудников.
[I]– «Поглядите на полевые лилии...»[/I]
– Я бы не хотел об этом сейчас спорить. Это все для меня было не важно. У них было что-то ценное, что мне было нужно. То, что я узнавал из Библии, меня полностью удовлетворяло. И меня особенно не волновало, кто во что одет. Хотя мне и казалось это немножко странным, но я видел, что эти люди – они действительно этим живут, это не просто какие-то номинальные верующие, которые приходят в церковь по случаю рождения ребенка. Они этим живут, они в это верят, они это говорят. Это было сильно. Библия объясняла состояние вещей в мире. И самое главное – хотя тогда я не очень это понимал, Иисус Христос умер за грехи людей, и, благодаря его искупительной жертве, мои грехи могли быть прощены. Я могу оставить свое прошлое и могу начать настоящее.
Мне нравится одна строчка у Мамонова:
[I]Жизнь после всего, что случилось
Я как спасшийся парашютист[/I]
Как будто взрыв, катапультировался, где-то зацепился за ветку, повис... У меня началась какая-то новая жизнь. Многие вещи в моей предыдущей жизни у меня вызывали отторжение – примерно так, как люди иногда все выбрасывают после умершего. Я перестал играть музыку совершенно. Так было года два.
[B]Верещагин уходит с баркаса[/B]
На самом деле Федор записал сборник госпелов для внутреннего потребления «Свидетелей». В этих наивных песенках, которые никогда не издавались, – горячая вера ухватившегося за соломинку человека.
[I]Надежды не было, но вдруг пришла она,
И искра жизни в сердце загорелась вновь.
И я не знал любви, и я не знал добра,
Но Всемогущий Бог явил свою любовь.[/I]
– Потом мое новое мировоззрение стало постепенно улегаться. К тому же я женился, даже смог решить какие-то житейские проблемы. Библия действительно давала какое-то руководство, которого мне не хватало. Когда ты Иван-дурак, то это дурак по полной, везде. А тут какие-то квартирные проблемы решились. Я стал задумываться о том, чтобы снова вернуться в музыку. У меня была привычка что-то сочинять, руки тосковали по штурвалу. Но петь старое я не мог. Дядя Федор, этот лирический персонаж, он должен был умереть лет в 27, вот он и умер. А я случайно выжил. Некоторые песни группы «Ноль» я просто не смогу исполнить. Не по причине того, что они содержат что-то неприличное, а просто потому, что я в это не верю. Они у меня внутренне вызывают глубокое сопротивление.
[I]«Чужая жена – это замечательная женщина, а своя – это та, с которой ты живешь. То есть когда ты просто смотришь на кого-то, ты обращаешь внимание на другие стороны и качества, чем когда ты близко общаешься с человеком. У меня не может быть такого же отношения к моим песням, как у вас. Потому я не могу разделить ваши чувства».[/I]
(Интервью сайту Openspace).
– А как ты зарабатывал эти два года?
– Где-то убирался, мыл полы. Работал на заводе, собирал патроны для светильников, провода прикручивал. Это приносило какие-то деньги, я придерживался графика, меня никто не трогал, можно было спокойно размышлять. Это было все неплохо, пока я был один. А тут я женился, появилась семья.
– А что за человек твоя жена?
– Она просто моя соверующая. Мне приходилось продолжать жить с матерью, за ней ухаживать. Это было очень сильное обстоятельство, которое мешало устроить мою личную жизнь. Возможно, иначе моя жизнь вообще бы была иной. И моя жена согласилась со мной разделить эту участь, она пятнадцать лет помогала мне ухаживать за матерью, и ей много пришлось претерпеть вместе со мной. Это, может быть, не красивая пушистая семейная жизнь, она больше похожа на поле боя, и мы бились на нем вместе.
И вот наступил момент, когда я решил при помощи музыки зарабатывать на жизнь. Мои ценности несколько поменялись. Если до этого мне сложно было представить, как я буду жить без музыки, то теперь я уже вполне мог это представить. Стало понятно, что смысл жизни, в общем-то, не в этом, а музыка - вещь хорошая, но не необходимая. Сначала я думал, что просто буду записывать что-то, не буду даже играть на сцене. Мне сложно было представить, что я пойду в какой-то клуб, буду что-то кричать.
Когда альбом был записан - первый альбом после молчания - он, конечно, всех разочаровал, потому что это были просто инструментальные обработки Баха и только одна песенка «Когда проснется Бах». Хотя этот альбом принес довольно неплохой гонорар – видимо, последний в моей жизни. Но там было условие, что нужно сыграть концерт для презентации. Я снова обратился к ребятам из группы «Ноль». Это было очень тяжело, концерт был трудный, все было негармонично. Меня еще не воспринимали таким - более того, и я сам еще не понимал, каким я должен быть на сцене. Потом мы стали репетировать какую-то программу, но это было нелепо: группа «Ноль» играла концерты, но не играла ни одной песни группы «Ноль». Это был нонсенс, он всегда вызывал напряжение в зале, всегда было трудно.
И был очень явный конфликт между моим новым, еще не оформившимся до конца сознанием, и сложившейся группой. Ну представь себе, эти музыканты, которые играли столько лет свою крутую музыку, и тут вдруг прихоть артиста, который предлагает играть «Старый клен», советские каверы какие-то...
– В докризисный период это был какой-то совместный процесс?
– Да, а тут им приходилось просто терпеть. И одно дело, когда ты четко знаешь, чего хочешь. А я-то не знал, что хочу, и пробовал. И бывает среда, которая тебя поощряет к свободе выражения мыслей, а бывает среда, которая тебя подавляет. К тому же у нас было такое богатое прошлое совместное, в котором я часто вел себя далеко не лучшим образом и даже, прямо скажем, по-идиотски. И коллеги напоминали мне время от времени: «Ты нам сейчас что-то втираешь, а вот вспомни...» Примерно в таком ключе было сотрудничество. Было такое сильное давление, что я чувствовал, что не справляюсь. Либо я должен был в конце концов продавиться, либо я должен как-то уйти.
– Но зачем ты записывал эти каверы?
– Да я просто не знал, о чем писать песни. Когда я пришел с тем панковским альбомом к Тропилло, стало ясно, куда движемся. Но когда тот герой исчез, уже было непонятно, о чем я хочу писать. Мне совершенно не хотелось сочинять религиозные песни, мне никогда не нравился христианский рок. Я стал искать себя – взялся за Баха, потом за советские песни.
– Они тебя действительно волновали?
– Да понятно, это все никак не могло сравниться с творчеством группы «Ноль». Разумеется, это все было не то. Но это был поиск. В тот раз все досталось очень легко, щелчком пальцев, все посыпалось на голову, как из рога изобилия. Все идеи пришли быстро – раз и опа – получилось! А тут...
- Мне от этих каверов делалось очень грустно. Как будто человек искренне что-то говорил, а потом сказал: «Я с вами, ребята, говорить больше не буду. Я не верю больше в искренность, не будет никакого месседжа. Мы будем играть заведомо нейтральную музыку, что-то подчеркнуто-условное. И вы, и я знаете, что в этом нет никакого смысла, потому что о смысле больше нельзя говорить…» В этом была закрытость и какой-то еще больший, совсем завернутый абсурд. Я тогда подумал: «Ну вот, Федя, совсем с ума сошел».
– Знаешь, наверное, ты прав – месседж определенно кончился. Это уже стало, скорее, работой, нежели делом жизни.
– Я не понимаю, зачем это делать! Мне кажется, это шлягеры какие-то.
– Да, это шлягер, поп-музыка! Чтобы был настоящий рок-н-ролл, нужно не просто играть какие-то ноты, нужно жить соответствующе. А если мы берем музыканта, который играл настоящий рок, и из него убираем суть. Если из рок-н-ролла убрать рок-н-ролл, то что остается? Поп-музыка. У меня была семья, больная мать, мне нужны были деньги. Я бы спокойно мог музыкой вообще не заниматься, просто другого я ничего делать не умел.
Почему когда ты говоришь: «Я изменился, теперь я просто занимаюсь искусством, я просто музыкант...», – то все говорят: «Нет-нет, так не пойдет...»? Как в «Форресте Гампе»: «Я просто любил бегать...» Мне очень нравится этот образ. Помнишь, когда он бежал, за ним уже выстроилась толпа последователей, и бегут уже чуть ли не на фоне горы Синай, и у Форреста борода, как у Моисея. Все, кто бежит сзади, видят в этом глубокий смысл: «Этот парень знает, чего хочет, у него есть ответ». А он вдруг останавливается и говорит: «Я устал, пожалуй, пойду домой». И народ недоумевает – как это их целеустремленный лидер больше ничего не хочет: «А нам что делать?!» Видимо, тут я должен был смикитить и просто играть роль.
– Почему ты думаешь, что этого кто-то хотел?
– Я не думаю, что этого кто-то хотел. Но так часто делают музыканты, это определенный сценарий. Мало кого волнует, какой ты на самом деле, люди просто хотят, чтобы ты делал какие-то вещи. Например, "Роллинг Стоунз" – большинству не важно, что они там сочинили в последние годы, нужно, чтобы они сыграли "Сатисфэкшн" и еще набор хитов. Я стоял на перекрестке и думал: «Что я должен делать?» И я понял, что не могу пойти в ту же сторону. А зачем?! Угодить людям? Но если я буду лгать, все равно я им не угожу.
[I]Верещагин уходит с баркаса, и не стоит об этом жалеть...[/I]
– пел Федор в незамеченном публикой хите «Верещагин», одной из немногих собственных песен «нового» периода. В тот момент он громко заявлял, что старых песен больше никогда петь не будет. Я, как и все поклонники, был разочарован. Хотя, если прислушаться к каверам, расслышать живого Федю и там было можно.
[I]От чего гармонь поет? От того, что кто-то любит гармониста...[/I]
Но никто не услышал...
[I]Шоу-бизнес[/I]
– Мне, на самом деле, было просто трудно выразить себя. Этот альбом каверов записывался в такой изоляции, это было никому не нужно. Я опять подумал, что все-таки оставлю музыку, не буду ей заниматься. Но потом позвонил Вова Кожекин, говорит: «Ты же круто играешь, не надо ничего старого, давай играть инструментал». Он тут же привез группу в Питер, мы записали пару композиций. Кожекин, Жук – они, конечно, меня просто поразили – и уровнем игры, и тем, что это были какие-то новые люди, они мыслили по-другому. Это меня неожиданно обрадовало. Кто-то из "Дип Пёпл" сказал про приход Стива Морса после Блэкмора: «Этот человек заставил нас поверить, что мы еще что-то можем сделать, увидел в нас что-то большее, чем просто консервы». Мы создали проект "Баян, харп & блюз", и какое-то хорошее время пошло. Я записал цикл детских песен «Бармалей инкорпорейтедъ».
Но все равно было очень сложно. Шоу-бизнес – это образ жизни. Невозможно быть немножко артистом, особенно когда едешь в тур, живешь с группой. Хотя я старые песни не исполнял, я стал чувствовать, что меня засасывает в воронку. Это такая эмоциональная сфера, где тебя дерут на кусочки, постоянно от тебя все что-то ждут, ты всем должен что-то дать. Помню, был такой анекдот: человек выступает на детском празднике в шапке зайчика. Потанцевал на сцене, потом спускается в гримерку, сидит, смотрит на себя в зеркало: «Ты хотел быть артистом? Вот, ты им стал...» Или еще: в цирке показывают трюк, пирамиду слонов. На большого слона ставят слона поменьше, а сверху совсем маленького. А слоны от стресса гадят, и им поэтому перед сценой делают клизму. И хватают маленького слоненка, он рвется, кричит: «Гады! Не дам, нет, нет! Аа!» Среднему делают, он говорит: «Козлы!» А самому большому слону вставляют клизму, он, не шевелясь, спрашивает: «Ну, и как там публика?»
– Так что за клизма-то?
– Ну ты сидишь в гримерке, между кухней и уборной, вокруг кухарки ходят, ты один из них. В зале молодежь, панки какие-то. Я думаю: «Зачем я здесь? Что я здесь делаю?!» Но так нужно, они платят деньги, нужно, чтобы я их развлекал. Думаю: «Только бы никто ко мне не подходил...» Но ведь это же нормально – ты пришел, надо общаться. Тут праздник идет, все пьют, весело. Всегда найдется пара идиотов, которые начинают орать слова вперед. Хорошо, если ты какую-то хохму поешь или можешь превратить это в хохму. А если не можешь? Все превращается в какой-то дурацкий цирк. И в результате выхода нет, как только адаптировать материал под эту среду. Получается, что не я меняю мир, а мир делает другим меня. Это вот и есть клизма. После некоторых концертов я испытывал настоящий стресс. Я начал задаваться вопросом: «Что меня там держит?» И все больше понимал, что просто средства к существованию. И проблемой является то, что я не могу это ни на что заменить. И к 2005 году все это стало настолько кризисно. Я чувствовал, что надо что-то делать, иначе я просто не знаю, что со мной будет. И в этот момент один мой друг-фотограф предложил вместе с ним работать, делать видео, хотя никто из нас этим не занимался. Вначале это все наивно было, но я сидел днем и ночью, как кот ученый, изучал книжки по форматам и программам. И почему-то это было очень интересно. Это тоже своего рода чудо – из простых вещей можно сделать что-то необычное. И где-то через три года я много чему научился. Стал снимать концерты, монтировать, сводить звук. Может, это и не было столь прибыльно, но я не голодал.
Это было очень познавательно. Я стал работать с одной группой. Я все время раньше в музыке находился внутри процесса, как улитка в раковине, смотрел глазами артиста. А тут я стал обслуживающим персоналом, стал смотреть как бы на самого себя, но снаружи. Я стал давать им советы, которые когда-то мне давали, которые я тогда не хотел применять.
[B]Уайлд Уэст Шоу[/B]
А потом произошло такое событие... Иногда происходят вещи, которые даже непонятны - но в один момент все меняется. Мне написал письмо один журналист: "Здравствуйте, Федор, мы снимаем передачу о разных религиозных направлениях в России, хотим показать разные духовные пути-искания, " – короче было написано что-то красивое, – "Не волнуйтесь, все будет так, как вы захотите". Были присланы девушка с оператором, все было мило, я на все ответил. И выходит этот фильм на НТВ: «ЧП-расследование. Осторожно: Свидетели Иеговы». И там такая страшная расчлененка! Собрали все про мое психическое помешательство, показали кадры из клипа «Песня о настоящем индейце», где я вымазан сажей, в подтверждение того, что я абсолютно ненормальный – вот, посмотрите, до чего довела его секта! При этом из самого интервью была взята одна строчка, просто несколько слов. Они попросили прогуляться по набережной, там солнце светило в лицо, и я морщился, неприятный такой. Ну такой кадр нашли! Все это было настолько ужасно, какое-то физиологическое зомбирование и полнейшая ложь. Я был не готов, не представлял, что так бывает. И почему-то у меня сразу возникла мысль неожиданно, ее не было час назад – я буду играть старые песни.
– Они разбудили Дядю Федора?
– Нет, я просто хотел защититься. Известность давала мне какие-то преимущества, какие-то права, чуть большие, чем у других. Я не хотел этим пользоваться, мне это, скорее, мешало. Я не заботился о своем имидже в СМИ, плевать на все это хотел. Но эти люди воспользовались тем, что меня нет в эфире, мои информационные поля пустые, и они туда залили эту свою жижу. И я решил: ах так, тогда я буду играть! Я предложил сотрудничество группе «Кафе», с которой я работал как оператор. Мы подготовили что-то типа театрального представления – оперу «Житие цикория». Я выходил на сцену в тельняшке...
[I]Неделю назад белее мела
Была борода и вдруг почернела.
Снова пружинистым стало тело,
Зубов настоящих опять тридцать два.
В глазах появилась опять синева,
К среде соскользнули годы его
С шестидесяти до двадцати одного.[/I]
- Мне был совершенно непонятен этот спектакль. Ходячий труп Дяди Федора на сцене, какие-то сытые лабухи исполняют хиты «Ноля». Да ты еще в темных очках, словно тебя тут нет...
– Да, в каком-то смысле меня там и нет. И мне надо же что-нибудь на себя нацепить. У меня нет наколок, нет серьги в ухе, нет бороды какой-нибудь обалденной.
– Но зачем все это? Дядя Федор-то говорил правду. Я когда впервые услышал «Ноль», даже слушать не мог. Я страшно завидовал твоей отчаянности. Видно было, что парню не за что зацепиться, и он абсолютно честен, идет, вообще ни за что не держась.
– Мне уже много лет, я уже попробовал то и се. Если говорить о вере в рок-н-ролл или в какую-то вселенскую правду, то я уже слишком многое испытал, и я во все это не верю.
[I]«Я, наверное, лучше любого другого человека понимаю, как надо петь “Имя”, правда? Но при этом у меня больше нет ощущения той боли, которая в этой песне заложена. Представьте, что какой-нибудь уважаемый председатель “Газпрома” выходит на вечеринке и поет такую ерунду. А у него там жена сидит в бриллиантах, дети… Ни один уважающий себя человек делать этого не станет. Потому что это боль. И раньше я ее не пел по тем же причинам – я хочу жить другой жизнью. А сейчас я перестал это принимать чересчур близко к сердцу».[/I]
(Интервью журналу «Афиша»).
– Зачем это тогда петь? Это ведь те же каверы, только с самого себя.
– Да я всем открытым текстом говорю – я занимаюсь шоу-бизнесом. Я просто продаю эти песни. Разве я не имею права это делать? Разве это не закон, по которому живут все люди?
– В чем смысл продажи трупа? Это никому не нужный бизнес.
– Это был успешный проект. О нем все узнали, состоялись концертные выступления, музыканты работали. Люди приходят поностальгировать, уходят довольные, много хороших отзывов. Шоу-бизнес – это средство для зарабатывания денег.
– Гнилые отмазки.
– Знаешь, возьми гитару, иди к Гостинному двору и пой песню «Я проиграл», если ты такой любитель правды. Или в какой-нибудь бутик мажорный и пой там про «Мажорище». Я вообще не понимаю, что ты от меня хочешь. Мне надо было рассчитаться с этим старым творчеством. Вы хотели труп – пожалуйста, возьмите, забирайте. Я вытащил его, реанимировал, сделал спектакль.
– Хотели не труп, а живого Федю. Им не старые песни нужны, а тот безбашенный паренек, который умел говорить правду.
– Ты посмотри на меня! О каком пареньке ты говоришь? Где его взять? Мне сорок пять лет! Если тебе нужны безбашенные пареньки, поищи среди пареньков. У тебя самого семья, дети, тебе ведь тоже пойти и умереть неизвестно за что – как-то не очень, да? Вон девчонки из Pussy Riot устроили свою «правду» – теперь расплачиваются. Я профессионал. Когда ты работаешь за деньги, вообще никакой правды не может быть.
– Это ты говоришь, как человек из 89 года...
– Революция закончилась, теперь дискотека. Сейчас вся клубная жизнь – это фонограмма для продажи алкоголя, на телевидении – для рекламы. Бунт - это тоже очень хорошая начинка, часть пирога, который продается. На радио говорят: не надо грустного, надо позитива. Это условия игры, ты их либо принимаешь, либо нет. Мы выходим и заряжаем их позитивом.
– Но двадцать лет назад ты сам диктовал правила игры!..
– Время было другое. Знаешь, ХХ век имел ряд ярких откровений, периодов, когда казалось, что идет сильный продвиг вперед – в 60-е, например. Тогда, мне казалось, происходило что-то настоящее, и времена, казалось, были наполнены смыслом, вот этой вот правдой. Ну а что изменилось? Кроме популяризации наркотиков и сексуальной революции? Имеем секс, драгз и рок-н-ролл.
– Это все средства, а не цель. После 60-х люди больше узнали о себе и стали добрее...
– Я сомневаюсь в том, что те годы принесли какую-то правду. Все сейчас несут «правду», что-то разоблачают. И что? Ну появится еще одна крутая группа, еще один Шнуров. Разве это спасет мир? Я не думаю, что вообще сегодня можно что-то сказать. А если о правде, ну я же ее говорю постоянно, она в Иисусе Христе, в Библии, но люди хотят другую правду.
– Когда ты говоришь правду, ты не думаешь о том, чего люди хотят. Ни в Шнурове, ни в Растеряеве нет ничего даже близкого к «Нолю», к тому прорубу и отчаянию.
– А ты можешь сегодня вообще это представить?
– Могу. Люди ждут именно этого.
– Еще одного самоубийцу?
– Да. Но дело не в том, что они хотят кого-то съесть. Просто они так же нуждаются в правде, как и раньше. Знаешь, что мне все это напоминает? Был такой великий индейский вождь – Сидящий Бык. Он объединил племена и двадцать лет воевал с белыми. А потом его победили, покорили весь Дикий Запад. И по городам Америки стали возить "Уайлд Уест Шоу" – огромное театрализованное представление, битву ковбоев с индейцами. И Сидящий Бык тоже стал там играть - самого себя...
Федя вдруг сникает.
– Может, ты и прав... Я так устал за эти три года. Я столько делал – играл концерты, работал над альбомом, делал видео, занимался продакшном этих пластинок, а результат, прямо скажем, обескуражил, разочаровал. Смысл стал теряться, я опять чувствовал, что я не контролирую процесс, а он меня. Недавно у меня умерла мать, меня развернуло. Это было 11 декабря, в день концерта, премьеры альбома, я захожу в Театр Ленсовета, раздается звонок из больницы, мне говорят: «Ваша мать умерла». А тут саундчек. Я так долго за ней ухаживал, она занимала такое место в моей жизни... Тут уже до такого дошло, что я разбил все свои баяны. У меня инструмент в последнее время все время ломался, будто специально, и в такие моменты – нарочно не придумаешь. На концерте в Киеве лопнула внутри одна деталь – не от механического воздействия, а от какого-то внутреннего напряжения, как лампочки иногда лопаются. А я должен был играть соло, и это было как плевок или пощечина, я уж не знаю откуда. И это после того, как я честно отработал программу! Я был так расстроен из-за этой поломки - мне это вот тут уже все! А я еще перед этим ужасно повредил колено, мне было жутко больно. Я встал, запнулся за монитор, баян ударил по больной коленке - и я прямо со сцены швырнул его в гримерку. Это серия каких-то сигналов. Я понял, что не хочу играть эту программу, не хочу больше играть в шоу-бизнес...
Единственным человеческим проявлением в этом спектакле мертвецов были два новых сиквела – «Кошка и человек» и «Улица Ленина 20 лет спустя», песни очень грустные, но настоящие. Особенно безысходно звучит у Феди «позитив» – прям сразу вешайся.
[I]Съехал оттуда давно с переменою адреса,
Чтобы забыть, словно сон, и начать жить по-новому.
Рабство духовное сбросить и жить с новой радостью,
И обрести свободу свою и достоинство.
Кошка и человек свой взор однажды поднимут,
И отступит печаль, загорится звезда.
Вместо белой кареты дайте белых коней,
А про стены, трубы и вены много ль радости петь.
Эти стены не слышат, и в них сердце не дышит,
Бегают мыши по съехавшей крыше. Себя хватит жалеть![/I]
– Может быть, тебе надо было разобраться с тем Федей, как-то интегрировать в себе этот опыт?
– Да не собирался я ничего интегрировать! Я живу и не думаю об этих вещах, но мне все время об этом напоминают. Это же вы все время приходите и спрашиваете: «А где Федя?» Вот представь, была у тебя жена, вы развелись. И ты снова женился, у тебя новая жизнь. И тут приходят к тебе в семью, притаскивают старую жену и говорят: «Надо разобраться с вашими отношениями...» Этот наш разговор – еще один кирпич в стене.
***
Мне показалось, что он остался в том девяносто втором году и все никак не может примириться с собой, не может встретиться с Дядей Федором, стоящим за его спиной, как призрак. Он все не может его увидеть - поэтому ему так трудно петь старые песни, поэтому он соорудил его чучело на сцене. Он остался тем же болезненно-честным, ранимым подростком. Отказавшийся взрослеть Питер Пэн, спрятавшийся за темными очками посреди новых равнодушных времен.
Чистякову очень повезло, что судьба выкинула его из обоймы рок-звезд и заставила жить жизнью обычного человека, он не попался в сеть, в которой сгнило так много авторов. Он проживает свою собственную, трудную судьбу.
«Надо сказать, что Федя – это редчайший случай человека, умудрившегося с годами провести над самим собой огромную внутреннюю работу. Мне кажется, что сейчас он научился относительно правильно вести себя "в этом мире бушующем"», – написал о нем Олег Коврига.
Интервью получилось таким безысходным, поэтому я не знал, что с ним делать. И лишь недавно узнал, что Чистяков записал новый альбом «Правило игры». Веселым его не назовешь – та же скорбная рефлексия по поводу своего места в мире:
[I]Мертвые – самые верные,
Воспоминания самые светлые.
Они не испортят праздника,
Они не в тему не выступят
И роль свою сыграют так, как надо,
Ведь им уже ничего не надо.[/I]
Но это, безусловно, собственный голос самого Феди. Он снова пытается сказать правду.
«Мама всегда говорила, что нужно расстаться с прошлым, чтобы двигаться дальше. Может, ради этого я бежал?» – говорил Форрест Гамп. Ран, Форрест, ран!
