Спойлер
Бремя колокольчиков
дата: 22.02.08
Переизданная издательством «Амфора» знаменитая книга Артемия Троицкого про советский рок двадцать лет спустя читается иначе
«Какая была компания, какая резвость и прыть». Это не про них сказал поэт, а мог бы и про них — двадцать лет назад.
Еще не Борис Борисыч, а вполне себе Боря Гребенщиков не успел побывать буддистом, потом православным, потом снова буддистом и получить премию «Триумф». И Юрий Шевчук не сделался похож на всероссийского полкового батюшку, а рвал душу на британский флаг, вопя про террориста Ивана Помидорова. И Костя Кинчев не стал глашатаем электрического христианского патриотизма, магнетически гундосящим про «Мою светлую Русь» по «Нашему радио», которого тоже еще не было. И питерские чекисты по профессиональной инерции приглядывали покуда за соответствующим рок-клубом, а не управляли страной. И Илья Кормильцев еще не рассорился по поводу пения перед «Нашими» на озере Селигер со Славой Бутусовым, и не оскорбил в блоге весь русский народ, и не сгорел стремительно от рака в городе Лондоне нечаянным эмигрантом, что твой Герцен. И не прыгнул из окна Башлачев, можно было покуда услышать вживую «Время колокольчиков», хотя до воплощения строчки из другой песни «Я знаю — февраль в роли моей вдовы» оставались считаные месяцы. И Курехин был жив, и даже не придумал еще ничего про то, что Ленин был гриб. И Майк Науменко не умирал, полузабытый, в клокочущей пустоте 90−х. И жив был Свин, Андрей Панов, самопальный русский панк, и еще куражился на сцене в алкогольном угаре, совершенно не помня ни про «Секс Пистолз», ни про Игги Попа. И живой Витя Цой только-только готовился к тигриному прыжку в главные звезды еще не надумавшего развалиться СССР. И Александр Градский еще не успел отлить свою ехидную пулю «советская народная электрическая музыка», лучше всех прочих фраз годящуюся, увы, в эпитафии — нет, не побившимся и сгоревшим звездам 80−х, но всему этому странному явлению по имени «советский рок».
Но совсем скоро журналист Троицкий, тогда еще тоже совершенно не Артемий Кивович, уже напишет книгу «Back in the USSR». Новейшая, с пылу с жару, история подпольной русской рок-музы, только что освобожденной из совдеповского «обезьянника», улетела на Запад и разлетелась по Отечеству; что ж я, не помню, как взахлеб читал это сам — переписывающий на своей «Риге-310» хрипатые и шепелявые кассеты с альбомами «Аквариума» и «Наутилуса», часами способный слушать «Кино» и всё-всё желающий знать о своих кумирах?
А потом пройдут двадцать лет, и в них поместится все, что поместилось. И к осени 2007−го питерская «Амфора» переиздаст скороспелую рок-рекогносцировку Троицкого без особых правок и добавок, с предисловием разве что и послесловием, зато под стильной красной обложкой, где социалистический серп перекрещен с гитарным грифом. А я позвоню Артемию Кивовичу на вообразимый двадцать лет назад лишь в научной фантастике мобильный и попрошусь, значит, в гости на несколько вопросов. Не про «то и тогда», конечно, — на этот счет все спрошено и отвечено многократно — но, скорей, про «это и сейчас». Поскольку вредная потребность слышать свежую рок-музыку на родном языке у меня осталась, а удовлетворять ее стало не то чтобы трудней (вот опять же и «Наше радио»…), но намного, намного скучней. И есть у меня подозрение, что дело не вполне во мне. А еще и в рок-музыке.
Мэтр отечественной рок-журналистики, совладелец парочки рекорд-лейблов, ведущий парочки газетных колонок, лектор парочки университетов (МГУ и ГУУ), организатор русских гастролей западных альтернативщиков, участник акций «Гринпис» и WWF, очень, по собственному определению, ленивый человек и полный пофигист, Троицкий практически сидит на чемоданах (скоро в аэропорт) и расслабленно пребывает в напряженной коммуникации с миром. Когда я прихожу, квартиру на восьмом этаже с видом на Университетский проспект под приветливый лай скотчтерьера Черчилля покидают две симпатичные коллеги из глянцевого издания («Ох, я ж вас не угостил… — запоздало вспоминает Троицкий. — Водки? Текилы?»; на часах 11.00). Когда ухожу — меня сменяет подтянутая англоязычная леди-искусствовед по имени Николь; напоследок я успеваю узнать, что ее муж общался с Бобом Диланом в качестве, что ли, грузчика.
В промежутке мы с Артемием Кивовичем берем быка за рога.
«Ну так, конечно, теперь нет и быть не может того куража!» — сообщает Троицкий. «А что, собственно, мешает нынешним русским рок-музыкантам покуражиться? Поводы вроде есть — почем же…» — «Покуражиться тупо, — говорит Троицкий, — можно всегда. А вот чтобы умно — тут должны совпасть всякие приятные и неприятные обстоятельства. На Западе они совпали в шестидесятые, у нас — в восьмидесятые. С одной стороны — мрак и мерзость вокруг, с другой — ощущение вечеринки на баррикадах. Это было очень здорово. Сейчас этого нет. Сейчас времена тусклые, подлые. И потому-то ничего не происходит в гуманитарной области, как мне кажется. А уж с музыкой и совсем… конец. Если бы мне сейчас было восемнадцать-двадцать лет, я бы и не посмотрел в сторону какого-то рока или там хип-хопа. И занимался бы чем-нибудь ну совсем другим. И занимаюсь, собственно».
«А вам не кажется, — спрашиваю, — что из тех людей, о которых вы писали двадцать лет назад, и из того, что они делали, могло бы получиться… нечто большее? И лично, и в смысле, так сказать, продолжения их традиции?» — «Хороший вопрос, — хвалит меня Троицкий. — Хороший. Я могу тебе сказать вот что. Конечно, все могло быть немного по-другому. Но это палка о двух концах. Понятно, что был зажим с одной стороны — и полная материально-техническая нищета с другой. И барабанщики стучали вот так вот по коленкам (пристукивает по коленкам), а рок-фронтмены бряцали по струнам чехословацких акустических гитар и пели без микрофона. Конечно, это во многом и не позволило русско-советскому року стать мало-мальски глобальным музыкальным явлением. Но эти же нищета и зажим по принципу “голь на выдумки хитра” провоцировали на углубленные, обостренные поиски в том, что касается “ля-ля-ля”. Текстов. Я искренне считаю, что во всем, касающемся литературной со-основы, русский рок интереснее англоязычного. Я имею право так считать, я практически двуязычный человек. Наша рок-поэзия более однообразна, но она выделки лучшей. И уж конечно, таких гениев, как Саша Башлачев, там не было. Боб Дилан по сравнению с Башлачевым просто косноязычный не-пойми-кто, Леонард Коэн — талантливый салонный поэт, такой западный Игорь Северянин, и не более. Так что в этом отношении наш рок реализовался на сто процентов. В отношении музыкальном — как был ничем, так ничем и остался.
А в отношении некой заложенной и продолженной традиции… Ну, если ты слышишь устойчивое сочетание “русский рок” — какой-то образ ведь возникает. Нравится он или нет — вопрос второй; мне лично, скорее, не нравится. У меня он однозначно ассоциируется с тоской. Вот абсолютно архетипическая русская рок-группа — “Сплин”. Сплин и есть: нечто тоскливо-мрачноватое, и тоска эта, в отличие от западного рока, выкладывающего свою тоску очень четкими и сердитыми формулировочками, разливается повсюду и течет в никуда. Ну вот это — русский рок. Плюс набор типичных аккордов, ага. Так что технически он как бы есть. Куча народу зарабатывает на этом деньги, а еще несколько куч народу за это платят… Вообще все эти фразочки, всеми патологическим образом любимые — рок-н-ролл жив, рок-н-ролл мертв… На этот вопрос нет ответа. Точней, ответы — самые разные. И лично я, отвечая на него — а случалось такое раз сто, если не больше, — делаю это всякий раз по-разному. В зависимости о концентрации химических веществ в организме…»
Я, однако, все-таки хочу получить у него ответ на другой вопрос. Ну, не ответ: мнение. Понятно, кажется, за что любит рок-музыку большинство ее потребителей. За драйв, за здоровую злость, за, извините, нонконформизм: не как идеологию, облекаемую в публицистические вирши, — но как здоровую реакцию молодых организмов, рок ведь, как война, дело молодых. Рок — концентрат свободы, а жажда свободы — естественное эхо гормонального взрыва. Это потом взрослая жизнь изыщет способ довести до твоего сведения, что она есть цепь компромиссов, непрерывная сдача позиций, а молодости в формуле «будьте реалистами — требуйте невозможного» не должно видеться ничего противоестественного; ей должно быть логично реагировать веселой агрессией на любые табу и догмы, злиться на фальшь, пытаться взорвать сонное оцепенение. Отчего же известная мне молодая русская рок-музыка либо (чаще всего) насквозь конформна и гламурна, либо так неталантлива в своем раздражении, либо гламурна и неталантлива разом? Вроде совсем, совсем не то должно происходить, если на дворе очередные ощутимые заморозки, а в тусклой нулевой стабильности отчетливо недостает кислорода…
«Музыка, — говорит Троицкий, — вообще сдвинулась из центра в сторону, она нигде не занимает того стержневого положения в молодежной культуре, какое занимала в предыдущие десятилетия. А в России с этим совсем плохо. Потому что талантливые и авантюрные люди в музыку просто уже не идут. Настоящие авантюристы — они все-таки всегда хотят прославиться. Им одного подполья мало. А прославиться, будучи талантливым, искренним и бескомпромиссным человеком, в сегодняшней российской музыке не-воз-мож-но. Это невозможно без массированной медийной поддержки. А у сегодняшних СМИ — абсолютный нюх, точно как у цэковских цензоров в советское время. Только те идеально чуяли крамолу по линии коммунистической идеологии. А нынешние — крамолу в плане общего нонконформизма. Отсюда же это слово “формат”; что такое “формат”, никто объяснить не может, но все чувствуют печенками, а на самом деле “формат” — это рамки, заключающие в себя посредственность. И если нечто выходит из этих самых рамок посредственности, будь оно рок, попса или черт в ступе, — всё, п…ц. И все наши “радиопрограммисты”, все телередактора — они это просекают на печеночном уровне идеально. Так что перед всяким молодым музыкантом стоит вопрос: или я веду полуподпольно-клубный образ жизни, играю для узкой компании своих фанатов, сохраняя при этом то, что по-аглицки называется “интегрити”… Или — если я хочу прыгнуть выше — подвергаю себя публичной автокастрации. А на последнее, в общем-то, никто уже не согласен.
Отличие сегодняшнего дня от “совка” классической формации все же налицо. Чуть раньше я бы сказал, что у нас рыночная экономика вместо коммунистической идеологии. Сейчас не могу сказать и этого, поскольку экономика у нас все больше коррупционно-государственная, а идеология какая-то появилась, правда, все больше на манер “Дня опричника” Владимира Сорокина; чтобы сочинить идеологию, надо быть умным человеком, а все наши Сурковы в первую очередь неумны. Но набухание пафоса происходит, такое… постепенное надувание щек. Однако единственное, техническое, но важное отличие состоит в том, что теперь можно за границу свалить. И я не думаю, что нам снова введут выездные визы. Потому что на самом деле для нынешнего государства это очень удобный вариант — такая версия политики Фиделя Кастро, посадившего всех кубинских диссидентов вместе с уголовничками на баржи и отправившего их в Майами. У наших ребят теперь тоже есть хороший сливной бачок: не нравится тут? Ну вот тебе Лондон, вот тебе Париж, вот Гоа. И многие люди, которые могли бы делать что-то ценное здесь, уже делают это там. Есть уже немало русских людей, которые там и музыкой достаточно успешно занимаются.
А здесь… Есть могучее явление, которое в значительной степени компенсирует все печальные расклады и отличает сегодняшнюю российскую жизнь от позавчерашней советской. Интернет. Это, я считаю, вообще лучшее, что случилось с человечеством со времени как минимум Иисуса Христа. Поскольку предоставляет каждому человеку возможность практически полной автономизации от того, что ему не нравится, и полной включенности в то, что ему нравится. Так что хотите слушать абсолютно любую музыку — вот вам лэптоп, вай-фай… и фигачьте.
Что до “живья”, то клубная жизнь у нас тоже очень симпатична; по интенсивности ее и качеству Москва в Европе месте на втором-третьем после Лондона и Берлина. Не хватает суходрочки по интернету — иди в клуб. И иностранцы отличные приезжают, и наши… Наши, конечно, похуже. Но об этом мы уже говорили».
Скотчтерьер Черчилль вежливо тычется мне в колено. Артемий Кивович предлагает водки, текилы — и я, в отличие от глянцевых девушек, не отказываюсь.
Прямые просторные коммунистические проспекты внизу до странности пусты и до странности красивы — красотой несостоявшегося будущего, нереализованной утопии. Можно брести по ним к Воробьевым горам и меланхолично размышлять о том, что, наверное, у бледной комильфотности нынешнего русского рока есть вполне простые, логичные объяснения. Вот, например, такое.
Известно ведь, что самые большие конформисты получаются из безжалостных трущобных крыс, которым посчастливилось со злых улиц прорваться на сверкающий хайвэй преуспеяния. Уж они-то не обольщаются никакими прекрасными химерами, в том числе — химерой свободы. Они-то смолоду заучили, что свобода — это просто возможность быть в роли того, кто бьет, а не того, кого бьют. Что хорошо быть альфа-самцом, а бета и гамма быть плохо. Что не верь, не бойся, не проси. Что бей и беги. Что winner прав, а looser — нет.
А что будет, если целое общество, страну, надолго опрокинуть в дарвинизм, в те законы, по которым и живут трущобные крысы? Ну вот то и будет, наверное; и странно ли, что новое непоротое поколение успело впитать вдосталь конформизма с молоком хлебнувших дарвинизма матерей, и потому выстраиваться в менеджерские или «нашистские» шеренги для него пока куда логичней, чем играть свободный и злой рок? Наверное, веселая дерзость — прерогатива сравнительно благополучных обществ; ведь таким был, при всех своих мерзостях, и поздний «совок». Наверное, если еще лет двадцать, тридцать самой тухлой и затхлой стабильности — то вот тогда… А пока можно перечитать троицкое «Назад в СССР» — то ли как послесловие к собственной юности, то ли как прогноз на собственную старость. Или слазить за музыкой в интернет. Или сходить — вот же как раз вечером — на концерт импортного старого хрена Игги Попа, веселого и злого пассажира из иных широт и времен.
Интересно, можно еще достать билет?
Александр Гаррос
"Экперт"
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться