Приключения мальчиков среднего возраста
Как лидеру группы Tequilajazzz удалось стать современным для нескольких поколений
Евгений Федоров — единственный участник Ленинградского рок-клуба, с которого не надо стирать пыль. Сегодня его новой группе Zorge аплодируют хипстеры, от которых сам Федоров не очень отличается: катается на велосипеде, ведет блог в «Живом журнале», ездит в Европу на концерты любимых групп и на фестивали — со своей. Ему повезло не стать «легендой русского рока», потому что его Tequilajazzz никогда русским роком не была: она была модной альтернативной группой, причем всегда независимой — тем, что сегодня называется «инди».
Наталья Зайцева
22 августа 2011, №33 (211)
— Я в 1979 году заработал свои первые деньги — 3 рубля 14 копеек, за танцы, — говорит Евгений Федоров. — Мы играли песни Макаревича в большом количестве, это было очень круто.
— Ты как вампир из сериалов: вроде современный человек, а потом оказывается, что воевал в Первую мировую, — удивляюсь я.
Федоров ухмыляется:
— Я реально дедушка, че ты! Но я нормальный дедушка, который живой и работает.
Федоров на дедушку не похож. Он похож на инопланетянина — лысый, худой, с голубыми глазами и белыми ресницами. Разговаривает густым баритоном. Мы сидим в маленьком питерском пабе под названием Helsinki Bar, где музыкант знает бармена, а за стойкой встречает знакомых. Он живет в десяти минутах ходьбы отсюда — на Петроградке.
— Я езжу на велосипеде, меня здесь все знают, — говорит Федоров. — Со мной очень много людей здороваются на улице. Я вижу в их глазах, что они здороваются и дальше думают: «Кто это?» И не могут вспомнить! Это, знаешь, когда ты ходишь к доктору, а потом встречаешь его на улице и не можешь узнать без халата. Лицо знакомое, а так — хрен знает, кто такой. И я счастлив. Я понимаю, что я какой-то персонаж из городского ландшафта. Я какое-то место тут занимаю.
В прошлом году Евгений Федоров распустил свою знаменитую группу Tequilajazzz и создал Zorge, куда позвал барабанщика-немца: раньше они пересекались на европейских фестивалях, а потом случайно встретились в Питере, потому что Марк-Оливер переехал к своей девушке в Россию. Отыграв с новой группой несколько концертов, Федоров обратился к слушателям: мол, если хотите, чтобы мы записали пластинку, вот наши реквизиты. За три месяца собрали 10 тысяч долларов, записали три песни. Осенью выйдет альбом.
— Мы теперь не очень уверены, что эту пластинку этично продавать, — говорит Федоров. — Потому что ее производство оплачено 682 людьми, которые перечислили деньги. Каждому мы вышлем альбом, когда он будет готов. Но мы еще не решили, будем ли продавать диск.
Я сначала даже не очень понимаю, о чем он. Почему нельзя продавать? Потом соображаю: если производство оплатили конкретные 682 человека — значит, каждый из них имеет право на свою долю выручки с продаж. Как поступать, непонятно. Тем более что прецедентов не было: до Zorge никто не просил слушателей скинуться на альбом. За эту акцию, кстати, музыкальные журналисты выдвинули Zorge в номинации «Нечто» на последней премии «Степной волк». Но в «Нечто» победил Игорь Растеряев — как феномен. Zorge достался более серьезный приз — их назвали лучшей музыкой 2010 года.
— Вообще деньги от продажи мы вкладываем в студию, в производство, — размышляет Федоров. — Нормальный такой, по Карлу Марксу, процесс. Я тут на днях прошел смешной тест про политические убеждения на Slon.ru. Я оказался социалист.
Деньги за независимость
Федоров всегда был независимым музыкантом. В России и вообще во всем мире сейчас в это слово принято вкладывать больше, чем оно означает на самом деле: инди — это уже вроде как особый музыкальный стиль. Изначально же словом independent обозначалась музыка, которая выпускалась не на крупных лейблах, а на третьеразрядных маленьких фирмах. В СССР мэйджорами были «Мелодия» и центральное телевидение. В этом смысле инди были все, кого по телевизору не показывали, то есть до определенного момента почти все рокеры.
— Инди-чарты, которые были, скажем, в журнале Melody Maker или New Musical Express — я их очень хорошо помню, потому что эти журналы привозили наши друзья, которые приезжали в гости к Цою, — всякие американцы, англичане, — вспоминает Федоров. — И там было видно: вот есть обычные UK Top 50 или US Top 50, и есть Independent. И в этих Independent рядом стояли такие группы, как Joy Division и, скажем, Erasure. То есть панк-рок — и тут же по соседству гей-диско. Это просто люди, которые не хотели идти в шоу-бизнес и занимались совершенно разной музыкой. Именно тогда это дело сложилось. Когда еще не появился интернет.
В 90-е годы, когда на Россию только сошел капитализм, ни о каком инди речи быть не могло. Наоборот, музыканты наконец смогли выбраться из подполья и начали зарабатывать. Слава легко конвертировалась в деньги. Но Евгений Федоров не пошел по этому пути.
— Годы накопления капитала в России… я их не заметил, — говорит он. — Я был занят чем-то другим. У меня родился ребенок в 1992 году, и надо было чем-то его кормить. Я работал на нескольких работах. Пел в церковном хоре. Самый лучший заработок был отпевание. Потом я шел работать дворником, подметал территорию НИИ рядом с домом. Это занимало у меня три-четыре часа в день с утра. Поскольку все люди моего склада в это время еще спят, никто об этом не знал.
— Это не выглядело тогда маргинальным для рок-музыканта?
— В 1993 году я уже был старой рок-звездой. Я приходил в клуб «Там-Там», и со мной общались как с человеком с телевизора. А я-то нормальный: у меня нет ни денег, ни машины, я просто такой обычный прихожу… Просто тогда был такой выплеск русского рока, что куча людей думали, что я очень большая рок-звезда.
— Это ведь можно было как-то использовать?
— Можно было. Но это часть нашей стилистики — мы никогда этого не использовали. Вот на днях мы ехали по Пятницкой улице в Москве, и я вспомнил, что вот здесь был ресторан «Мэйхуа» и здесь я познакомился с Костей Эрнстом в 1987-м, по-моему, году. Это был первый частный китайский ресторан в Москве, нас туда пригласил Костя Кинчев. Если бы я все эти связи поднял тогда еще, в 90-е годы, многое произошло бы иначе. Но это было бы немножко позорно.
Когда в 1998 году у «Текилы» вышла песня «Зимнее солнце», она тут же стала хитом и звучала отовсюду. Альбом того же года «Целлулоид» почти весь состоял из такого же уровня хитов, но из-за финансового кризиса 1998-го он не нашел «всех своих потенциальных покупателей», как пишет Википедия. Короче, Федоров опять пролетел мимо денег и славы. Tequilajazzz вроде бы у всех на слуху, но «лицо знакомое, а так — хрен знает, кто такой».
— Экономика везде есть, — рассуждает он. — Люди, которые пришли на наши концерты и заплатили деньги, где-то их заработали. Мы не свободны от денег при любом раскладе. Поэтому я не очень люблю, когда нас классифицируют как андеграунд. Мы делаем нормальную поп-музыку, мы играем поп-песни, мы в принципе не против, чтобы нас крутило максимально большое количество радиостанций и женщины на свадьбах пели бы не Аллу Пугачеву, а нас. Другое дело, что у меня нет таких талантливых песен, как у Аллы Пугачевой. Все, что я делаю, — это попытка воплотить утопическую идею об идеальной рок-группе. Ни от кого не зависеть, играть музыку, которую хочешь. За разумные деньги продавать билеты, получать при этом деньги тоже вполне разумные. Эта модель не всегда срабатывает. Она в принципе вообще не срабатывает. Но я с ней работаю до сих пор.
— Ну вот же, сработала модель, — возражаю я. — Вы собрали деньги на запись пластинки, группу Zorge критики назвали лучшей музыкой года, вас одних из всех советских рок-музыкантов сейчас не считают старперами. Сработала модель.
— Я не уверен, что она сработала. Музыканты — это довольно тупые люди. Мы много времени проводим на репетициях. Это как тренировки. Мы не занимаемся тренировкой мозгов, мы тупо играем гаммы. Мы похожи на спортсменов в этом, и мы не очень умны, как правило. Но музыка, которую мы играем, адресована кому-то, кто имеет похожий стиль жизни. Мы хотели, чтобы было так: играть музыку, в принципе рассчитанную на широкие круги населения, но адресованную в первую очередь тем, кто понимает, о чем идет речь, — людям со сходным типом образования, которые читали одни и те же с нами книги.
Сам Федоров высшего образования не получил. В юности он играл панк-рок и просто хулиганил («Я был дебильный немножко»), от армии откосил, порезав вены. При этом свободно говорит на французском (встречался с француженкой) и английском (сейчас из-за немца в группе все репетиции проходят по-английски). Жалеет, что не учился в каком-нибудь «правильном месте». Оказывается, сегодня таких, как он, — людей со сходным стилем жизни — ничуть не меньше, чем в 90-е; только это уже другое поколение. С которым, правда, у Федорова больше общего, чем у любого рок-мастодонта.
Ответственность за страну
— Я иногда чувствую, что все, что я делаю, — это «как мама велела». У нас мама была такая: не дай бог задавить вот эту букашку! Она могла потратить полдня, чтобы муху поймать в какую-нибудь коробочку и отпустить, чтобы ее папа не прихлопнул. Потому что нельзя убить живое существо. Это этические принципы, которые сформировали нас с братом: то можно делать, а это не надо.
— Например, что не надо?
— Играть всякое говно.
— Родители — тоже музыканты?
— Самые обычные — преподают игру на фортепиано, вокал. Провинциальная сибирская интеллигенция. Наш дедушка — этнограф-любитель, основал краеведческий музей в Минусинске в конце XIX века. Рядом было село Шушенское. И когда Ленин и Керенский были в ссылке в Шушенском, у них была возможность читать всякую литературу, только посещая музей моего дедушки. А сын моего прапрадедушки участвовал в том покушении на Ленина, когда Фанни Каплан стреляла. На самом деле стреляла не она, а другой человек…
— Этот ваш родственник стрелял? — Наш разговор начинает напоминать телегу в духе «Ленин — гриб».
— Да, да, да… Короче! — Федоров весело обрывает рассказ. — Мы несем коллективную ответственность за эту страну. Мой прапрадедушка, который имел музей-библиотеку, куда ходили Керенский и Ленин, в принципе мог, поскольку был аптекарем, подсыпать им яду уже тогда. Но он же не знал, что это нужно было сделать! Ну, просто симпатичные, интеллигентные люди, сидят в ссылке, социалисты — как мы любим.
Сам Федоров как будто продолжает традиции своих предков: вроде бы и не становится революционером, но и с массами не сливается. Все время держится несколько на отшибе — но не из чувства протеста, а от идеализма: он словно не вполне совпадает с нашей реальностью.
— У нас нет задачи сделать что-то непонятное, авангард, — объясняет Федоров. — Все ритмические и гармонические изыски, которые мы используем, мы используем, потому что нам так нравится. Мы не хотим отделяться от народа, но наше представление о народе немного идеалистическое. В нашем представлении народ — это люди, которые выйдут на улицу и скажут: «Свободу Ходорковскому!» — не потому что он какой-то хороший, а потому что вот так.
Я закатываю глаза. Федоров спрашивает: «Что?» Я объясняю, что почти каждая моя беседа с рок-музыкантами заканчивается длинным и горячим спором о судьбах родины. Федоров мне по секрету сообщает, что собирается эмигрировать. Показывает на диктофон — мол, стоп. Называет страну. Через некоторое время я все-таки записываю его горячую речь по поводу политической ситуации в России:
— Противно, что тебя считают идиотом. Не надо нам врать! Вот если эти люди, которые у власти, придут и скажут: «Так, ребята, у нас нормальный авторитарный строй, потому что в этой забытой богом стране иначе невозможно. Вот я — царь, и пошли все нах..! Я буду царь, договорились?» Я скажу: «О’кей, договорились, ты — царь. Все, пока». Действительно, в этой стране не очень возможны какие-то такие вещи, как в европейских странах… хотя они и там уже невозможны. Европа стремительно становится такой, — Федоров вскидывает руку в пародийном нацистском приветствии. — И это не остановить. Короче, противно, и я хочу отсюда уехать. У меня, например, дети уже уехали отсюда. Старший мой играет в группе и головой живет где-то в Лондоне. Он так устроен, как это хипстерское поколение, — он нигде не живет. А двое младших живут в Швейцарии, они уже не говорят по-русски практически.
— Но ведь тебе же хорошо в России?
— Кто сказал?
— Приехать с Петроградской стороны на велосипеде в «Хельсинки бар», выпить холодного белого вина — чем плохо?
— Мне очень нравятся эти вещи. Ничего не могу сказать: как вязали в 80-е — такого, конечно, нет. Играешь, поешь — все нормально. Но дело в том, что они на нас смотрят как на каких-то… насекомых. Все эти наши игрушки в демократию… Ты, например, всерьез веришь в эту историю с «Правым делом» и Прохоровым? Он заменяет собой так называемую несистемную оппозицию, просто оттягивает голоса. И все хипстеры, дураки, думают: «О, классно, есть теперь Прохоров». А на самом деле это такой же проект Кремля, как и все остальное. Противно, когда тебе врут. Скажите честно — так и так. И тогда мы будем бороться, будем поддерживать… Я в принципе готов поддерживать тирана. Но я при нем буду все равно оппозицией, потому что я буду представлять людей, которые немножко несогласны.
Федоров говорит эмоционально, машет руками. Странно было бы ждать другой реакции от человека, который назвал свою группу в честь шпиона, которого японцы повесили на рояльной струне.
— Территория, которую я для себя избрал, — это приключенческая литература и кино, — говорит он. — Индиана Джонс, книги Киплинга. Это все о приключениях мальчиков среднего возраста на нашей планете. И об этом на самом деле весь спорт, все кино. И наша музыка об этом.
Борьба за убеждения
Федоров опирается на стол и наклоняется ко мне:
— Какого ты года рождения?
— 1983-го.
— В 1983 году я уже героиновой зависимостью страдал! — В его интонации слышится гордость.
Героин он употреблял вместе со своей первой девушкой — хиппи и спортсменкой. Потом слез. Говорит, потратил какое-то время на то, чтобы понять, «что секс и героин — это разные вещи абсолютно».
Интересно, что понял это Федоров на заре перестройки — как раз тогда, когда реальная жизнь в СССР стала интереснее, чем многие наркотические фантазии. В 1985-м к власти пришел Горбачев и началось постепенное ослабление гаек. Вышли из подполья многие группы, которые раньше не могли и подумать о сцене: на IV фестивале Ленинградского рок-клуба выступили панки «Объект насмешек». Творчество как вид полупассивного сопротивления признали практически официально: в 1985-м вышла почтовая марка с лозунгом «Перестройка — это живое творчество масс».
В передаче «Музыкальный ринг» 1986–1990 годов чувствуется это настроение: люди впервые ощутили себя частью глобального творческого процесса, они критиковали и хвалили новую музыку, обсуждали, туда ли идет молодежь, спорили и чувствовали себя наравне с кумирами вроде «Браво» или «Алисы». В общем, молодежь захватило то, что сегодня называется хипстерством. Стало модно — и, главное, разрешено — слушать, читать, говорить, носить и создавать что-то необычное, а также чувствовать себя гражданином мира, игнорирующим границы и языковые барьеры. По большому счету неформальные герои того времени вроде Цоя и были хипстерами 80-х. Та же группа «Кино» много взяла от Smiths — хипстерской иконы. И сегодняшняя актуальная мода, от причесок до пленочных фотоаппаратов и съемок на VHS, — тоже оттуда, из 80-х.
— Я недавно нашла на YouTube видео, где Сергей Курехин, Джоанна Стингрей, Цой и Каспарян сидят в какой-то советской хрущевке и репетируют, — говорю я. — Смотрю на них — и вижу абсолютно современных людей, своих ровесников. Курехин, Цой в своих мягких штанах фасона, который сейчас носят… Серенькие такие, домашние, спортивные.
— Их хрен найдешь еще, такие штаны! — отвечает Федоров так, будто до сих пор их ищет.
— А где он их брал?
— Слушай, ну Виктор Цой! Там такая тусовка была — очень много иностранцев. Все, кто приезжал из-за границы, сразу попадали к Гребенщикову, Курехину, Цою.
— Это с какого года началось?
— Году в 1985-м. Россия с этим горбачевским переворотом была местом, где что-то происходит. Вкус свободы — такая штука. Сюда повалило большое количество иностранцев.
— То есть вы все чувствовали себя тогда частью мира?
— Абсолютно. Даже круче это было. Я думаю, что мы даже немножко переборщили, слишком активно пытаясь быть такими же, как все. Весь наш стиль назывался «мы такие же, как вы». Мы такой же панк-рок любим, такие же прически можем носить, у нас есть такие же джинсы (дайте нам их!) и тэ дэ. А буквально через несколько лет, в 1990-м, парадигма изменилась. Музыканты, как я говорил, не самые умные люди, но они могут понять какие-то рыночные тонкости. И они осознали вдруг, что иностранцы приезжают тебя слушать сюда не потому, что ты такой, как они, а потому, что ты другой. Юродивый Петр Мамонов — идеальный пример. Шевчук… Да кто угодно! И герои типа Цоя стали не очень нужны. Как раз в 1990-м рок-музыкальное сообщество разделилось. Костя (Кинчев. — «РР») стал другим моментально.
Когда-то в 80-х Федоров устраивал квартирник Кинчева, о котором вспоминает с восторгом и вообще говорит, что Костю нежно любит.
— На днях мы летели в Пермь, а Костя летел со своей группой в Самару. И Марк мой, барабанщик, немец, курит и видит из курилки: Костя в майке красной с орлом, и на майке написано по-немецки «Германия для немцев». Я Марка потом держал, потому что он, скажем так, был «страшно разочарован» этим: в Германии такие майки носят ультраправые. Костя, когда увидел, что Марк на него смотрит, не нашел ничего лучше, как сделать вот так вот, — Федоров поднимает руку, прижимая локоть к телу. — Микрозигу кинул!
— Кинчев? В аэропорту?!
— Да, Костя Кинчев, в Пулкове, в Петербурге, в аэропорту. Он, видимо, националист, и он не гнушается этим жестом. И ты начинаешь понимать, что между тобой и твоим товарищем, с которым ты играл рок в 80-х, сейчас лежит фундаментальная мировоззренческая пропасть. Если завтра война, то вы находитесь по разные стороны баррикад. Очень печально. Абсолютно все размежевались, вообще.
Как-то после гей-парада в Москве Владимир Бегунов (группа «Чайф») написал в своем блоге «адски гомофобный пост», по словам Федорова. Пост Бегунова начинался словами «А я вот очень рад, что пидорасам опять наваляли…» и кончался фразой «Скажите спасибо, что уголовную статью отменили». Федоров в ответ написал комментарий, в котором предложил Бегунову представить его коллег вроде Мика Джаггера и Дэвида Боуи («да и любого, чей автограф ты мечтаешь получить») с подобным гомофобным заявлением. И заключил: «Невозможно это. Будь здоров».
Федоров достает айпад и со словами «Только вчера купил вот эту штуку» ищет какие-то комментарии в «ЖЖ», чтобы мне их показать. Я удивляюсь тому, что у него есть «ЖЖ», и тут же понимаю, что удивляться нечего. Каждый раз, когда я слушаю десятилетней давности альбом той же Tequilajazzz, он звучит так, словно вышел сегодня. Федорову как-то удается быть рок-героем и при этом не выпадать из современной хипстерской жизни со всеми ее фишками и примочками, айпадами и «блогосрачами». Спрашиваю:
— На кого ты ориентируешься в этом?
Федоров отвечает:
— Ни на кого.
И добавляет:
Чтобы сделать что-то современное, надо не делать ничего современного. Надо делать сразу вечное.
Спойлер
Справка РР
Евгений Федоров
Бас-гитарист, композитор, лидер групп Tequilajazzz, The Optimystica Orchestra, Zorge. Родился 3 октября 1965 года. В 1980-е играл в панк-группах «КСК», «Автоматические удовлетворители», «Объект насмешек». В 1991 году Федоров создал русско-французский альтернативный поп-проект «Четыре ветра». В 1993-м снимался в фильме Рашида Нугманова «Дикий Восток» и записывал музыку для него, тогда же сделал группу Tequilajazzz. В 1995 году Tequilajazzz получила Гран-при фестиваля «Поколение-95». В 1997 году музыканты группы продюсировали альбом квартета «Колибри» — «Бес сахара». В начале 1998-го песня «Зимнее солнце» группы Tequilajazzz стала главным хитом российских радиостанций, а альбом «Целлулоид» — одним из самых продаваемых дисков года, несмотря на экономический кризис. Федоров — автор музыки к сериалу «Тайны следствия» и кинофильму «Железная пята олигархии».
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться