Гарик Сукачев: “Группу я распустил. Не хочу играть, не хочу петь”

[B]Гарик Сукачев: “Группу я распустил. Не хочу играть, не хочу петь”[/B]

Газета "Московский Комсомолец" № 25322 от 8 апреля 2010 г.

Ну какой же он Гарик? Лично для меня — исключительно Игорь Иванович. Неудивительно: Сукачеву уже четыре месяца как 50

Только на первый взгляд ничего не изменилось. Те же серьги в ухе, перстни на пальцах. Та же длинная челка, зачесанная назад. Вот только на интервью от музыканта и режиссера, чей третий кинофильм “Дом Солнца” готов выйти в прокат, веет усталостью. Сделав глоток кофе, запив его водой, он окидывает меня быстрым взглядом. Словно интересуясь, что же такого нового можно у него спросить.


“Зачем сына беспокоить мною?”

— Моя девушка просила передать, что она в восторге от песни “Свободу Анджеле Дэвис”.


— Да что вы говорите...


— Она, как можно догадаться, молода. Хотя вы говорили, что молодежь на ваши концерты почти не ходит.


— А что ей там делать?


— Например, слушать песню “Свободу Анджеле Дэвис”.


— Да бросьте. Рок-музыка — поколенческая по своей сути. Было бы забавно, если бы на концерты сэра Пола Маккартни ходило подавляющее количество молодежи.


— И все же она там есть.


— Она и к нам ходит, но основная масса — люди моего поколения или старше. Это и вас ждет. Рано или поздно вы станете человеком примерно моего возраста, придете на концерт любимой группы и увидите, что молодежи вокруг — по пальцам пересчитать.


— Фильм ваш — “Дом Солнца” — тоже о молодежи. И одного из персонажей так и зовут — Солнце. Это просто игра слов или нечто большее?


— Это аллюзия. Как “Война и мир”. Один к одному.


— Кино о событиях 35-летней давности?


— Раньше писали в титрах: “Эта история могла произойти в любой день”. Так и в нашем фильме. Но сюжет, правда, развивается в 1974 году.


— Себя помните в 1974-м?


— Нет, конечно.


— А что вокруг происходило?


— Тоже нет.


— Значит, на экране — фантазии режиссера.


— Совершенно верно.


— Насколько режиссура сложнее или проще остальных профессий, которыми вы владеете?


— Я владею только еще одной — музыкой. Кино сложнее. Просто в силу того, что это квинтэссенция всех искусств. В кино есть и музыка, и изображение, и монтаж, и игра актеров, и прочие бла-бла-бла. (Улыбается.) Нет, серьезно. Музыку делать легко, приятно, чудесно. А кино — это фабрика.


— Но кино стоит один раз снять, и оно готово. А перед концертом нужно каждый раз заряжать себя заново.


— И что?


— Может, в этом смысле занятие музыкой — тяжелее?


— Нет, что вы! Когда хочу, я занимаюсь музыкой, когда не хочу, не занимаюсь. Я вообще счастливый человек. В большей степени могу сам себе принадлежать, чем многие люди. По крайней мере всю жизнь я стараюсь не играть слишком много концертов. И когда не хочу их играть — не делаю этого вовсе.


— В фильме группу “Машина времени” играют дети основателей группы “Машина времени”.


— Совершенно верно. Я люблю такие вещи.


— Они сами играют на инструментах?


— Они делают вид, что играют.


— Но они умеют это делать?


— Иван Макаревич точно умеет. Насчет Маргулиса... Не знаю, умеет ли он играть, как папа, на бас-гитаре.


— Думаю, как папа, больше не играет никто.


— Не берусь судить. Я хотел снять их детей. Очень хотел. Родители к моей идее отнеслись восторженно. Какие же папа с мамой не любят, когда их дитятко снимается в кино? А вот дети — не знаю. (Смеется.)


— Вам сын помогал на съемках?


— Работал монтажером на площадке.


— Со своим профессиональным взглядом и иностранным образованием как он смотрит на состояние современного российского кино?


— Крайне негативно. Ему не нравится все, что у нас происходит, технологии, которые мы используем. Такой отличный максимализм, который и должен быть в вашем возрасте, друзья.


— Он работал по своей инициативе или вы его пригласили?


— Я ему предложил: если хочешь — приходи. Он тогда только приехал в Россию из Англии. И согласился. Он же у меня и в кино когда-то снимался. Хотя с папой очень тяжело работать. Именно моему сыну. К своему ребенку ты более жесток, чем ко всем остальным, и часто бываешь несправедлив.


— Почему так получается? Вы же хорошо осознаете, что перегибаете палку.


— Нет ответа. Просто так происходит.


— Бывает, что сын говорит: “Папа, ты не прав” — и отстаивает свою точку зрения?


— Да, конечно. И я умею это понять. Вообще умею просить прощения у любого человека, если я не прав.


