Александр Башлачев

[Wano_87]

На 100 % не ручаюсь, но, по ходу, это и есть то самое фейковое видео с похорон, о котором говорят в рунете...

[ooz2003]

не знаю о чём говорят в интернете, но почему видео похорон поддельное-то? Всё реальное. Да не в этом суть...
Просто аудио с последней ссылки мне не встречалось.

[Komandarm]

На 100 % не ручаюсь, но, по ходу, это и есть то самое фейковое видео с похорон, о котором говорят в рунете...

С чего оно фейковое? Тогда и создатели фильма "Время ДДТ" тоже фейковое видео использовали, ибо эти кадры там есть.

[Wano_87]

Не так выразился. Видео, конечно, не фейковое, но с ним что-то не так. Там то ли что-то доснимали, то ли переснимали... Если найду эту информацию - дам ссылку.

[ШАМАХ МЕТАЛЛИСТ]

23 года прошло.

Вечная память...

[ooz2003]

В Питере вышла книга А. Голева и А. Мурзич "Знак кровоточия"

"Вниманию читателя предлагается сборник, посвященный памяти поэта и музыканта Александра Башлачева. В книгу включены воспоминания людей, знавших его, - одноклассников, сокурсников, родственников и соратников, среди которых К.Кинчев, Б.Гребенщиков, Д.Ревякин, Г. Сукачев, А.Троицкий, М.Борзыкин многие другие. Кроме того, о творчестве Башлачева размышляют те, для кого оно стало катализатором собственного.
Книга рассказывает о поэте и человеке Александре Башлачева, но не только о нем - сквозь хор голосов современников проступает живой образ эпохи 1980 - х."

Купить книгу можно у одного человека

Спойлер

http://vkontakte.ru/id512776
Чтобы парня лишний раз не динамили:

Я представляю автора. Просто 1500 экз напечатаны на личные деньги автора и они у нас на руках.

А 1500экз. издательство печатает на свои деньги, но у них какие-то трудности и они начнут печать своей части только через месяц. Если вообще начнут...

про "Выргород" не знаю... в магазинам будет издательство поставлять, им проще.
мы планируем торговать на различных фестивалях, концертах и вот так из рук в руки.
так что если хотите поддержать автора (10 лет книга делалась) покупайте у нас! =))

, дешевле чем в магазинах. К тому же в магазины поступит только через месяц.
книга большая - 467 стр, в твердом переплете с уникальными фото.

350 р.

Если кто готов сейчас заказать (я буду), то можно присоединится. Закажу в конце недели. Только у меня личка забита здесь почти...

[Wano_87]

Я присоединюсь. Когда деньги нужно будет?

[ooz2003]

Ну это наложкой будет высылаться, т.е. как придёт, то мне извещение принесут. Вот тогда и надо будет. Я не знаю точно, но наверное можно даже сделать, чтобы "до востребования на главпочтампт" посылка пришла - и там всем словиться когда получать надо будет. Так удобнее наверное будет.

[Komandarm]

Я тоже такую книгу хочу! ooz2003 - я в доле!

[Komandarm]

Кстати, нашел вот такую статью:

Знак кровоточия

О поэтической речи Александра Башлачёва

Спойлер

Откуда возникала эта странная раздвоенность? Каким образом стих здесь оказывается невозможностью стиха и прорастает сквозь собственную невозможность? И почему эта слабость и неосуществимость способна оборачиваться невероятной мощью?

Башлачёва нужно сначала услышать и только потом прочитать, чтобы снова услышать (уже не читая). Конечно, условность этого «услышать» сегодня очевидна: все, кому удалось побывать на его выступлениях, подтверждают невозможность их повторения в видео- и аудиозаписях. Сегодня до нас доносится лишь далёкое расколотое эхо его голоса. И всё же слышать его непереносимо и страшно, даже физически мучительно. Но именно голос становится здесь проводником внутрь слова. Более того, он зовёт к чему-то «до слова» — к бесформенным, зыбким основам языка. Это голос, призывающий отправиться туда, куда опасно следовать и куда приходится идти против своей воли, — в сумрачную область, где рациональное, телесное и чувственное ещё не разделены.

На песке расползлись
И червями сплелись
Мысли, волосы и нервы.

Тексты-заговоры

Этот странный, переливающийся внутри себя язык открывает своё присутствие через страдания и ликования тела, устами которого он проговаривает свои изначальные и последние слова.


Не ко двору Башлачёв сегодняшней культуре и всему, что её окружает, не подходит он и единогласной, казарменно бодрой модели, которую пропагандируют архитекторы жизни. Башлачёвские песни, написанные четверть века назад, вполне могут войти (или уже входят) в разряд не рекомендуемых к публичному исполнению.

Пусть не ко двору...

Плоть превращается в бьющий источник, из которого вместе с кровяной лавой, как из бездонного родника, выплёскиваются необъятные, беспощадно сменяющие друг друга смыслы. Но, кажется, именно в этот миг мучительного произнесения вспыхивают и пределы вырванных из плоти значений. Как будто сама речь одновременно и даёт словам жизнь, и отбирает её. То, что почувствовал Башлачёв, во многом оказалось осознанием трагической природы взаимоотношений слова и бытия.

Итак, Башлачёв-поэт раскрывается в полную силу только через Башлачёва-исполнителя. Однако эта особенность не имеет ничего общего с привычным песенным жанром (когда исполнение пытается заретушировать поэтические изъяны): тексты Башлачёва, несомненно, нуждаются в письме, поскольку поток их образов невозможно уловить на слух.

И всё же эти короткие стихотворения почему-то противятся чтению «про себя», по-настоящему поражая именно при столкновении с голосом автора, который продолжает беззвучно звучать в записанных словах.

