Валерий Кириллов
(барабанщик гр. "Зоопарк")
Из истории группы ЗООПАРК.
Часть 1. САМОЛЕТЫ ИГРУШЕЧНЫЕ И НАСТОЯЩИЕ
Спойлер
Глава 1. Сборщики самолетов
Я купил сборную модель «ТУ-134», долго и тщательно ее склеивал, красил, наносил опознавательные знаки и, когда все было готово, позвонил Майку.
- А что у меня есть! - интригующе протянул я и приготовился к длительному хвастовству. - Вот купил здесь одну штучку, собрал и сейчас сижу, любуюсь.
- Хорошо тебе, - с наигранной завистью сказал Майк, - а что за вещь? Пантеинная?
- А ты приезжай, посмотришь, музыку попишем, заодно пивка попьем; если ты прямо сейчас выйдешь, то я успею к твоему приходу литров шесть купить, - алогично заманивал я Майка.
- Юрьич, шесть - ни то, ни се, бери лучше Луизу, а я пока посмотрю, есть ли у меня чистые кассетки, - если есть, то, может быть, и приеду, - также нелогично заманивался Майк. - А, кстати, может быть, у тебя можно одолжиться?
- Да откуда, сам на старые пишу, а на Луизу и на шесть у меня денег не хватит, - вздохнул я.
- Ладно, подожди минуту у телефона, я пока схожу кассетки посмотрю, - в трубке раздались удаляющиеся шаги, затем шумы коммунального телефона, и, наконец, после краткого телефонного шелеста послышался бодрый голос:
- Ага, Кирилыч, кассетки есть, иди за пивом, а я по дороге, может статься, тоже прикуплю. На сколько у тебя хватит?
- На Луизу и на три, - отозвался я.
- Ну тогда иди прикупайся, я буду у тебя минут через сорок, наверное. Пешком прогуляюсь.
- Если что, ты знаешь - я в доле.
- Да. Слушай, а что за вещь?
- Майк, ну мне же бежать надо, а то вдруг очередь...
- А ты мне намекни и иди себе спокойно.
- Ну, Майк... - заныл я.
- Нет, Кирилыч, ты - типичный ноугудовец, ладно, приду - позырю, но смотри!
- Знаю, знаю, все, пока, - я положил трубку и отправился готовить Луизу к предстоящему походу.
уиза - десятилитровая канистра нежно-голубого цвета - была так названа нами после того, как Паркет во время очередного посещения Петербурга рассказал нам душещипательную историю о своих московских друзьях-музыкантах, которые в приливе утренней нежности обожали давать пивным емкостям ласковые, но звучные женские имена. Идея нам понравилась, и мы немедленно окрестили любимую канистру Луизой. Название прижилось и до сих пор служит предметом дурацких шуток типа «У Кирилыча одна дама сердца, которая верна ему до конца - Луиза». Ну и пусть, лучше уж такая, чем вообще никакой.
Любимая пивная на 8-й Советской улице (сейчас там магазин) функционировала в привычном режиме: кучки «синяков» вперемешку с бомжами неспешно тусовались на узеньком тротуаре у входа. Свои нехитрые отношения выясняли молодые нарушители правопорядка. Зеки, недавно освободившиеся из мест заключения, солидно обсуждали «деловые» дела, явно замышляя что-то недоброе и разом умолкая при приближении посторонних; пожилые бабули собирали стеклотару и одалживали пьющим водку чистые стаканы, затем терпеливо дожидались, когда мужчины допьют зелье и вместе со стаканом отдадут опустевшую бутылку. Словом, все было как обычно.
Каждая пивная живет своей особенной тайной жизнью, неведомой простым обывателям, яро за это ее ненавидящим - и пивную, и эту непонятную жизнь, но заведение открывает свой внутренний мир лишь посвященным, иначе никак. Мне приходилось видеть в нем профессора астрономии, принятого в пивное братство: он за кружкой пива рассказывал о тайнах мироздания простым рабочим, заглянувшим сюда после смены, и те внимали ему с интересом; но видел я и спившегося уголовника, отвергнутого пивной и тщетно пытавшегося завести разговоры с посетителями.
«Социальное происхождение ничего не значит» - вот один из сформулированных нами принципов пивной. И Майку, и мне подобная демократия чрезвычайно импонировала, и все мы - зоопарковцы - были «своими» в любой пивной любого города, любой республики. Для особо понравившихся питейных заведений Майк придумал специальный статус - «прогрессивная пивная», правда, был еще и «прогрессивный магазин», что, впрочем, по сути своей одно и то же - разница лишь в продаваемых напитках.
Я вошел внутрь, поздоровался со знакомыми и встал в небольшую очередь.
Продавщица - красавица Надежда, увидев у меня в руках Луизу, приятно улыбнулась и, нежно обняв ее красивыми руками, мгновенно и аккуратно подключила к крану, а я решил скрасить ожидание кружечкой пива и приятной беседой с парой алкоголиков. Один из них неожиданно меня удивил: он вылил в пиво половину «маленькой», жадно выпил, затем отвернул лацкан пиджака и что-то там понюхал, после чего молодецки выдохнул воздух и дружески (по его мнению) мне улыбнулся. Я отлично знал, какими предложениями заканчиваются подобные улыбки, потому сразу же заторопился домой и, подхватив одной рукой приятно потяжелевшую Луизу, а в другую взяв пакет с трехлитровой банкой, вежливо со всеми подосвиданькался и отправился восвояси.
Дома, войдя в гостиную, я поставил пиво на пол, затем принес из кухни две огромные кружки и расположил их на столе строго на своих местах: одну напротив середины дивана - для Майка, а вторую - с краю своего кресла и принялся дожидаться босса, в сотый раз рассматривая по видео концерт Элвиса.
Один длинный, два коротких - Майк! Я поспешил ко входу - мне нравилось открывать ему.
Я давно заметил, что все люди по-разному стоят перед дверями в ожидании их открытия, и что самое странное - перед разными дверями стоят по-разному.
Впервые я обратил на это внимание, когда мы с Майком посетили дверь квартиры БГ - нам нужна была хорошая акустическая гитара на запись, и он решил на правах старого друга одолжить ее у Бори. Позвонил, договорился, и мы отправились за ней на следующий день, но напрасно мы стояли перед дверью в условленное время и пытались соединить провода оборванного звонка - нам никто не открыл. Я предложил постучать «как следует», однако Майк мне не разрешил: он еще пару раз пошкрябал скрюченными проводками друг о друга, и мы, чуть подождав, ушли.
В течение всего нашего посещения лицо Майка не менялось ничуть - это обратило мое внимание лишь потому, что я на его месте уж точно корчил бы яростные рожи. После того случая я стал приглядываться к нему и обнаружил одну особенность: Майк перед всеми дверями стоял одинаково - со сдержанным интеллигентным достоинством, прямо глядя на то место, где должно было появиться лицо отворяющего. Серьезный, ясный и открытый взгляд - вот первое, что я видел, когда он ко мне приходил.
- Кто там?! - рявкнул я на всякий случай, открывая дверь.
- Я, - просто сказал он.
- Привет, - я был очень рад его приходу и улыбался во всю возможную ширину лица.
- Надеюсь - кирилловец? - поинтересовался он, заходя в квартиру и пожимая мне руку.
- Всегда! - отрапортовал я.
Он присел на обувную полку и принялся деловито стаскивать башмаки, хотя мог бы этого и не делать - в моем доме снимать обувь было необязательно (это «необязательно» оборачивалось для меня тяжкой еженедельной чисткой ковра из гостиной), но Майк таки решил переобуться в домашние туфли, из чего я сделал вывод, что время у него есть, и пришел он надолго.
- Знаешь, что я сейчас видел? - ухмыльнулся я. - Представь себе: в пивной один Гаврила охомячил ноль-пятую «ерша» - пятьдесят на пятьдесят - и занюхал чем-то на лацкане пиджака. Я присмотрелся, а там, - я захихикал, - пришитая рыбья голова!
Майк рассмеялся, а я продолжал:
- Нет, ты прикинь - намертво пришитая белыми нитками настоящая здоровенная рыбья башка!
- О... О... ОТ селедки? - сквозь хохот спросил Майк.
- Да фиг там! Как минимум, от хека, глазастая такая и с пастью раскрытой!
- Сильная феня на самом деле, - отсмеявшись, подвел итог Майк. - Юрьич, давай показывай хорошую вещь.
- Сейчас, - ответил я и, разлив пиво по кружкам, принес из спальни заранее спрятанную там яркую, поблескивающую свежей краской модель самолета.
- Во какая, зырь! - похвастал я.
- Ух! Какая... - пауза. - Юрьич, ты крут! - выдохнул Майк; его глаза блестели, как у ребенка, и, не отрывая от модели глаз, буквально пожирая ее взглядом, он взял самолетик в руки и принялся рассматривать его: поворачивать то так, то этак, одобрительно при этом похмыкивая.
Я скромно выпил пива. Эх, хорошо! На душе легко и покойно, а что еще надо? Майк доволен, пиво есть; сейчас хорошую Музычку попишем, а там, глядишь, и разговор душевный завяжется, и камин запалим, как стемнеет... «Он должен у меня расслабиться, отдохнуть от коммуналки, от проблем, от всей этой неустроенности», - думал я, допивая вторую кружку по дороге в прихожую - отключить дверной звонок. Телефон к тому времени я предусмотрительно из розетки уже вытащил.
...Мы сидели уже третий час: Майк дописывал принесенный с собой «The Kinks», а я готовил к растопке камин - запихивал в него утащенные с банного склада дрова и перекладывал их мятыми газетами.
- Слушай, - обратился ко мне Майк, а где ты йероплан-то купил?
- Да у тебя в районе, в игрушечном магазине за мебельным «комком», - ответил я, поджигая бумагу.
- Знаю, и почем нынче самолеты?
- Копейки какие-то, рубль с чем-то, а что?
- Я, наверное, тоже завтра пойду прикуплю. А другие модели есть?
- Другие в ДЛТ продаются, хоть жопой жри.
- Ну вот, так уж и жопой. А 144-й есть?
- 144-й, «ТУ», я в последний раз в Литве покупал, там собрал, да там и оставил... А больше нигде не видел.
- Так ты не в первый раз собирал?
- Не-а, я в детстве любил это дело.
Майк налил из Луизы себе пива, поставил канистру на пол и призадумался, что-то про себя решая.
- Кирилыч, давай завтра в ДЛТ съездим, посмотрим йеропланы, глядишь, может быть, найдем что-нибудь диковинное?
- Не-е... У меня деньги кончились. Вот если бы ты...
- В принципе, я могу тебе одолжить до гастролечки. Двадцать рублей - удовлетворит?
- Поехали.
Утром на следующий день я стоял на углу Невского и улицы Желябова, поджидая Майка. Он неожиданно вышел из толпы и громко заявил:
- Кирилыч, ну и рожа у тебя - красная, хоть прикуривай!
- Рожа как рожа, не выспался ни фига...
- Недолог и тревожен сон алкоголика! - торжественно произнес он киношным голосом и картинно поднял вверх указательный палец.
- Сам такой, - вяло обиделся я.
- Нет, Кирилыч, я бытовой пьяница, - важно, гордым тоном констатировал он.
- Пошли, бытовой пьяница, - проворчал я, и мы отправились в универмаг. Купив по паре моделей, мы торопливо распрощались: оба испытывали нетерпение поскорее приступить к сборке.
В тот же день вечером у меня зазвонил телефон. Я выпрямил уставшую спину, потянулся и взял трубку.
- Юрьич, ну что, собрал? - лапидарно спросил Майк.
- Один уже заканчиваю.
- Какой?
- «ЯК»
- А у меня что-то он не получается. Я не знаю, насколько я все правильно делаю, но, по-моему, эта инструкция для дураков написана.
- Конечно, я в нее и не смотрю почти...
- Кирилыч, ты б приехал, посмотрел, что к чему, заодно и пивка попили бы в мягкой манере.
- Ага, хитрый какой, а пивко-то я где сейчас возьму?
- Ну, в общем-то, есть у меня пара-тройка галлонов...
- Как это?
- Ты когда в английской школе учился, был у вас предмет «Домашнее чтение»?
- Естественно.
- Помнишь книгу «Ленин в Лондоне»?
- М-м... Смутно.
- Так вот, там была опечатка во фразе, которую я перевел бы следующим образом: «Иногда перед работой в Лондонской публичной библиотеке Ленин заходил в простой рабочий паб и выпивал там галлон-другой пива, после чего шел работать над своими бессмертными трудами».
- Ну и что?
- А то, Кирилыч, что там должно было стоять «пинта» - это 0,57 по-нашему, а галлон - это почти пять литров, четыре с половиной, если быть точным.
Я расхохотался, а Майк серьезно продолжал: представляешь, какие он там труды пописывал после пяти, а то и десяти литров аглицкого пива?
- Ох... н-да... гы-гы... Крепок был Ильич, ничего не скажешь... Слушай, а вдруг это не опечатка, а вдруг все оно так и было?
- Я думал над этим, и полагаю, что да, скорей похоже на то... Опять-таки в определенной степени это объясняет массу вещей, им придуманных.
- Ладно, так что, мне приезжать?
- Если сочтешь нужным, - по-иезуитски умело поставил акцент Майк.
- Через полчаса я у тебя.
- O.K.!
Мне открыл дверь Женька, Майковский сын, и, увидав меня, стоящего в черном кожаном пальто, в черных высоких «казаках» и такого же цвета кожаных брюках, он вежливо со мной поздоровался, повернулся и тут же бросился по коридору к комнате Майка, вопя во все горло:
- Папа, папа, там к тебе Швондер пришел!
Я улыбнулся и прошел в комнату.
- Слава товарищу Руководителю! - произнес я официальное приветствие.
- Слава, слава, - солидно покивал головой сидевший на диване Майк и обратился к сыну:
- Отчего ж это ты, Евгений Михалыч, Валерия Юрьевича Швондером назвал?
Женька поскучнел и приготовился к воспитательной работе.
- Майк, да ничего страшного, это Евгений Михалыч хотели мне комплименты сделать, - принялся я отмазывать любимца, - да и вообще это наше личное мужское дело, правда, Михалыч?
Мелкий охотно кивнул головой и, сообразив, что оргвыводов не последует, умчался в коридор играть с Маней - Храбуновской дочерью.
- Что же Вы, товарищ Руководитель, дитю при мне смущаете? - попенял я Майку.
- «Руководитель» - от слов «водить руками» - ускользнул он от ответа, не желая обсуждать методы воспитания сына. Я решил переменить тему:
-Well. And so, what happened with your aircraft? What's the matter? - спросил я, отвлекая его от Женьки.
- I couldn't understand this fuckin paper. What I can't make out is what is... - Майк оживился и взял в руки руководство по тексту.
Через пару часов (к приходу Натальи) с самолетом и пивом было покончено, и я отправился домой с чувством выполненного долга. В тот вечер мы достигли весьма выгодной для меня договоренности: если Майк увидит в магазине отсутствующую у нас модель, то он покупает две штуки - для себя и для меня. Я, соответственно, делаю то же самое. Интересно то, что Майк никогда больше не обращался ко мне за помощью (только за консультациями). Как бы трудно ему ни было, он всегда сам собирал свой самолет.
Неожиданная страсть захватила нас обоих: в поисках новых моделей мы облазили все игрушечные магазины городов, в которых бывали на гастролях. Фанаты, прослышав о неожиданном увлечении Майка йеропланостроением, потащили к нему упаковки абсолютно неведомых мне моделей. Но некоторые из них он собрать не успел - не хватило времени, а через несколько лет они достались мне...
Так и лежат по сию пору несобранные модели Майковских самолетов, не поднимается рука вскрыть коробки. Уж сколько раз пытался - но нет, никак.
Наверное, каждый из нас должен сам вовремя успеть выполнить свою часть миссии, а не оставлять ее другим, так как они - наши друзья - могут оказаться излишне нервными и впечатлительными для продолжения начатого нами дела. Но кто знает - коробки-то лежат...
Глава 2. Йеропланные пугалки
Группа «Зоопарк» во время гастрольных переездов чрезвычайно любила прививать ужас окружающим пассажирам и прочим попутчикам. Метода, как и все гениальное, была проста и действенна, а заключалась она в том, что соратники в окружении путешественников начинали громко делиться друг с другом страшными историями, якобы недавно произошедшими с ними во время гастролей.
Обычно это начинало происходить прямо у трапа самолета перед самой посадкой. Пассажир в это время чрезвычайно пуглив, а душераздирающий рев прогреваемых перед полетом двигателей действует угнетающе на его нервную систему; к тому же шум позволял нам кричать страшилки в полный голос - так, чтобы слышали все окружающие, и никому из них не стало бы обидно, что самая интересная информация может пройти мимо него.
Как правило, действо начинал Кулибахтер.
- Слышь, Кирилыч, как думаешь, - долетим? - спрашивал он у меня с ненаигранным сомнением в голосе.
Я строил испуганную рожу, пожимал плечами и отворачивался, всем своим видом показывая крайнее нежелание не только обсуждать эту тему, но и вообще даже думать о том, что с нами всеми может произойти, если вдруг...
К разговору подключался Майк:
- Йероплан-то не сильно новый: опять-таки шасси кривое, и масло, смотри, течет... Для начала оно может и не выйти, хотя... Может быть, и выйдет - это дело такое!
- Для начала?! Для какого, Майк, на фиг, начала - ты хотел сказать, для конца! - вскинувшись, вступал в беседу Шура.
- Да-а, а то будет, как в прошлый раз: до сих пор спина болит! - настойчиво продолжал вести свою пугалку Илья.
Я упорно молчал с мученической гримасой на лице.
- Кирилыч, сделай доброе дело: подойди к шасси, посмотри, как там масло! - сквозь шум кричал мне Майк.
К шасси я шел, как на казнь; проводил по стойке пальцем (масло там всегда есть), возвращался к трапу и с обреченным видом демонстрировал блестящий указующий перст Майку и всем прочим любопытствующим, коих в этот момент насчитывалось уже немало. Майк внимательно изучал замасленный палец и после осмотра резюмировал:
- Мне очень странно, что ЭТО случается с нами постоянно, причем, не совсем по нашей вине: то крылья вот-вот отвалятся (кончики крыльев всегда подрагивают); то при посадке трясет так, что того и гляди йероплан с полосы слетит (а при посадке всегда чуть потряхивает); то еще что-нибудь... (Далее следовал перечень обычных при полете явлений, но кому известно, что они вполне обычные?)... Как-то вот не хочется мне лететь на этом... Собственно, а не сдать ли нам билеты и не поехать ли нам поездом? - и Майк вопрошающе смотрел на нас.
- Майк, вы все как хотите, а я на этом самолете никуда не полечу! - нервным голосом твердо заявлял я и делал лицемерную попытку направиться к зданию аэровокзала или - если мы к этому времени уже сидели в салоне - покинуть самолет.
Все тут же дружно начинали уговаривать меня остаться, при этом главным аргументом являлось то, что «а вдруг случится чудо: нам повезет, и мы долетим даже несмотря на то, что...» Я отмахивался чуть ли не со слезами на глазах срывающимся голосом лепетал, что, если со мной что-то произойдет, то некому будет заботиться о моих рыбках (которых и в помине не было) и поливать цветочки (в доме отсутствовали напрочь).
Иногда в наше действо вклинивалась стюардесса и, стараясь успокоить начавших было нервничать пассажиров, она пыталась выяснить, а что же это с нами такое произошло, что «спина до сих пор болит», да еще произошло таким тайным образом, что она об этом ничего не слышала, хотя бортпроводницам по штату положено знать обо всех случившихся за последнее время авиационных крушениях.
- Как, вы действительно ничего не знаете? - делал круглые глаза Куликов и немедленно пытался громко рассказать ей (а, в основном, окружающим) содержание какого-нибудь недавно просмотренного им по видео «ужастика».
Естественно, вступление в разговор стюардессы - официального лица - придавало опасениям пассажиров твердую почву для дальнейших сомнений по поводу благоприятного исхода полета; таким образом, эффект от ее вмешательства получался прямо противоположным - наши попутчики начинали нешуточно бояться предстоящего полета.
Однажды во время гастролей в Харькове мы играли в авиационном институте (ХАИ), и там нам подарили в качестве сувенира настоящую турбинную лопатку от авиадвигателя, которую хозяйственный Шура тут же прибрал к себе в баул.
И вот в Харьковском аэропорту во время стояния у трапа самолета и ведения традиционных для нас разговоров о ненадежности всего нашего транспорта, а авиационного в частности, Шура незаметно вытащил лопатку из сумки и стал настойчиво утверждать, что только что обнаружил «эту штуку» возле двигателя...
Скандал вышел ужасный, а несколько особо впечатлительных пассажиров вообще отказались от рейса и скорым шагом направились к аэровокзалу.
В другой раз, когда мы отправились в Сибирь, с нами летел весьма известный лидер некоей рок-группы. Судьба сыграла с ним злую шутку: в салоне его кресло оказалось между моим креслом и креслом Кулибахтера; к тому же он, бедолага, имел неосторожность заметить нам, что панически боится самолетов. Мы с Илюхой понимающе переглянулись.
Знаменитый музыкант откушал седуксена и уснул, пытаясь таким образом избавиться от стресса, а мы осторожно, но крепко пристегнули его ремнем к креслу и, попивая прихваченное с собой пиво, стали спокойно ждать промежуточной посадки в Москве.
Едва самолет коснулся колесами бетонных плит посадочной полосы, мы соседа грубо растолкали и, не обращая на него никакого внимания, стали совершать судорожные метания, подвывая при этом дурными голосами. Йероплан, как всегда при посадке, крепко трясло, и наш подопечный в страхе попытался было вскочить. Но ремень держал его кре-е-епко. Тогда он, не понимая, что противодействует его спасательно-убегательному рефлексу, начал паниковать. Но в этот момент пилот включил реверс, и соседом моментально овладел ужас, а его жалобные стоны были заглушены ревом двигателей...
Обратно из Сибири он поехал поездом; купил целую коробку седуксена и почти неделю (как мы узнали позже) не выходил из купе, за что и получил от нас прозвище «старик Седуксеныч».
Да, должен признаться, что зоопарковцы любили невинные розыгрыши и дружеские шутки.
Часть 2. МЕШОЧНОЕ ПИВО
Спойлер
Центробежная сила, возникающая при развороте самолета, трансформируется, если самолет наклонить, как это делают велосипедисты, и сказывается на сидящих внутри людях легким увеличением силы тяжести. Для пассажиров это происходит незаметно, поэтому они невольно шарахаются, случайно бросив взгляд в иллюминатор и обнаружив там стоящую боком землю.
Самолет шел на снижение, и табло «fasten seat belts» горело уже несколько минут. Мы разлили остатки теплой водки по пластмассовым стаканчикам и выпили. Позади остались несколько часов утомительного полета с промежуточной посадкой и несколько тысяч километров пути.
Иркутск. Я вылетал сюда один через сутки после отбытия команды, но с удивлением обнаружил «300» в промежуточном аэропорту: господа музыканты стояли возле барьера и пытались зарегистрировать билеты на мой рейс...
«Наверное, с самолета сняли, - подумалось мне. - Но почему всех сразу, вместе?» - я озадачился и незаметно подошел к ним.
- Оба-на!.. А тут наши! - громко поздоровался я с их спинами. Обернувшись и увидев меня, родной коллектив слегка удивился, хотя все они почти наверняка знали, что я полечу следующим рейсом.
- Кири-и-илыч! - протянул Майк и, улыбнувшись, пожал мне руку.
- Юрьич, - обратился ко мне Илья, - как там Питер - стоит?
- Стоит, стоит, - ответил я, и, наскоро обняв Кулибахтера, стал приглядываться к Шуре, который стоял рядом и как-то странно молчал. - Что это он такой мрачный?
Не дождавшись ответа, я повернулся и спросил:
- Майк, блин, что случилось? Вы же вчера вылетали!
- Вот, ну... Поскольку у нас здесь есть свои люди, то мы не придумали ничего более умного, как взять им и позвонить, - с лукавой усмешкой произнес он. - Нас пригласили в гости, ну а мы всегда с большим удовольствием. Что ж не навестить братков? - задал он риторический вопрос, затем обернулся и скорбно посмотрел на Шуру. - Ну, ты знаешь, как это бывает... Короче говоря, Шура пал жертвой их гостеприимства, как и все мы... В общем-то не специально, так получилось... Собственно, ничего страшного не произошло: мы, притомившись, спали в ряд на диванчике, а Шура с каким-то кренделем начали потихонечку показывать друг другу каратэ, причем, постоянно ходили по нашим ногам, - притворно возмутился Майк. - Ну а поскольку это продолжалось всю ночь, то к утру и Шура притомился...
- Как и все вы, - ядовито вставил я.
- В общем, да, - сказал Майк и значительно ткнул прямым пальцем в стоящий неподалеку Комитет по Встрече (промежуточный вариант). - Но не по нашей вине! - заключил он убедительно.
Вид у всех них был несколько помятый, впрочем, я и сам выглядел не лучше. Я был рад, что мы полетим дальше все вместе; я был рад видеть их, несмотря на то, что буквально накануне они же меня и оштрафовали на целую зарплату от концерта.
Получилось это так. В «Зоопарке» действовала жесткая система штрафов: за ор (повышение голоса на коллегу), за опоздание, за прогул, за лажу, за игру в нетрезвом виде (гм...), за срыв концерта (самый страшный) и за многое другое. «Штрафные» деньги делились на всех, но обычно становились выручкой ближайшего «прогрессивного» магазина, так что проштрафившийся особо не ущемлялся, а иногда и сразу приходил со штрафом в кармане. Также штраф можно было внести заранее и орать сколько угодно и на кого угодно (правда, желающих почему-то не находилось). Система эта была придумана для того, чтобы ограничить вредные привычки некоторых членов коллектива и поддерживать внутреннюю дисциплину.
С моей историей было сложнее - я сознательно пошел на тяжкое нарушение и даже предупредил о нем заранее, за что и был оштрафован на приличную сумму, которую, видимо, и оставил в городе промежуточной посадки мой родной коллектив.
Дело было в том, что моя жена, певица Ольга Домущу («Джонатан Ливингстон»), в ту пору работала с Игорем Корнелюком, и они вместе распевали его песенки по городам и весям огромной страны. Наши гастрольные графики иногда не совпадали: зачастую получалось так, что я прилетал - она уезжала, она приезжала, а я улетал. Мы были молоды, счастливы и проводили вместе все свободное время, но из-за разницы в графиках поездок наши разлуки иногда затягивались на многие недели. Именно так и вышло на этот раз: я должен был улететь в день ее приезда. Мы не виделись около месяца, и отправиться в дорогу, не повидав Ольгу, я попросту не мог, к тому же издевка Судьбы заключалась еще и в том, что ее самолет приземлялся за пару минут до того, как мой йероплан отрывал колеса от земли. Это было слишком уж невесело, и я пошел к товарищу Руководителю с нижайшей просьбой о разрешении вылететь на один день позже.
- В принципе, должен тебе заметить, что это серьезное нарушение, и ты как товарищ Первый должен это понимать, - весомо заметил Майк. - Для начала коллектив захочет штрафа, причем, штрафа значительного, похоже на то.
- Но, Майк...
- Можно много рассказывать о своей большой и хорошей любви, чем нежели взять и поехать с любимым коллективом эх да на гастроли, - перебил меня Майк. - Опять-таки, это твое личное дело - ехать-не ехать. В чем я не до конца уверен, скажем так.
Вот так и получилось, что за единственную ночь с собственной женой мне пришлось выложить кругленькую сумму. Я еще долго потом мрачно шутил по этому поводу и часто ставил себя в пример перед провинившимися, которые посмели оспаривать постановления коллектива и якобы несправедливые штрафные санкции.
Итак, я летел из Питера и сидел в первом салоне (подсевший по ходу полета коллектив расположился во втором, но я отчетливо слышал голоса коллег). Достав из кейса бутылку пепси-колы и не имея открывалки, я стал пытаться отковырять пробку, но кончилось это тем, что пробка с резким хлопком выстрелила в потолок. И тут же прибежала встревоженная стюардесса. Я ее успокоил и стал уговаривать переселить меня во второй салон, поближе к своей компании. Согласилась она лишь после того, как я пообещал собрать автографы со всей команды.
- Кирилыч, а уместно ли мне будет спросить: не много ли ты, брат, пива прихватил? - спросил Майк, увидав меня, волокущего по проходу самолета огромный, характерно позвякивающий баул.
- Это не пиво, это «Полюстрово», - запыхавшись, ответил я.
- Позволю себе несколько усомниться в этом, - не поверил мне Майк, и, откинувшись в кресле, принялся изучать кроссворды.
- Да ладно, завтра увидите, в чем тут дело, - сказал я и добавил - после банкета.
Самолет пошел на посадку. Он долго жужжал двигателями, примериваясь, как бы поудобнее сесть, наконец, коснулся земли и резво побежал по бетону, слегка потряхивая своим длинным телом.
Мы сошли с трапа, слегка пошатываясь от усталости, и тут произошло нечто неожиданное: стоявший неподалеку духовой оркестр громко грянул наше «Буги-вуги». От неожиданности мы замешкались. Но когда из-за толпы встречающих выбежала живая корова и, странно прихрамывая, бросилась прямо к нам - мы оторопели: для измученных (в том числе и долгим перелетом) музыкантов это нападение случилось слишком неожиданно. Мне стало плохо, и я полез под трап.
Техники, суетившиеся около самолета, с изумлением наблюдали за коровой, выписывающей кренделя по летному полю. Лишь когда она приблизилась вплотную, нам стало ясно, что корова бутафорская, а в ней сидят двое встречавших нас парней, причем один из них радостно ухмылялся из-под коровьего брюха.
- Да-а-а, сильная встреча: как-то так, с оркестром, нас еще нигде не встречали, - чуть удивленно заметил Майк и пошел здороваться с Комитетом по Встрече.
Но встреча эта опять оказалась промежуточной, так как наш путь лежал дальше - в город N, расположенный невдалеке от Байкала. Туда мы и отправились на стареньком автобусе, по дороге почтив своим присутствием один из иркутских молодежных театров.
***
- Кирилыч, по-моему, ты сбрендил: привез «Полюстрово» на Байкал! - констатировал Майк, с изумлением рассматривая двадцать бутылок минеральной воды, извлеченных из моего баула и любовно расставленных на столе в номере гостиницы.
Вообще, я давно заметил: что бы вы ни делали, каким бы сумасбродством ни занимались, делать это нужно с абсолютной уверенностью в своей правоте; тогда люди, окружающие вас, автоматически проникнутся очевидной необходимостью ваших поступков. Майк часто говаривал: «Улыбка на сто тысяч долларов - и вперед!». Я был способным учеником.
- Нет, мне как-то непонятно: ну зачем, ну на финна тебе столько воды? - не унимался Майк. - Было бы пиво, было бы понятно - но «Полюстрово»!..
Я только усмехнулся. «Зоопарк» тогда еще только начинал ездить в дальние гастроли, и музыканты пока еще не были знакомы с некоторыми тонкостями адаптации к чужой местности, а ведь из-за разницы в составе воды у многих могли бы возникнуть проблемы с желудком. А рок-н-ролл со сведенным животом не сильно поиграешь...
И я оказался прав: на следующее утро в дверь моей комнаты раздался стук:
- Ну, где там твое «Полюстрово», что-то питерской водички захотелось, - примерно такую фразу произносили братки, заходя ко мне один за другим в течение дня.
Концерты в том городе оказались незабываемыми - настолько темпераментной была местная публика; я бы даже сказал излишне горячая. Новенький, только что после ремонта зал, разнесли вдребезги. Пригласивший нас местный комитет ВЛКСМ был в ужасе от содеянного фанами и отказывался выплачивать нам всю заранее оговоренную сумму гонорара. Но мы лично отправились в гости к комсомольцам и вытрясли из них все наши деньги, буквально опустошив их партийную кассу (а кое-кто из наших, увлекшись, даже выгреб из нее последние пятидесятикопеечные монеты - полтинники).
Обратно в Иркутск мы отправились на такси, на нескольких машинах. Господа «собственно артисты» и директор гордо восседали в первом автомобиле.
- Отец, где бы здесь пивка испить? - спросил водителя Сева Грач.
- Дак есть тут одно место, дык ведь у вас пакетов нету, - ответил тот.
- Каких таких пакетов? - насторожились мы в предчувствии урока познания жизни.
- Дык обыкновенных, политиленовых.
- А зачем?
- Пиво наливать! Зачем, зачем. Затем! - возмутился водила нашему непониманию совершенно очевидной для него истины.
Не до конца поверив в возможность наливания нескольких литров жидкости в обыкновенный полиэтиленовый пакет, мы все же купили их несколько штук и подъехали к обыкновенному с виду пивному ларьку.
- Вот вам ваше пиво! - буркнул водила, и мы увидели несколько странную для питерского любителя пива картину.
Пивной ларек - как у нас, очередь - как у нас, но вот пьющие пиво люди несколько отличаются. Покупатели - суровые мужики с синеватым оттенком эпидермиса - протягивали в оконце деньги и свернутый пакет; там пакет принимали, подключали к крану, наполняли и возвращали страждущему огромный желтый пузырь с бултыхающейся сверху белой пеной. Молчаливые владетели мешков с пивом отходили в сторонку, по пути крепким узлом завязывая верхнюю часть пакета, потом разбредались своими тропами. Особо нетерпеливые, едва завязав пакет, тут же откусывали у пузыря нижний угол и алчно приникали ртами к его блестящему желтому телу.
Майк, обернувшись к нам с переднего сиденья, заявил с оттенком неуверенного удивления:
- Это очень специальный способ употребления пива - ничего более смешного я в жизни не видел.
- Именно таким я и представлял себе мочевой пузырь, - сказал я.
- Алкоголика, - подхватил Илюха.
- Сева, вперед! - скомандовал Майк Грачу.
- Ну что, надо брать, закряхтел Сева, вылезая из машины и направляясь к концу очереди.
- Смотри, пиво не пролей! - Крикнул ему вдогонку Майк.
- И не сдохни, как собака! - громко продолжил Майковское предупреждение Кулибахтер, наблюдая за Севиным неуверенным продвижением к ларьку.
Через несколько минут каждый из нас стал счастливым обладателем волшебного пивного мешочка, но вот пить из него в идущем на приличной скорости автомобиле было смерть как неудобно. А уж держать в руках мокрый, постоянно норовящий выскользнуть холодный пузырь - это вообще из области алкогольного экстрима, но следует отметить, что к великой радости таксиста все четверо пассажиров, которые дружно посасывали постепенно сдувающиеся шары, были весьма аккуратны: никто не пролил ни капли.
Надо сказать, что «Зоопарк» был готов потреблять пиво любого качества, в любых количествах, в любое время суток и в любом состоянии.
«Пиво бывает только двух сортов: хорошее и очень хорошее» - таким образом определил наше отношение к древнему напитку Паркетыч. Правда, это касалось исключительно пивного качества, а что вот касается способов упаковки напитка, то теперь эмпирическим путем нами было выяснено и установлено, что пиво бывает не только бочковым, баночным или бутылочным, но даже и мешочным.
Часть 3. ЕВРЕЙСКИЙ НАРОДНЫЙ КОЛЛЕКТИВ
Спойлер
Такси вырвалось из весенней Москвы и понеслось по трассе к аэропорту. На дорогах города таял снег - все они были залиты грязной жижей, и водитель, уставший за смену от постоянных заносов, грязи и минированных ямами луж, выехав на более-менее ровный путь, погнал машину с довольно-таки приличной скоростью. Команда, утомленная ночным переездом на поезде из Питера в Москву, расслабленно дремала в теплом салоне, обхватив руками и прижимая к груди кейсы с гитарами.
Весна наступала, но за городом оттепель еще не успела расправиться со снегом, и он лежал по краям дороги еще кое-где даже пушистыми сугробами. Сама дорога была покрыта тонким слоем укатанного снега, стертого посередине колесами машин до темного и чуть влажного асфальта.
Я смотрел в окно на проплывающий мимо унылый вид и тоскливо размышлял о последних событиях в своем доме. Майковский постулат «Нет в жизни счастья - все зло от баб» пугающе обретал реальные контуры и мрачно возвышался чернеющей глыбой на виртуальном горизонте моей семейной жизни. Да, собственно, можно ли было назвать это семейной жизнью? Постоянные ссоры, недоверие и скандалы резко переходили в ночные примирения, вспышки бешеной страсти, слезы раскаяния и клятвы в вечной любви. А утром все начиналось сначала. Она находила странное удовольствие раскачивать этот маятник - любовь-ненависть - до самой крайней амплитуды: мне все время казалось, что еще чуть-чуть, и все будет кончено, мы расстанемся, и больше никогда... но опять приходила ночь, и все повторялось.
Не выдержав постоянного напряжения, я как-то раз решил посоветоваться с Майком и мрачно поведал ему о жгущих меня проблемах. Помню, была осень, мы сидели в сквере на Владимирском проспекте, пили пиво. Было холодно, и мне предстояло ехать на работу в Репино.
- Кирилыч, то, чем ты занимаешься, есть мазохизм в чистом виде, - сказал он, терпеливо выслушав меня. - Ты создаешь себе проблемы, но решать их не хочешь. Короче говоря: ты сам виноват в этой ситуации, а разрешить ее ты не желаешь, я думаю так, - подчеркнул он.
- Разрешить кардинально? - тоскливо спросил я.
- Да как угодно! В конце концов, есть много всяких других хороших вещей, нежели твои страдания, - назидал Майк.
- Каких?
- Займись барабанами! - поучительным тоном сказал он.
- У меня из рук все валится... - чуть не плакал я.
- Существует масса способов прекрасно провести время - то, се, оттянись музыкой для начала, еще там чем... должно полегчать! - уверенно закончил он.
Сочувствия я не добился, а Майк, одолжив у меня треху и прикупив пива, отправился домой к сыну и любимой, а главное - любящей его жене. Сытый голодного...
Бытует мнение, что рокер не может быть счастлив в семейной жизни, но тогда я категорически не был согласен с этим утверждением и постоянно приводил Майковскую семью в виде наглядного примера своим оппонентам, хотя сам жестоко мучился своей любовью. Признав несчастность рокера исторически обусловленной, я в этом случае был бы должен расстаться с последними своими иллюзиями о возможности создания нормальной семьи - именно поэтому я поднял на щит и флаг пример семьи Майка и сделался их тайным вассалом. Кто знал тогда, что пройдут годы, и мы с Майком поменяемся местами, и он сам окунется в этот ад, а я - как живущий в нем многие годы - буду его единственным утешителем и чичероне? Любовь, на какие муки ты обрекаешь своих подданных!
Водитель увеличил скорость, и я вдруг представил себе, как открываю дверь и, словно куль, вываливаюсь из автомобиля на скором ходу. А что? Неплохая мысль: останусь жив - будет веселая шутка, когда я вдруг встану и, отряхиваясь от снега, пойду, смущенно улыбаясь навстречу встревоженным друзьям, бегущим ко мне из остановившейся неподалеку машины. «Вот, зараза, выпал случайно», - скажу я спокойно. Ну, а если не встану - так что? Жил-был барабанщик: красивая смерть, и еще одна рок-н-ролльная легенда, которую вскоре забудут... Я совсем уж было потянулся к ручке двери, как вдруг машина резко вильнула, дернулась - я на мгновение увидел вздыбленную дорогу - затем все крупно затряслось, застучало, стекла залепило снежной пылью, автомобиль перевернулся и, снова встав на колеса, замер.
Все произошло так быстро, что испугаться никто не успел - молча посидев в салоне еще несколько мгновений, мы начали выползать из машины.
Такси вынесло на занесенную снегом и покрытую многомесячными сугробами широкую разделительную полосу.
Как ни странно, никто не пострадал, только Шура умудрился совершенно непостижимым образом выбить себе коренной зуб.
Майк с Куликовым закурили «Беломор» и неспешно о чем-то заговорили, по-видимому, продолжая давний разговор, угасший в теплой машинной дремоте. Шура засовывал палец в рот и что-то там щупал, время от времени сплевывая кровь, и, морщась, вытирал платком окровавленные пальцы.
Поскольку машина почти не пострадала, а до вылета оставалось не более часа, то мы, недолго посовещавшись, решили продолжать поездку на ней. Весело и ненапряженно мы вытолкали чуть помятый автомобиль на дорогу, быстро погрузились и рванули дальше.
- У нас немного времени, поскольку мы опаздываем на самолет, а потому вам придется поторопиться на самом деле, - твердо заметил Майк водителю, акцентируя два последних слова.
Я тайком перекрестился, и, видимо, это помогло: на самолет мы успели. И не спрашивайте как.
***
По центральному проходу салона самолета стюардесса везла тележку, нагруженную всякой всячиной. Я остановил ее жестом и принялся рассматривать диковинные сувениры. Не обнаружив ничего, заслуживающего внимания, я взглянул на миленькую «воздушную» продавщицу и, полюбовавшись ею, купил из вежливости флакон туалетной воды «Блюз».
- Юрьич, ну на фига ты одеколон-то купил? - спросил меня сидевший рядом Илья.
- Название хорошее, сейчас мы его понюхаем, а если не понравится - выпьем! - ответил я серьезно.
- Ты хоть раз одеколон-то пил? - поинтересовался Илья без особого любопытства.
- Ну, надо же когда-нибудь начинать, - грустно вздохнул я и стал скручивать с флакона крышку.
Майк, сидевший у иллюминатора, молча, но с интересом наблюдал за моими действиями.
Открутив пробку, я плеснул одеколоном на руки, тщательно растер их и начал нюхать. Неприятный, одновременно и резкий, и сладковатый запах мне не понравился - я скривился и начал было шарить по своим карманам в поисках платка, но Майк - большой дока в самолетах - меня остановил:
- Бесполезно, - пояснил он. - Это уже не выветрится. К тому же салон самолета герметичен, так что сиди и нюхай до самой посадки, - добродушно куснул он меня.
- Нюкхай, нэ нюкхай - бэспэрспэктивно! - процитировал к месту фразу из знаменитого фильма Куликов.
Я вздохнул и полез в сумку за коньяком.
...Происходило это во времена горбачевской перестройки и кампании по борьбе с алкоголем, то есть, - с любимым домашним животным русских мужей - зеленым змием. Мы как асоциальные типы кампанию глумливо поддерживали: накупили по случаю значков «Член общества трезвости» и гордо их носили, приводя этим в некоторое замешательство хорошо знавших нас друзей. Я же, как профорг, достал стопку гадких антиалкогольных брошюр и с особым цинизмом страшным голосом зачитывал из них особо удачные места во время коллективного приема спиртных напитков. Поскольку это никак не действовало, то я повадился подкладывать соратникам антиалкогольные листовки плакатики в самые неожиданные места: как-то раз перед самым началом концерта я умудрился незаметно засунуть наглядную агитацию в Майковский кейс - прямо под струны только настроенной гитары. Он вместе со всеми выпил рюмочку, схватил инструмент и помчался на сцену: увидав по дороге торчавшую из гитары бумажку, Майк автоматически принялся ее изучать - да так и вышел к публике, чем весьма порадовал коллектив.
В стране было плохо - водки было не купить: народ стоял в длиннющих очередях за национальным напитком, а те, кому было невтерпеж, пили всякую дрянь и травились тысячами по всей нашей необъятной Родине; барыги сказочно обогащались - «пьяные углы» росли, как грибы. Русские были унижены своим президентом - очередным «кремлевским мечтателем».
Но в Москве было получше - там продавались крохотные пятидесятиграммовые бутылочки с коньяком. Нам они казались недорогими, и мы скупали их в неимоверных количествах - каждый по нескольку десятков - и возили их россыпью по всему Союзу...
Я мелкими глотками выпил коньяк и спросил:
- Майк, говорят, в Тюмени вообще бухла нет, ты ничего про это не слышал?
- Надо будет, скажем Грачу, пусть подсуетится, отозвался он, доставая такую же, как у меня, бутылочку из своей сумки; я положил опустевшую склянку в карман кресла и немедленно последовал его примеру. Поуютнее устроившись в кресле, мы повели неторопливую беседу. Вскоре загорелось табло: самолет пошел на снижение - мы подлетали к Тюмени.
***
В городе началась чехарда с гостиницами: в первой мы обнаружили простыни с резким химическим запахом и плохо застиранными темными и бурыми пятнами.
- Улица Марии Мельникайте, - прочел увиденную через окно табличку Илья.
- А знаете ли вы, что эта литовская героиня, - кстати, единственная в Литве - была повешена в Дукштасе, в моем, можно сказать, родном городе? - полуспросил-полуобъявил я.
- Ну и кто же ее повесил? - поинтересовался Майк.
- А немцы какие-то! - пояснил я.
- Врешь, - уверенно вступил Илья. - Ее твои предки повесили, вот ты сейчас по карме и расплачиваешься за это в этой сраной гостинице. Другого объяснения этим простыням я не нахожу.
- Кто его знает! - подпустил я туману для сопровождающих нас журналистов. - Может, и они.
...И пошла, пошла гулять эта глупая шутка по просторам Империи - сперва как слушок, потом - как слух, и наконец, спустя пятнадцать лет, я встретил ее, сформулированную тяжелым казенным языком в весьма серьезном документе - обвинительном заключении, где это была уже не шутка, а факт (!), «подтверждающий» мою кровожадность и участие в совершенно бессмысленном и диком преступлении. Говорят, что сын за отца не отвечает, но только не в этой стране: достаточно вспомнить аббревиатуру «ЧСВН» - член семьи врага народа; достаточно моего примера, когда доморощенный Порфирий Петрович (нынче большая шишка) ничтоже сумняшеся поместил в гособвинение непроверенный бред, да еще в качестве улики, да еще строчил свой опус под музыку «Зоопарка» - как он мне с улыбкой поведал позже. Я испытал на своей шкуре дыхание потомка мерзкого Лаврентия. Я испытал все прелести абсурда современного судопроизводства, да так, что вынужден был покинуть и любимую страну, да и просто любимую...
- В этой гостинице я жить не буду! - твердо заявил Майк, одним своим тоном пресекая все дальнейшие пререкания.
Однако устроители концертов все же попытались начать давно известную нам басню о том, что люксы уже были-де заказаны в лучшей гостинице, да вот нечаянно случился партийный пленум, слет ветеранов и т. д., и т. п. Все местные администраторы не были горазды на выдумку в то время, но деваться им было некуда, и повезли они нас в гостиницу № 2 (по нашему списку), где и поселили в братской могиле - огромном десятиместном номере без всяких удобств, но со старинными и очень скрипучими кроватями.
- Anti-sex bed, - весело констатировал я и, плюхнувшись в ложе, немедленно заснул.
Пробуждение было кошмарным: ярко горел резкий свет; входная дверь в наш номер распахнута настежь, а в дверном проеме виднелась фигура молодой еще женщины, бубнящая что-то себе под нос и бившая шваброй по парочке жестяных ведер. Не спавшие сутки соратники вскакивали с кроватей, очумело вращая глазами и щурясь от яркого света - бедняги пытались осмыслить происходящее. Я взглянул на часы - половина пятого утра.
- Немедленно покиньте помещение, мне необходимо сделать уборку, - начал разбирать я бормотание женщины.
Андрюха Муратов - Мурзик, - полный задора и юношеского оптимизма, кинулся к даме и, прыгая вокруг нее в одних трусах, принялся что-то ей объяснять, а я пошел требовать объяснений у руководства.
Начальство в такое время я, естественно, не нашел и потому потащился обратно - в номер. А там начиналось настоящее шоу: Мурзик пытался объяснить даме всю абсурдность ее притязаний - он даже умудрялся приплетать к своей речи отрывки из гостиничных инструкций, каких-то законов и дошел даже до цитирования постановлений партии и правительства, но тщетно, тщетно он старался! Дама, не повышая голоса, с неестественным автоматизмом талдычила:
- Немедленно покиньте помещение, мне необходимо сделать уборку.
Мурзик взвился и сказал ей нечто такое, что она резко очнулась, схватила с тумбочки свернутую в трубку газету с кроссвордами и принялась охаживать ею круглую Андрюхину голову. Коллектив с интересом наблюдал избиение, поочередно комментируя происходящее.
Внезапно ночная гостья выпустила из руки газету, взялась за швабру и спокойно сказала:
- Немедленно покиньте помещение, мне необходимо сделать уборку.
Ну, бли-и-н! Это было слишком! Многое я видел за долгую гастрольную практику, но сумасшедшая горничная!.. И я снова пошел искать хоть кого-нибудь из гостиничного персонала.
- Ее муж бросил, ушел к молоденькой, а у нее детей четверо, вот она и стала заговариваться, - пояснила мне пожилая горничная с соседнего этажа. - Жалуются на нее, конечно, ну, да мы ее держим, не увольняем, - куда ж ее увольнять-то, горемыку?
Когда я вернулся, ее уже не было - ушла куда-то, но спать уже никто не хотел, а заняться было нечем.
Утром за нами заехал президент местного рок-клуба - молодая и очень симпатичная девушка ярко выраженной азиатской внешности, и мы переехали в другую гостиницу.
***
- .., .., чтоб я еще раз! - ругался интеллигентный Сева Грач с местными аппаратчиками на сцене во время общей настройки аппаратуры перед саунд-чеком.
- Сева, что за крики, в чем дело? - спросил я его.
- Да вот, блин, саботируют! - зло выпалил он и убежал восвояси. Я пожал плечами. С саботажем местных владельцев арендуемой аппаратуры я к тому времени сталкивался уже не раз, а поэтому знал, как с ними разговаривать: подошел к казавшемуся главным Гавриле, упер свой указательный палец ему в желудок, сильно нажал, и в весьма доходчивой для любого русского человека форме попросил выполнять все пожелания господ музыкантов. Тот мрачно меня выслушал и растворился в темноте кулис.
- Зря ты так, - прошептал мне кто-то сзади, - он очень обидчив и к тому же опасен. Да и не виноват он ни в чем. Он, наоборот, вам только помогал.
Н-да... Неувязочка вышла! Пошел извиняться. Нашел его, объяснился, попросил прощения и, умиротворенный, удалился. Но не знал я местных нравов, ох не знал...
***
Серию концертов мы отыграли неплохо - я с удивлением обнаружил, что нахожусь в неплохой форме: даже несмотря на личные неурядицы и нехватку коньячных патронов мне игралось легко и покойно, впрочем, как и всем. Может, переживания действительно способствуют творчеству?
После выступления местные почитатели талантов товарища Руководителя пригласили нас на банкет.
Мы пришли в странные гости - там все сидели за накрытым столом и пили весьма подозрительный напиток, периодически наполняя им трехлитровые банки из огромных сорокалитровых бидонов.
- Что это? - поинтересовался я у соседа по столу. - Гранатовая брага, - ухмыльнулся он.
- Как это?
- Брага из гранатового сиропа, - пояснил местный рокер. - Нужно пить очень осторожно: она, собака, сначала на ноги действует, а уж потом на голову.
- Ясно, спасибо, - кивнул я и плотно приступил к дегустации.
Тут рядышком присел молодой человек с внешностью ортодоксального иудея и завел со мной специальный разговор:
- А вот вы как музыку пишете?
- А вот садимся за струмент и пишем.
- А тексты такие, ничего у вас получаются.
- Да есть тут у нас один человек...
- А евреи в вашем коллективе есть?
-?!
- Я вот тут вас послушал, послушал и пришел к выводу, что только евреи могут такие красивые песни писать.
- Гм...
- Да ты не бойся, ты мне правду только скажи, а я уж никому!
- Ну... Не знаю даже, - замялся я, несколько озадаченный. А тот все наседал:
- Еврейский национальный характер подразумевает такое отношение к жизни, какое выражается в ваших песнях: во-первых, ... - далее последовало и «во-вторых», и «в-третьих», и «в-пятых». Я слушал его минут десять, не зная, как отвязаться, а потом меня посетила, на мой взгляд, очень удачная мысль.
- Слушай, - говорю я ему и указываю подбородком на Майка, - вон, видишь, человек сидит? Так вот, он все наши тексты пишет, вот он-то и есть абсолютно стопроцентный еврей, ей-богу! Но смотри: я тебе ничего не говорил!
Обрадованный незнакомец быстро пересел к Майку, а я стал тайком прислушиваться к их разговору. Тот не стал мудрствовать лукаво, а прямо бухнул Майку:
- Майк, ты еврей!
Михаил Васильевич Науменко, не дрогнув, медленно допил стакан, неторопливо поставил его на стол и уставился на ортодокса, тщательно скрывая за каменным лицом свое изумление.
- Я не скажу тебе, откуда я это знаю, но я знаю точно: ты - еврей.
Майковское молчаливое изумление росло, как на дрожжах.
- Я давно за вами наблюдаю, но вот недавно, совершенно случайно, получил тому верное подтверждение: ты еврей!
Майк начал озираться по сторонам, лихорадочно пытаясь понять, откуда взялся явный псих на закрытом банкете, а тот, тихо повизгивая, продолжал: ты не стесняйся, я же свой, - воодушевившись, наседал бородатый. - Ты мне только намекни, если прямо сказать боишься, я же понимаю - имидж там всякий, да и не любят нас за ум наш...
Эх, жаль, что не могу я словами описать лицо Майка, но было оно весьма, весьма выразительным. Я тихо радовался своей шутке и, не подавая вида, продолжал было слушать, но Майк уже сориентировался:
- Знаешь что, - сказал он ему, - я открою тебе страшную тайну, но говорить об этом никому не надо, о кей?
Бородатый обрадовался и быстро-быстро закивал.
- В нашей команде все евреи, - уверенно возвестил Майк.
- Я знал, знал, - потрясенно зашептал ортодокс, - Я всегда думал, что...
- Слушай дальше, - жестко перебил его Майк, показывая на блондина Храбунова, - вон Шура, видишь? Он - карело-финский еврей, родом из Петрозаводска. Его настоящая фамилия - Храбуновер. А Илья, басист, - тот грузинский еврей. На самом деле он Куликадзе, но это тоже для отвода глаз, а точная его фамилия - Кулибахтер. Ну, Грач - тут все и так ясно. А Кирилов - тот и не Кирилов вовсе, а Крильман, литовский еврей.
Благоговейно внимая Майку, ортодокс от счастливого нетерпения приплясывая, сидя на стуле, и когда Майк остановился перевести дух, он восторженно вздохнул и прерывающимся от волнения голосом задал главный вопрос:
- А сам-то, сам-то ты, как тебя...
- Наумович! - гордо пророкотал Майк, величественно расправляя плечи, и плавным царственным жестом обвел рукою сидевших за столом соратников. - Мы - еврейская группа!
Ортодокс, подавленный значимостью вести, молча замер на стуле, затем откашлялся и робко предложил:
- Майк, слушай, здесь шумно, давай выйдем куда-нибудь, - и он потащил Руководителя из-за стола в ванную комнату.
Я, пораженный Майковскими познаниями в зоопарковском генеалогическом лесу, еще немного посидел, отходя от услышанного, и пошел их проведать.
Открыв дверь в ванную, я застал идиллическую картину: Майк, рассеянно кивая головой, полуприсел на край ванной и с внимательным видом слушал пылкие излияния незнакомца, а на краешке стиральной машины расположились аж две бутылки коньяка и пара лимонов: для того города и того времени - целое богатство! Одна из бутылок была уже порядком опорожнена, и я, естественно, присоединился к процессу выпивания.
Осчастливленный и просветленный нами ортодокс долго еще развивал тему еврейского вопроса (которого, как известно, нет), потом несколько притомился, сник, замолчал и исчез, оставив нам обкусанный лимон и непочатую бутылку коньяка.
По каким-то причинам все заработанные деньги сразу нам выплатить не смогли - обещали (ха-ха) выслать в Питер телеграфом. Но мы, уже наученные горьким опытом, решили оставить в Тюмени Севу Грача - выбивать долги, - а сами приготовились улетать домой.
Вечером накануне отлета в гостинице собрались несколько наших местных друзей; вещи были собраны, до самолета оставалось еще часов десять, и мы прощались - отдыхали в мягкой манере. Вдруг раздался телефонный звонок - я поднял трубку.
- Валерий Кирилов здесь проживает? - послышался злой незнакомый голос.
- Да, а что такое? - спросил я.
- Ты что ли?
- Ну.
- А ты не можешь спуститься вниз? Разговор есть, - угрожающим тоном предложили мне.
- Да запросто, - ответил я и, не сказав никому ни слова, пошел вниз. Мне всегда нравились неожиданные приключения, и я не видел никаких причин уклоняться от них в этот раз. Пожалуй, это было безрассудно, но...
Внизу в пустом холле пожилая женщина мыла пол. Увидев меня, она прошептала, не поднимая лица:
- Молодой человек, не ходите туда к ним, они вас убьют, - она продолжала водить шваброй по каменным плитам.
Я огляделся и увидел у входа между стеклянных дверей темную массу. Присмотревшись повнимательней, я понял, что там стоят человек десять местных качков-отморозков. Мне стало нехорошо, во рту пересохло, я криво улыбнулся и хоть на ватных ногах, но все же пошел к ним.
- Привет, хотели меня видеть? - я шагнул за дверь и сразу же увидел типа, перед которым извинялся незадолго до саунд-чека. Теперь я мог рассмотреть его внимательнее: маленький, злобный, как хорек, - он жался к ватаге здоровенных отморозков и выглядел агрессивно.
- Ты чё там в меня пальцем тыкал, да еще при всех, а? - загундосил он мерзким, срывающимся то ли от злости, то ли от волнения голосом. При этом он постоянно оглядывался через плечо, как апеллируя к молчаливым широкоплечим фигурам. Внезапно одна из них ожила и хриплым голосом проскрипела:
- Слышь, х... ли с ним базарить, ломать его, волка, надо.
- Эй-эй, погодите, - заволновался я, - так сразу и ломать. Непантеинно!
- Чё?!
- Слушай, ты, - обратился я к хорьку, уже ни на что особо не надеясь, - я же перед тобой извинился, руку тебе пожал, а ты приперся сюда со своей кодлой. Мстишь что ли? Не по-мужски это!
- Хорош базарить, пошли с нами, - не унимался тот, из толпы. - Щас мы те, мля, покажем, тут те не Питер, мля на фуй!
Хотелось бы мне ответить им достойно, да язык вдруг стал толстым и шершавым - я приготовился к худшему и стал беспокойно крутить головой по сторонам в надежде увидеть пути отхода, но чу! - что это?! Я увидел сбегающего вниз по ступеням Мурзика, а за ним на всех парах неслась вся наша компания и примкнувшие к ней Фаны и гости - они чудом узнали о том, что «там, вроде, сейчас вашего прибьют», и немедленно бросились ко мне на помощь. Отморозки моментально здристнули.
Я стоял и молча улыбался, а когда мы все вместе поднялись в номер, я, не глядя, выпил протянутый мне Грачом стакан. Внезапно сдавило горло, из глаз брызнули слезы.
- Сева! Что это было? - еле слышно просипел я, отдышавшись.
- Блюз! - радостно улыбнувшись ответил Сева и допил остатки моей туалетной воды.
***
Спустя некоторое время в рок-клубе нам показали газетку из далекого города, где была опубликована занимательная статья о нас с весьма любопытным заголовком: «Зоопарк» - еврейский народный коллектив». Мы весело смеялись и долго вспоминали добрыми словами и веселого ортодокса, и его коньяк с парой лимонов.
Ответить с цитированием
Сообщение от Sandy
Мне вот только больше интересно послушать такой реликт, как "Хиросима ее пылает".
Этого не может быть - промежуток должен быть.