— К российскому кино отношение вашего сына понятно. А конкретно к тому, что делаете вы?


— Понятия не имею. На эти темы я с ним не общался. Зачем его беспокоить мною? Ему и так меня более чем достаточно.


— На какие же тогда темы общаетесь?


— На разные. О кино в целом, о фильмах, которые посмотрели. Но это уже разговор двух людей, которые сами работают в кино.


— Говорите, с вами трудно работать. Дома отношения тоже напряженные?


— Очень хорошие. Но надо не забывать, что все-таки два медведя в одной берлоге не уживутся. Так или иначе, конфликт существует. Впрочем, у мамы с дочкой будет то же самое, когда дочка вырастет.


“Просто люблю железки”

— Я смотрел ваше телеинтервью Познеру. Вы были в костюме, рубашке. Прямо ненастоящий Гарик Сукачев какой-то...



— Это был жест уважения к Владимиру Владимировичу. Может, он не обратил на это внимания, дай бог, чтобы не обратил, но мне хотелось выглядеть тогда несколько иначе. Хотя я и не очень люблю костюмы, но ношу их иногда. Есть даже смокинг, который я несколько раз в жизни надевал. Просто бывают ситуации, когда нужно быть в смокинге или строгом костюме.


— Какие? Кроме визита к Владимиру Владимировичу, разумеется.


— У друга была серебряная свадьба, и я надел костюм. Им было приятно, потому что они не всегда видят меня таким. Для них это было неожиданно. Какие-то походы в Госкино, на разговоры к чиновникам, где есть свой дресс-код. Ты можешь его не соблюдать, но он помогает. По крайней мере не вредит.


— Это распространяется на ваши многочисленные перстни?


— Нет. Их я не снимаю.


— Они что-то означают?


— Просто люблю железки.


— Название “Неприкасаемые” кто придумал?


— Не помню, по-моему, я. Названия как-то сами возникают. Может, когда тебе лет 15 и ты создаешь первую группу, то мучительно придумываешь что-то, а потом уже все само появляется.


— И насколько Гарик Сукачев — неприкасаемый?


— Господи! Где вас этим дурацким вопросам учат? На журфаке, что ли?


— На журфаке меня учили, но не этим дурацким вопросам.


— Почитайте в Интернете статью про индуистские касты. Или пересмотрите картину Скорсезе.


— Только статья и кино — будут о разном.


— (Смеется.) Ну тогда придумайте любой свой ответ на этот вопрос. Как там? “Хромые войдут первыми в Царствие небесное”, — сказал Иисус. Каста неприкасаемых приблизится к Богу первой. Они самые грязные, это их карма — нести самое тяжелое бремя на земле... Да не, фигня все это. Появилось название, вот и все. Дальше объяснять — бессмысленно. Можно придумать все что угодно.


— Возвращаясь к вашему интервью Познеру, мне показалось, вы вели себя несколько скованно.


— Ничего подобного. А почему вы так решили?


— Говорили очень сдержанно. А когда смотришь на Гарика Сукачева, невольно ожидаешь, что он начнет рвать на себе рубашку.


— По-моему, мы на достаточно сдержанные темы и беседовали. Я даже не понимаю, что значит: рвать на себе рубашку? Не было предмета в разговоре для этого. Да я и не склонен к тому, чтобы что-то на себе рвать.


“Есть для чего жить на свете”

— У вас много было моментов, которые запоминаются на всю жизнь?


— Да их до фига. И прелестных, и отвратительных. Есть моменты, которые в восторге вспоминаешь, а есть такие, что хочется стать маленькой букашкой и куда-нибудь уползти под плинтус, чтобы никто никогда тебя не видел. Но, к сожалению, былого не вернуть.


— Может, к счастью?


— По сути, к счастью, конечно. Потому что все, что нам дается, — это опыт. Но иногда все равно на те же грабли — бдыж! Это национальная черта. Хотя, мне кажется, общечеловеческая.


— Правда, что вы были в Берлине, когда там рушили стену?


— Да. Это был восторг! Происходило нечто удивительное, при участии тысячи людей. Я приехал специально к Бранденбургским воротам, чтобы на это посмотреть. Там уже стены практически не было, только куча камней. Я смотрел, как люди идут из Западного Берлина в Восточный, из Восточного — в Западный... Это было необычно, потому что я приезжал туда буквально за две недели до этих событий, в рамках большого тура “Бригады С”. Стояла стена, КПП для проезда. Прилетали мы в Шонефельд, аэропорт Восточного Берлина. Дальше садились в автобус и с зашторенными окнами ехали до тех пор, пока не попадали на западную территорию. Там уже можно было шторки раздвинуть. Сейчас и не верится, что такое могло быть.


— Не возникло тогда идеи, как Ростропович, дать концерт у разрушенной стены?


— Не-а. Хотя через два года мы это изобразили с Костей Кинчевым у Белого дома, на баррикадах. Когда все закончилось, влезли на сгоревший троллейбус и играли. Потом я с удивлением у своего тестя увидел книжку, которую написал Лужков про 91-й год, и в ней — фотография нас с Костей на этом троллейбусе. И то это была не моя инициатива, а Кости. Он сказал: “Горыныч, пойдем ребятам поиграем”. Мне бы в голову это никогда не пришло. Я не очень люблю играть на гитаре. На людях — особенно.


— Вас можно назвать человеком с гражданской позицией?


— Она у меня, безусловно, возникает, но при определенных обстоятельствах. Сегодня с утра у меня никакой гражданской позиции точно нет.


— Тогда к вопросам попроще. Вы до сих пор занимаетесь дайвингом?

— Сейчас нет на это времени. И горячего желания тоже. Я человек увлекающийся. Когда-то этим очень усердно занимался, потом перестал. Оказывается, видов рыб не так уж много... Правда, я все-таки не за рыбами нырял: занимался затонувшими кораблями и пещерами. Но опасность тоже перестает манить. В какой-то момент адреналин тупо надоедает.


— О чем вы думали на глубине?


— По сути ни о чем. Мне приходилось нырять на достаточно редкие посудины и в малоизученные пещеры. В ночь перед погружением тяжело заснуть. Страх нападает очень сильный. А когда утром просыпаешься, даже если спал часа три-четыре, надеваешь все оборудование — тогда ты уже полностью спокоен. Думаю, это инстинкт самосохранения так работает. Пару раз точно это спасло мне жизнь. А потом я подумал: на фига это надо? И перестал.


— С парашютом прыгали?


— Два раза пробовал — мне крайне не понравилось. Очень страшно. Просто ужасно.


— Смерти боитесь?


— Боюсь, но только ранней. Столько хороших ребят рано ушло. Потом... есть для чего жить на этом свете. И для кого.


“Обычно на рынок посылаю жену”

— Иван Охлобыстин принимал участие в работе над фильмом?



— Он в нем снимался. В эпизодической роли лектора, который рассказывает по всяким ДК лекцию о Западной Европе.


— Убедительно?


— Конечно! Иван замечательно читает лекции. Так же, как и проповеди.


— С недавнего времени не читает.


— Извините, да.


— У вас есть свое отношение к этой истории с отречением Ивана Охлобыстина от сана?


— Никакого отречения не существует. Вам нужно внимательно почитать об этом. Документы все опубликованы у Ивана на блоге. И вы поймете, о чем идет речь. Ничего страшного ни в жизни Ивана Охлобыстина, ни в жизни Русской православной церкви не произошло. На свое письмо в адрес патриарха Иван получил логичный и вразумительный ответ, которого он ждал.


— А вы есть в этих блогах?


— Меня нет. Мои отношения с Интернетом можно назвать никакими. Я пользуюсь им, но тогда, когда необходимо. Это среда обитания.


— Насколько давно вы знакомы с Иваном?


— Вам сколько лет? 21? Мы с Иваном знакомы чуть дольше. Видите, для вас это целая жизнь. А для меня — просто давно.


— У вас много настолько же верных друзей?


— Друзей много не бывает. Как удается сохранить дружбу? Нет ответа. Пока вам 21, у вас одни друзья. Когда вам будет 30, подозреваю, появятся другие. Может, кое-кто останется из детства, но это один-два человека. А совсем близких друзей обычно приобретаешь чуть позже.


— Как ваша группа? Репетируете что-нибудь?


— Нет, я ее распустил. Последние два месяца ничего не делаем. Не хочу сейчас играть, не хочу петь. Появилось желание пожить для себя. Сменить обстановку. Я бы с удовольствием и вовсе лежал дома на диване и ничего не делал. Но не получается.


— Неужели можно долго прожить, лежа дома на диване?


— Думаю, да. Илья Муромец 33 года лежал на печи и ничего не делал, потом встал и как начал всех мочить! Это же круто! Русская национальная идея.


— Говоря о своем юбилее, вы сказали, что цифры для вас — глупость.


— Конечно, глупость.


— А если цифры — сумма вашего гонорара, то...


— Это очевидный факт. Того, сколько ты сегодня стоишь. Ничего, кроме денег, человечество не изобрело как способ вознаграждения. Ну и товарных взаимоотношений.


— Вы умеете торговаться?


— Смотря по какому поводу.


— Например, насчет суммы гонорара.


— Для этого у меня есть специально обученные люди.


— Где же торгуетесь лично вы?


— Как где? На рынке!


— Что, вы ходите на рынок?


— Бывает такое. Хотя обычно посылаю туда жену. А чего вы удивились? Вы не бываете на рынках?


— Нет. Зато на метро езжу.


— Знаете, когда-то я тоже ездил на метро.


— Вспоминаете об этом с ужасом?


— Я вас огорчу... Я об этом вообще не вспоминаю.

Источник: mk.ru