Сами по себе черновики и авторские распечатки текстов Башлачёва, несомненно, представляют огромный интерес, но всякая его рукопись со сколь угодно тщательно выверенной пунктуацией всё же выглядит своего рода черновиком, потому что чистовиком в этом поэтическом пространстве становятся только произнесённые вслух, вышёптываемые и выкрикиваемые слова.

Я разгадан своей тетрадкой —
Топором меня в рот рубите!

Но отчего же столь совершенные тексты испытывали потребность в высказывании, обнаруживая странное родство с заговорами?

И почему голос всё же никогда до конца не стирал внутренней нехватки записанного слова, а, возможно, обнажал её ещё сильнее? Откуда возникала эта странная раздвоенность? Каким образом стих здесь оказывается невозможностью стиха и прорастает сквозь собственную невозможность? И почему эта слабость и неосуществимость способна оборачиваться невероятной мощью?

Магия надломленного голоса часто провоцирует разговор о песнях, а не о стихах. Но, вопреки формальной принадлежности к жанру бард-рока, его исполнительская манера больше напоминает зловещие моноспектакли, хотя и это определение — скорее обречённая метафора, чем действительное приближение к сущности речи Башлачёва.

Эти примитивные аккорды и надорванное пение взрывают голову так, что литературная (и тем более музыкальная) эрудиция начинает представляться каким-то жалким, ненужным бременем. Любые аналогии кажутся здесь поддельными, вымышленными, неуместными.

Переворачивая устоявшуюся систему координат, хочется задать непривычный вопрос: можно ли обнаружить в середине 80-х кого-то более чуждого русскому року, чем автора «Времени колокольчиков»? Впрочем, это вопрошание оказалось бы оправданным только при указании на среду, в которой присутствие Башлачёва могло бы выглядеть естественным. И хотя мучительный поиск этой среды сам он продолжал до конца жизни («Я, конечно, спою, но хотелось бы — хором»), указывать оказывается некуда.

Александр Башлачёв остался в традиции не как новый росток в старой почве, но как след от пули — как знак кровоточия («Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия»). Как будто традиция выстрелила в саму себя этими вывернутыми наизнанку пословицами, жуткими частушками и колыбельными-смертными. То, что для многих являлось лишь литературными приёмами, для Башлачёва стало вопросом жизни и смерти — прямым продолжением физически ощутимой боли. Потребность в проговаривании записанных слов обнаруживала свою связь с неприятием любых попыток разграничения искусства и жизни: «Песню надо жить, песню нельзя петь, песню нужно обязательно прожить». Его интересовал не шелест страниц поэтических антологий, а забрызгивание гитары кровью.

Известно, что в набросках его стихов (почти все они были уничтожены самим автором) нередко зияли пробелы — пустота между словами раз за разом заполнялась многочисленными вариантами, постепенно оформлявшимися в цельные тексты. И остаётся загадкой, из какой пустоты среди ранних, ещё не нашедших поэтической опоры стихов вдруг появился «Грибоедовский вальс», а потом — вся эта внезапная и безумная вспышка главных башлачёвских текстов — от «Лихо» до «Когда мы вдвоём». Узнавая биографические подробности жизни Башлачёва (большая часть которых стала известна лишь спустя двадцать лет после его смерти — уже в виде полумифологических воспоминаний), поражаешься тому, насколько плохо они помогают осмыслению его текстов. Отдельные события, пристрастия в литературе, музыке, кино порой кажутся любопытными, но они не дают практически никаких шансов понять, что явилось точкой отсчёта для его ухода внутрь языка.

Разговор со словом

Башлачёв стал парадоксальным примером единичности, разрывающей традицию, и одновременно — квинтэссенцией традиции. Очень точно сформулировал это несколько лет назад художник Владимир Шинкарёв: «Я понял: то, что он делает, — это и есть магистральная дорога русского искусства. Точнее, могла бы быть магистральной, если бы кто-нибудь, кроме Башлачёва, на ней находился». Суть этого пути не в том, что никто пока не сумел продвинуться по нему дальше, а в том, что продолжить его нельзя — он был пройден (прожит) Башлачёвым до самого конца.

Имеющий душу — да дышит. Гори — не губи.
Сожжённой губой я шепчу,
Что, мол, я сгоряча, да в сердцах, я в сердцах
А в сердцах — да я весь, я в сердцах.
И каждое бьётся об лёд, но поёт — так любое бери и люби.
Бери и люби.

Это уже не стихи, а шёпот последней раскалывающейся речи, которою сам язык безжалостно проговаривает сквозь человеческое тело. И одновременно это слова, украденные у языка, — лучины, окунутые в пламя изначальной пустоты, в смутные родники, из которых человек черпает все известные ему смыслы. Это пространство, «где сойти с ума не сложней, чем порвать струну».

Если и пробовать подобраться к этим стихам какой-то проторенной дорогой, то, возможно, ближайшей территорией здесь станет отнюдь не рок-музыка, не русская поэзия и даже не фольклор. В ХХ веке язык как бездонное и неразгадываемое основание человеческой жизни становится одним из основных предметов европейской философской мысли (и здесь, наверное, стоит обратить особое внимание на работы Мартина Хайдеггера). Язык окончательно открывается разуму как древний засасывающий водоворот, мерцающий ускользающими смыслами, немногие из которых пробуждаются лишь на мгновение — в момент их произнесения. Кажется, что только голосу под силу разгадать эти изначальные имена, уходящие корнями в непроглядные тысячелетия. И всё же голос почти никогда не может уловить то, что выходит за пределы разума: окунаясь в бездну, он ощущает опасность в любой момент быть поглощённым этой пустотной полнотой, но именно этот повторяющийся риск становится для говорящего экзистенциальной основой и едва ли не единственной отрадой его существования. Человек оказывается обречённым искать подлинную жизнь за пределами непосредственно данного ему опыта, запертого внутри знаковых систем.

Наверняка при желании можно отыскать любопытные параллели с западными авторами, о которых сам Башлачёв, скорее всего, никогда не слышал. Однако и здесь взгляд не будет полным, ведь эти стихи завораживают прежде всего своим русским контекстом: как у Достоевского или Ремизова, здесь, захлёбываясь молитвой, проповедуют юродивые, слова не поются, а выдираются из горла, неутолимая скорбь навеки благословенна, а любовь способна пробуждаться лишь в момент, когда, казалось, увяли все внутренние силы.

Не суди Ты нас. На Руси любовь
Испокон сродни всякой ереси.

Использование Башлачёвым архаичной лексики может вызывать основания для параллелей с крестьянской поэзией, а нескончаемая игра корнями — с русским футуризмом. Но на самом деле у Башлачёва не так уж много старославянизмов и неологизмов, как может показаться на первый взгляд. Его загадка как раз в том, что свой стиль он сформировал преимущественно на материале общеупотребительной лексики. Пожалуй, этот принцип мучительного нарушения фразеологических основ может неожиданно напомнить только одного автора, чьё появление в начале XX столетия так же необъяснимо, как появление Башлачёва в конце века: подобным бессознательным борожением языка занимался Андрей Платонов, ломавший привычные структуры безумным перетасовыванием слов.

И всё же границы между сравнительно-историческим литературоведением и ассоциативными галлюцинациями читателя становятся здесь необычайно зыбкими. Отчего же этот метод, нередко столь удачно применимый для анализа поэтических и прозаических текстов, вдруг даёт явный сбой? Почему в случае стихов Башлачёва любой поиск аналогий, влияний и скрытых цитат начинает превращаться в бессмысленный подбор кривых отмычек к воротам, створки которых не хотят открываться?

Дело в том, что Башлачёва мало интересовал язык как совокупность высказываний отдельных личностей, его занимала языковая масса сама по себе. В этом смысле и ранний текст «Не позволяй душе лениться», наполовину состоящий из цитат, оказывается исключением, подтверждающим правило: Башлачёва интересуют не столько Пушкин или Есенин, сколько их непринадлежность своим произведениям (в данном случае — попросту превращение в штамп). Даже прямые отсылки к текстам Высоцкого в «Триптихе» далеко выходят за рамки простых аллюзий, каждая из этих «цитат» оказывается перекроенным афоризмом и странным столкновением смыслов. Но ещё чаще Башлачёв ведёт диалог со словом как таковым, и на этой территории разговор об интертекстуальности начинает терять свой смысл. Понимание традиции через тексты Башлачёва парадоксальным образом оказывается плодотворнее толкования его стихов через традицию. Дело в том, что Башлачёв не мыслил на уровне игры цитатами, вернее, цитирование здесь обращалось скорее к самому языку, чем к конкретным авторам и произведениям: та или иная идиома, как правило, начинала интересовать его в момент, когда она уже оказывалась растворена языком, и Башлачёва завораживала возможность дальнейшей переплавки словоформ, потребность «гнать себя дальше — всё прямо, да прямо, да прямо — в великую печь».

Расшатывание основ

Углубляясь в традицию, Башлачёв одновременно радикально усиливал свой разрыв с ней. Некоторые из его «классических» четверостиший с двудольными размерами способны дать фору экспериментам авангардистов. Когда в 1986 году, уже написав большинство своих текстов, Башлачёв говорил, что ощущает себя только нащупывающим свой путь, он ещё не осознавал, что за считанные месяцы успеет добраться до пределов языка, к которым многие пытались подступаться десятилетиями. Это и невозможно было осознать. Или всё-таки возможно? И «капля крови на нитке тонкой уже сияла, уже блестела»?


Одна из самых трагических фигур русского рока интересна не столько с исторической точки зрения, сколько с мистической. Башлачёв, несмотря на признание друзей-рокеров и критиков, звездой стадионов не стал. Его единственное крупное выступление на пятом ленинградском рок-фестивале прошло скомканно. Зато на квартирниках он творил чудеса (вот свидетельства очевидцев).

Проводник по чёрным дырам

В стихах Башлачёва слова выпадают из устоявшегося веками контекста, и в своих столкновениях и взаимопроникновениях открывают новые смыслы, продолжая при этом нести на себе шрамы прежних значений («Я напомню, как всё было скроено, да всё опять перекрою»). Кажется, что безумная изнанка словосочетаний способна обнаруживаться у Башлачёва бесконечно: «юродивые князи нашей всепогодной грязи»; «через пень колоду сдавали», «велика ты, Россия, да наступать некуда»; «небо с общину», «в дух и прах»; «блудил в долгу да красил мятежом»; «не в квас, а в кровь»; «легки на поминках»; «коротки причастия на Руси»; «не смог ударить в грязь ножом», «все одним миром травлены»...

Но важно понимать, что поэтическая стратегия Башлачёва вовсе не ограничивается поиском неожиданных соприкосновений между словами, эта манера не имеет ничего общего с автоматическим письмом сюрреалистов, его интересовали не непривычные контексты, а внутренняя форма слова: «Я на уровне синтаксиса как-то уже перестал мыслить, я мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии: корней, суффиксов, приставок... Это только так кажется, что существует контекст слов, на самом деле речь идёт о контексте корней». Аллитерации и омофоны у Башлачёва — это не случайная игра созвучиями, а бешеное чередование не укладывающихся в голове смыслов, ответвляющихся от изначального надсмысла — Имени Имён. Это безвозвратное углубление в слово становится особенно заметным в поздних текстах.

Однако вписывание Башлачёва в традицию «философии имени», восходящую к работам Павла Флоренского и Сергея Булгакова, также может оказаться поспешным. Проблема имени у Башлачёва оказалась тесно сплетённой с проблемой знака. Да, его стихи никогда не ставят под вопрос имя имени (фактически то, что философия называет трансцендентальным означаемым), но путь к нему — это не только поиск выхода за пределы известных кодов, но и попытка обнаружить первичный, смыслопорождающий пракод. Имя Имён — это одновременно и всеобщая доязыковая основа (нечто, дающее саму возможность именования), и код кодов (нечто, уже являющееся именем), и, следовательно, нечто, открывающее проблему знака во всей её зловещей двусмысленности.

Действительно, в канун бала восковых фигур Башлачёв возвращается в дремучую фольклорную эпоху доверия к произносимому слову. Он ощущает продиктованную необходимость проговаривать тот первоначальный яростный шёпот, под непрестанный и нескончаемый аккомпанемент которого обречены мыслить люди. Его выступления — это и есть момент проговаривания, сказывания живого слова, постоянное недоверие к его фиксации в письме или аудиозаписи. Когда в 1987 году новые тексты прекратят появляться, а слово станет лишь отдалённым отголоском прошлого письма, это окажется невыносимым. И всё же поэт проходит «по чистым листам, где до времени — всё по устам». Но почему «до времени»? Ведь, казалось бы, для самого Башлачёва это время по определению не могло наступить. Идёт ли речь о смерти поэта или о внутренней раздвоенности самих слов? Или скорее о невидимой связи между этим языковым расколом и смертью? А пятью строками выше: «Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике». Почему слово должно замолкнуть и вернуться на бумагу, а жизнь — довериться перу? Почему высказывания в какой-то момент начинают ощущать собственную неполноту? Что порождает эти многоточия, пробелы и перекуры?

Большинство текстов Башлачёва вызывают ощущение сложной сопринадлежности голоса и невысказываемого, они указывают на странную незавершённость слова: проговаривая, они одновременно умалчивают. Может быть, поэтому даже многократные перечитывания стихотворений «Имя имён» или «Когда мы вместе» лишь усугубляют уверенность в том, что смыслы этих текстов невозможно исчерпать до конца — они всегда будут сохранять лакуны, ожидающие заполнения. Этот процесс умалчивания бесконечен, потому что, умолкая, стихи вновь начинают ощущать необходимость в проговаривании. Едва ли эта особенность слов осталась не замеченной Башлачёвым. Иначе почему столь резкие обвинения, как «тех, кто молчал, давайте не будем прощать», соседствуют с призывами «молчать, стиснув зубы до боли в висках»?

Трагическая двойственность слова у Башлачёва не замыкается внутри себя, она постоянно выплёскивается наружу и обнаруживается в бытийных антиномиях: «Объясни — я люблю оттого, что болит, или это болит оттого, что люблю». «Нет одной истины, всегда существуют две противоположные друг другу истины, и каждая из них абсолютна верна по-своему… «Истина лежит посередине» — это вздор», — скажет он в одном из интервью. Может быть, поэтому всеединство в его стихах сталкивается с враждебностью общины и одиночеством («Нет тех, кто не стоит любви» и «Не лезьте в душу! Катитесь к чёрту!»), а неистовая весёлость — с бессмысленной радостью («Подать сюда бочку отборного крепкого смеха!» и «Вот и посмеёмся простуженно, а об чем смеяться — неважно»). «Случай в Сибири» может найти непонимание у тех, кто после знакомства с «Абсолютным вахтёром» поспешил включить автора в ряды диссидентов. А попытки вписать Башлачёва в православную традицию разобьются о строки «Наша правда проста, но ей не хватит креста из соломенной веры в «спаси-сохрани» и зашифрованную поговорку о воре во фразе «Куполам не накинуть на Имя Имён золотую горящую шапку».

Но, несомненно, больше всего в этих стихах поражает невыносимый союз неистового воспевания жизни с мотивом нескончаемого, словно длящегося во времени, вот-вот готового произойти самоубийства. «Как хочется жить. Не меньше, чем петь», но «даже любовь не поможет сорвать стоп-кран». Как будто только смерть, вопреки любым рациональным доводам, должна стать кульминационным моментом этого гимна любви и единственной гарантией его бесконечного продолжения: «Я тебя люблю, и я сейчас уйду»... На фоне этой безумной мысли начинают казаться вполне постижимыми даже идеи Кириллова в «Бесах» Достоевского или взаимообратимость любви и убийства, характерная для традиции «цветов зла» — от Лотреамона до Ника Кейва. Нарочито безмятежные, предельно спокойные интонации Башлачёва имеют свойство вызывать жуткое ощущение тревоги — почему-то слишком уж не по себе становится от всех этих «Люди станут добрыми» и «То-то будет хорошо, то-то будет смеху». И приходится признать, что существует заметная разница в восприятии текстов, лишь повествующих о самоубийстве, и текстов, авторы которых последовали за героями и в действительности покончили с собой. В стихотворении «Когда мы вместе» последней редакцией строки «очень славно жить» стали слова «очень страшно жить». Да и с чем ассоциировать «Время колокольчиков» — с языческими гимнами или с тройкой, мчащейся к краю пропасти? И не чересчур ли поспешным будет выбор той или иной трактовки?

Подобные бытийные противоречия можно обнаружить почти в каждом тексте, и, казалось бы, они могли лечь в фундамент грандиозной философии сомнения. Однако едва ли фиксация неразрешимых противоположностей играет здесь определяющее значение, тему экзистенциального абсурда вряд ли можно назвать родной для стихов Башлачёва. Здесь нет и той апологии бытийной неясности, которая открывается в языковых аномалиях обэриутов. Всё наоборот — в его текстах слишком часто присутствует роковая уверенность: «Я знаю, зачем иду по земле». Здесь у Башлачёва, казалось бы, исключены любые сомнения: Имя Имён — это изначальная смыслопорождающая основа языка и жизни, пошатнув которую мы уничтожим себя. И всё же его стихи (и его смерть) стали радикальным расшатыванием основ.

Реквием по языку

Возвращение слов бумаге оказалось не только аллегорией вечности. Доверие к произносимым словам заключало в себе противоположность: обречённость опираться на знаки для контакта с бытием. «Язык разом и в одно и то же время и освещает, и скрывает бытие» — сформулирует это Жак Деррида, полемизируя с Хайдеггером. Свойство словесного мышления оборачиваться чем-то давящим, чем-то постоянно отсылающим к своим пределам — невыносимым внешним принуждением превращало мысль в форму, которая держится собственной недостаточностью и провалом: «Я прочно запутался в сетке ошибочных строк». Человеческий голос обнаружил способность растворяться, как едва слышное эхо в пустом колодце, стены которого испытывают полное безразличие к крику. «Он говорил, что вообще не переносит юмора в стихосложении, в песнях... Мы говорили о языке, об алфавите, о том, как он всё это видит, представляет. Что он разочарован, что это всё искусственно дано, какие-то свои предположения и свои исследования по поводу алфавита рассказывал…» — вспоминал Дмитрий Ревякин об одной из своих последних встреч с Башлачёвым. К концу 1986 года Башлачёв практически перестал писать стихи, и с осени 1987 года никто больше не слышал его новых песен, хотя Анастасия Рахлина рассказывала, что написанные летом, но так никому и не показанные тексты существовали, но тетрадь не сохранилась: «Те новые формы, про которые он говорил, там были нащупаны, найдены. Было какое-то движение в направлении прорыва. Почему он этим не воспользовался, я не знаю...» Как будто стихи превратились в опыт смерти, потеряв благодатную связь с Именем, а на смену им опасной поступью приближалась «бешеная ясность, насилуя притихшие слова».

Бессмысленно гадать, что ощущал Башлачёв в последний год своей жизни — непереступаемый порог последнего предела или всё то же мучительное чувство затянувшегося начала («Мы, собственно, даже ещё не родились. То, что мы делаем, — это ещё не рождение, это эскизы, попытки, макеты»). Последние его выступления похожи на медленное самосожжение, на невыносимое испытание бытия камланиями языка — странная яростная полудекламация вместо пения, словно подтверждающая физическую невозможность петь (на видеозаписи 1988 года на сцене даже внешне как будто другой человек). И на всё это накладывалось недоверие к концертам в больших залах, которые в 1987 году начали открывать для него свои двери (едва ли эту особенность Башлачёва стоит воспринимать только как свидетельство неуверенности в себе или странную прихоть; к примеру, известный театральный режиссёр Ежи Гротовский утверждал, что ощущает потерю смысла в своих спектаклях, если они демонстрируются в залах, вмещающих более сорока человек). Башлачёв будет всё меньше выступать и откажется от нескольких предложений, связанных с записью в профессиональных студиях и съёмками в кинолентах, которые быстро принесут славу многим русским рок-музыкантам. Съёмки одного из таких фильмов были назначены на 17 февраля 1988 года — в этот день Башлачёв выбросился из окна. «Всё будет хорошо… но что-то белый снег в крови…» Смерть Башлачёва способна вызывать странные угрызения совести даже у тех, кто не был и не мог быть с ним знаком, — какое-то невыносимое чувство стыда за всё человечество как таковое.

Эпохе двойных мет — балу восковых фигур и надвое разрезанному языку — Башлачёв предложил свой собственный знак. Знак, максимально близкий к бытию, противопоставляющий естество искусству, несущий на себе печать плоти, странно смешавший кровь с незавершённостью высказывания: знак кровоточия — боль как последнее пристанище жизни. Башлачёв попытался снять дистанцию между мыслью и немыслимым — ценой раздробления собственного тела. Слова на бумаге превратились в кровь на снегу. Его самоубийство стало преодолением непреодолимого предела и одновременно последним знаком, запечатлевшим в себе философию имени и боль существования. И в этом смысле ему удалось не только прожить свою песню, но и умереть её. А эти мрачные, висельные стихи действительно оказались способны стать нескончаемым триумфом любви.

Не надо, не плачь. Лежи и смотри,
Как горлом идёт любовь.

Особенно поражает это обращение к свидетелю/читателю/слушателю в альбоме «Вечный пост», где все фразы, которые прежде выкрикивались, произносятся едва ли не шёпотом. Эта запись, которую сам Башлачёв, возможно, расценивал как неудачный эксперимент, слушается как умолкающий реквием по языку. Такого тембра, как на этой пластинке, у Башлачёва больше не было нигде, эти интонации практически не встречались ни на одном концерте — можно гадать, что стало тому причиной: студийное «одиночество» или нюансы настроения, но эта запись действительно особенная. Здесь, в завораживающих переливах шёпота и головокружительных словосплетениях, слышится отпевание последней речи. Слово как будто уже готовится замолчать, чтобы уступить место доязыковому крику новорождённого:

Имя Имён
В первом вопле признаешь ли ты, повитуха?
Имя Имён...
Так чего ж мы, смешав языки, мутим воду в речах?

Анатолий Рясов

chaskor.ru

[ooz2003]

я, Wano_87 и Komandarm = 3 экз. книги.
До этого вечера ещё время есть прикинуть, кому ещё надо, потом делаю заказ.

[ШАМАХ МЕТАЛЛИСТ]

27 марта в 16-00, в рамках VII Независимой Петербургской Книжной Ярмарки, состоится презентация книги воспоминаний об Александре Башлачеве «Знак кровоточия».Участвуют: Святослав Задерий, Михаил Башаков.

[Komandarm]

Воспоминания Дмитрия Ревякина из книги "Знак кровоточия":

Спойлер

Дмитрий Ревякин
Знак Кровоточия

Задача рассказать о Башлачёве вроде и простая, но одновременно и очень сложная. Вроде сам я тоже пишу, вроде даже знал лично СашБаша, было с ним две-три встречи. И даже однажды он ночевал у меня в Новосибирске...

В написании стихов у СашБаша просматривается так называемая "бардовская" школа, вот это "как здорово, что все мы здесь сегодня собрались", у него есть этот скол, эта грань. Сказать правду, эти песни мне не очень нравятся. С другой стороны, ну писал он такие песни, были у него такие мысли, но ведь он и заклеймил "совок" этими песнями, как никто в те годы. Но это лишь один скол, а есть совершенно другой, который он разработал. Это принадлежит уже только ему. По большому счёту, для него не существовало проблемы жанра. Мне кажется, он легко свою сатиру делал. Так же просто делал боевики вроде "Долго шли зноем и морозами" и баллады рокерские, настоящие, вроде "Мельницы", которые можно с группой играть, и это прозвучит потрясающе. Делал былины и делал скетчи, есть у него стихи ко дню рождения или к свадьбе - то есть быстрые такие стихи. Никаких проблем жанра у него не было. Сначала у него был промежуточный период, когда он шёл к Школе, - это и "Время клокольчиков", и "Чёрные дыры", и "Если б не сидели, по сей день бы пели", и "Мельница". Это, я считаю, переходный период. И вышка - это его былины. Это просто крутизна! Я их, оказывается, и не знал-то сроду, а тут надо было выучить песню к празднику - Кинчев устраивал такое действие "Рок-н-ролл - это мы" и приказал мне выучить "Время колокольчиков". Я попросил книгу стихов СашБаша и всю её прочитал наконец-то. Прочитал его интервью, прочитал его мотивацию. Мотивация у него одна-единственная: "Зачем?". Не "Как?", а "Зачем?". И, возвращаясь к неравноценности его стихов - конечно, они неравноценны, они у всех неравноценны. Например, стихи юного Пушкина - это вообще бред какой-то.
И СашБаш оставил свой след - тягучей, неимоверной жаждой вырваться из "совка", сбросить эти оковы, это безбожие. Читая его, я, как человек религиозный, чувствую, что он пишет именно об этом: дайте мне свет, дайте мне систему координат, с которой я пойду дальше по жизни. Вот поэтому-то он и мучался.

Я думаю, метафизика на то и метафизика... Сугубо русской метафизики, мне кажется, нет. Есть метафизика православная и неправославная, вот и всё. Вот Башлачёв на этой грани и остался. У него так и не получилось перейти из неправославной в православную. Не хватило времени, так сложилась его судьба.

Башлачёв - поэт "от пупа", как и я тоже. Образовывался он в процессе. Мне повезло - я видел его черновики. Это такая пахота, там всё позачёркнуто. Я в юности писал примерно так же - "Вольницу", весь цикл тогдашний. Там пахота была вдоль и поперёк, когда я эти рифмы искал, чтобы было железобетонно... И у СашБаша так. Я примерно представляю себе, как он пахал над своими стихами. То, что их можно и про себя прочитать, и вслух, и под гитару спеть - это всё результат его пахоты. Ну а как иначе-то? Без этого никуда. Именно работа привела к тому, что стихи Башлачёва рассматриваются как самодостаточные и самоценные.

Но пахота - признак "необразованности" поэта в том числе. Потому что на самом деле поэты садятся и мгновенно пишут - и не обязательно у них должны присутствовать точные рифмы. Что такое вообще "образованный" поэт? Сашбаш, как я его запомнил и как сейчас себе представляю, был self-made, то есть "необразованный". Он следил, конечно, что там Кинчев писал, что Борис писал, но это на него, на мой взгляд, мало влияло, а если и влияло, то только на первом этапе. А когда он погрузился в свои могучие пьесы, какие угодно, с декорациями или без - это уже был СашБаш, он мог их показать каждому и сказать: вот, это написал я, Александр Башлачёв!

Когда я пишу, то сначала у меня в голове появляются не стихи, а мелодия с какими-то словами отрывочными. Думаю, у него так же было, он от мелодии всё-таки шёл. И даже не столько от мелодии, сколько от ритма. У него так плотно нафаршировано... Качественно иная плотность образов. Вообще, ломовые образы! Да, ритм, конечно. Ритм... Изначальная такая руда! Но это никакой не рэп! Слишком длинные слова для какого-то там рэпа! Совсем другая культура заложена и другой образный ряд.

Судить о Башлачёве, исходя из своего профессионального опыта, я не могу, потому что он писал в начале восьмидесятых... А я начал осознанно писать в середине восьмидесятых, ближе к концу. Это существенно иное время. И у меня была группа, а он один был - это вообще тяжело. Он же в каком-то интервью говорил, что нет людей, которые бы подошли для его группы. Так вышло - не подвернулись ему музыканты. А когда вопрос этот уже стоял практически, можно было бы и людей найти, и всё остальное, то болзень уже прогрессировала, ему было уже ни до кого. А когда ты не один, это всегда лучше...

Борис Гребенщиков говорит, что Башлачёв - поэт для поэтов?.. Я не согласен! Он поэт для широкого читателя, и все бы его без особого труда восприняли. Более того, я был на его квартирнике, в восемьдесят пятом году или около того, когда он приезжал в Новосибирск, - это было потрясающее действо! Забавно, кстати, но я заснул, по-моему, на "Егоркиной былине" или ещё какой-то длинной песне... По-видимому, его песни ещё и терапевтическим действием обладали, по крайней мере, для меня. Ну, как "поэт для поэтов"? Нет, конечно. Он - для кого надо, для того и поэт.

Я считаю, что Башлачёва спокойно можно переводить на любой другой язык. Даже Хлебникова перевели, ну а СашБаша-то уж тем более. За океаном будет интересно особенно - там, где у университетах наши преподаватели, которые отсюда свалили. Всё это можно перевести и преподнести для американцев, вообще, для людей, изучающих русскую литературу конца ХХ века, спокойно. И все эти разговоры, что он сугубо русский поэт, что это вот только наше - это ерунда! Да ничего подобного! Полагаю, Башлачёв будет очень интересен для западного читателя.

Поэт для поэтов?! Например, все поэты Серебряного века находились в рамках поиска ответов на конечные вопросы бытия. И каждый из них сделал свой осознанный выбор. Большинство, как Брюсов или Сологуб, - известные сатанисты. И им противостояла всего лишь небольшая горстка, в том числе, Гумилёв Николай Степанович. Остальные были все сатанюги, язычники, причём, крутые, лютые. И они формировали сознание большого числа людей. Буквально: их допустили до печати в 1905 году, по-моему, и они за двенадцать лет сделали революцию. Они - в том числе. И при большевиках они все жили в порядке. И Луначарский был поэтом. И Сталин тоже входил в кружок. Они все писали стихи. Сталин - поэт Серебряного века. Грузинский - да-а-а! Тарковский его переводил. А к Брюсову они все на поклон ходили. Все до единого! Потому что он настолько владел школой письма, всеми этими размерами и формами... Я вот сейчас хочу поизучать Брюсова - врага надо знать в лицо.

В чём твое предназначение?.. Ну, да... В моём творчестве этот поиск не представляет проблемы, а в широком смысле - да. Сейчас, вообще, все думают только о формате, о том, как появиться в телевизоре, как заработать деньги, на каком заказняке сыграть.
Вот и всё их предназначение. То есть обслуживающий персонал... А в моём понимании, рок - это всё-таки песни и стихи, которые заставляют задумться о жизни, о своём предназначении, о смысле бытия. Я думаю, смысл бытия в том, чтобы постигать волю Божью. И это воле Божьей соотвествует. Порой она невыносима, ибо правда нелицеприятна. Конечно, бывают различные отступления, но потом ты опять собираешь себя, если в тебе есть силы, и посредством поста, посредством ограничений двигаешься, постигаешь эту волю Божью. И молишься, и просишь сил, чтобы эту волю постигать. Всё. Бог грозен? Да. Сын его - милостив. Он придёт судить. Мне кажется, прежде всего, это будет Страшный суд, а не суд Любви. Любовь - божественное чувство, это не страсть. Кстати, Башлачёв был очень страстным человеком. Судя по его стихам, страсть его захлёстывала. Можно даже так сказать - он был пленником страстей. И, судя по отзывам о нём других людей, он осознавал это.

Когда он был у меня в Новосибирске, он был в очень плохом состоянии, в явной депрессии. Из-за своей болезни он и не мог больше писать. Именно, он болел не потому, что не писал, а, наоборот, не писал, потому что болел. Это важно понимать, потому что модно навязывать другую точку зрения. Например, на телевидении был фильм, где говорилось, будто бы он исписался и поэтому стал болеть-депрессировать. Так вот - ничего подобного! Я говорю, как человек, лично прошедший через это. Он не писал потому, что болел, а не потому, что исписался. Ему надо было бы лечь в больницу, подлечиться, и всё было бы нормально, я нисколько не сомневаюсь. Но жизнь сложилась иначе, окружение было такое - родители и те, кто был рядом, медиков не подпустили. И в результате, этот его, уже ставший легендарным, полёт.

Всё чётко у него было, и даже более того! Вот он у меня был... И два года после этого прожил, и всё было нормально. Единственное, было видно, что он не в себе, но это депрессия. А самоидентификация? Нет, он не потерялся. Он очень хорошо понимал, почему и зачем он писал песни. Но у него был кризис нервной системы, внутренний, душевный. Естественно, он пытался гасить депрессию - где травой, где алкоголем, где девками, но он болел... И в итоге, это его к окну и привело.

Причина не была сугубо творческой, нет, конечно. В контексте общей ситуации, его внутреннего мира - да. Он ведь и в стихах говорил о смерти, о том, что поэты оставляют "знак кровоточия". И стихи его очень тяжёлые, очень. Я перечитал книгу "Как по лезвию", наиболее полное собрание сочинений... Тяжелейшее впечатление на меня произвела книга, очень мрачное. Не жизнеутверждающая книга. Даже если заранее не держать в голове, чем Башлачёв кончил, всё равно финал этот выплывает. Более того, он там прописан. "На жизнь поэтов"...

А сугубо творческие кризисные моменты? Нет, я считаю, всё в комплексе было. Он не переставал слышать потусторонний мир. Это лишь так говорят, что он перестал слышать, поэтому заболел, что он тяготился творческой пустотой, что не мог больше ничего написать - тяготился, тяготился и дотяготился: выбросился из окна.

Я считаю, он не потерял фокус, связь с потусторонним, а умышленно им не пользовался. В моей практике написания песен и стихов тоже бывают такие моменты, когда вроде ты зацепился, вот уже и по этому лучу пошёл... Но тебе важнее в этот момент полежать, например, на диване, а не брать перо и фиксировать. И ты так про себя пару-тройку строк промесишь, потом ты можешь к этому вернуться, но фокусировать не обязательно. Я думаю, у СашБаша эта фокусировка отсутствовала по той причине, что он уже просто не считал нужным фиксировать. Мотивация была потеряна. Потому что он болел. Утрата мотивации, как следствие болезни, утрата усилия для фокусировки на той или иной строчке, гитарном аккорде... я видел многих людей, страдающих депрессией. Это страшно.

Те, кто старается приподнести всё так, что он, мол, не смог ничего делать и потому болел, меняют местами причину и следствие. На самом деле, всё не так. Они говорят: "Вот он перестал писать, заболел... Два года мучался, в конце концов выбросился из окна". А он болел уже, когда писал эти свои песни. Болезнь развивается тихонько, по спирали, усиливается, наверное, наркотиками или ещё чем-то. Задерий говорил, что Башлачёв грибы ел, на знаю, можно ли верить Задерию, но думаю, что в этом случае можно. Говоря о Башлачёве, нельзя здравомыслящему человеку забывать, что он болел. И не он один... Очень многие сейчас болеют. Что же делать, такое время: болезнями спасаться будем, как сказано. И вот отсюда у него всё случилось. Если б вовремя... Ну, это "если б, если б, если б..."
Знак Кровоточия. Александр Башлачёв глазами современников. -
СПб. : Лимбус Пресс, ООО "Издательство К.Тублина", 2011. - 468 с., ил.

Дмитрий Ревякин, текст - стр.287-293

kalinovmost.ru

[ooz2003]

Кстати давно здесь было выложено: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
(вроде ссылка мелькала здесь)

[StellarWind]

Воспоминания Дмитрия Ревякина из книги "Знак кровоточия":

что-то Ревякин всё одно и то же разжевывает - "не писал, потому что болел, а не наоборот" всю вторую половину текста.
а так с интересом прочитал. про Серебряный век особенно, прямо захотелось ознакомиться со всеми теми поэтами)

[Резиновый танк]

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться - а вот ещё книга вышла.
Сб. посвящений А. Башлачёву - "Ставшему ветром"
Составители: О. Красюкова, А. Белоногова.
Сборник посвящений Александру Башлачёву.

[Резиновый танк]

Знак кровоточия

Сборник воспоминаний об Александре Башлачёве.

Составителей сборника невозможно назвать людьми порядочными (начиная с того, что Нелли Николаевна запретила составителям публиковать интервью с ней - интервью это открывает данный сборник). Невозможно назвать их и адекватными: см. анонимные составительские вставки-комментарии между интервью и "Заключение". Однако издание представляет несомненную ценность для всех неравнодушных к личности и творчеству Александра Николаевича. Отдельно следует упомянуть впервые опубликованные в данном издании воспоминания о Башлачёве его студенческого товарища Василия Нелюбина.
Выргород

[ooz2003]

+ к предыдущему посту: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[Komandarm]

Не забудьте, что 27 мая Башлачеву исполнился бы 51 год.

[Lev]

Башлачев- один из самых гениальных представителей не только русского рока, но и русской поэзии

[Белый Шум]

А вот и тот самый день. С 51-летием.

[Lev]

С Днем Рождения!

[Komandarm]

ЛИПНИЦКИЙ: Ну что ж, сейчас будем слушать песню "Работа". И перед ней маленький вопрос. Насколько я знаю, ты принимал и группа "Алиса" участие в работе над трибьютом песен Башлачева.

КИНЧЕВ: Да.

ЛИПНИЦКИЙ: Что об этом можешь сказать?

КИНЧЕВ: "Калинов мост" сделал, конечно, титаническую работу. Дима Ревякин – большущий молодец. Он записал трибьют, причем он пошел по пути, проделанному мной, когда я работал над трибьютом Рикошета, моего друга и брата. Я сначала хотел все дать в руки, мне казалось это логичным, "Tequilajazzz", но Женя Федоров с его этим невнятным характером, который никогда не говорит прямо, а все время виляет, промурыжил меня полгода, не говоря ни "да", ни "нет". И потом я понял, что, в общем, они не будут это делать, и я взял все в свои руки, "Алиса" сделала всю аранжировку Рикошету. И получился трибьют, он получился удивительно цельным, благодаря тому, что…

ЛИПНИЦКИЙ: Я слышал, да.

КИНЧЕВ: …Что аранжировку делала одна группа. И Дима, когда приступал к работе над Башлачевым, он ко мне приехал, говорит: "Я хочу сделать к пятидесятилетию Александра Николаевича вот такую работу". Я говорю: "Тебе нужно пойти моей дорогой – сделать все "Калиновым мостом". Он прислушался и сделал. И мне кажется, тоже очень удачная работа. Не знаю, когда Дима решит этой работой поделиться с окружающими, но думаю, что время, в общем, не за горами, когда это появится. Получилось здорово. Там единственное, так же, как и на нашем трибьюте с Рикошетом, единственное исключение я сделал Илье Лагутенко, там "Мумий Тролль" делал аранжировку песни, а здесь Дима тоже сделал отступление и разрешил группе "Сплин" сделать свою авторскую версию одной песни. Все остальное – "Калинов мост".

[ooz2003]

Сань, откель кусок интервью?

[ATENCT]

Сань, откель кусок интервью?

эфира с Финам.FM: Константин Кинчев в гостях у Александра Липницкого в программе Содержание.

[ooz2003]

Александр Башлачёв - Антология (1984-2010) [FLAC] Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[Wano_87]

Не открывается сайт. Чем-нибудь отличается от Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться?

[ooz2003]

хм, точно теперь нельзя зайти... Там кроме дисков официальных были рипы пластинок, немного - с бобин.

а я на hqfans не могу зайти что-то... когда-то регистрировался, а теперь не получается зайти, а "имя" забыл, под каким входил...

[ШАМАХ МЕТАЛЛИСТ]

Нашел песню с альбома Семь кругов беспокойного лада - На жизнь поэтов. Мне очень понравилась

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[Ambioz]

Александр Башлачев - Лучшие песни. Новая коллекция (2010) mp3/320 kbps

Спойлер

01. Время колокольчиков
02. Некому березу заломати
03. Посошок
04. Поезд
05. Палата № 6
06. В чистом поле — дожди
07. Осень
08. Грибоедовский вальс
09. Похороны шута
10. Музыкант
11. Не позволяй душе лениться
12. Слёт — симпозиум
13. Как ветра осенние…
14. Тесто
15. Ржавая вода
16. Мы льём своё больное семя…
17. Подвиг разведчика
18. Спроси, звезда
19. Вечный пост
20. От винта!

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться | Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться | Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться