Современная академическая музыка

[lacrosse]

наконец добрались и до Зорна.



John Zorn "Magick" (2004)



в альбом вошли:

Necronomicon (2003, пятый струнный квартет)
I. Conjurations
II. The Magus
III. Thought Forms
IV. Incunabula
V. Asmodeus
исполняет Crowley Quartet:
Jennifer Choi — скрипка
Fred Sherry — виолончель
Jesse Mills — скрипка
Richard O'Neill — альт

Sortilège (2002, для двух басовых кларнетов)
исполняют Tim Smith и Mike Lowenstern

Further explorations into the worlds of Magick and Alchemy, here featuring the long awaited premiere recording of Zorn's new string quartet. Necronomicon is a transcendent five movement work of unparalleled ensemble virtuosity and formal beauty, brilliantly played by the Crowley Quartet. Also included is an astounding piece of witchcraft and sorcery for two bass clarinets, one of the most difficult yet written for the instrument, performed with passion and precision by two of the greatest players in the world.

В интервью Зорн называет Necronomicon одной из своих лучших вещей.

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[ooz2003]

Спасибо!
У меня только два альбома 2008 и 2009 и улётнейшее видео John Zorn - Electric Masada - Nancy Jazz Pulsations (2003) [на ванту есть].
Если имеются какие-то релизы его леэйбла Tzadik, то огромная просьба поделиться!

Спойлер

Оттуда слышал только Yoshie Fruchter - Pitom (2009)

[lacrosse]

у-у-у, Зорна несметное количество у меня в основном в лосслесс, могу понемногу пережимать и выкладывать, только бы все кому нужно успевали скачивать

Yoshie Fruchter - Pitom (2009)

а вот это попрошу залить, там Блюменкранц на басу (оффтоп)

[ooz2003]

А если в лосслесс понемногу растянуть удовольствие?)
лови оффтоп: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться (сам с удовольствием порой переслушиваю)

[Nelubino]

На Дарксайде тоже кстати Зорна есть порядочно - Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[Elwar]

Можно уже привычный адрес darkside.tomsk.ru ставить вместо циферок. А Гарина того говорят поймали и отхуярили ебанька

[Nelubino]

Можно уже привычный адрес darkside.tomsk.ru ставить вместо циферок. А Гарина того говорят поймали и отхуярили ебанька

А что это за Гарин был такой?

[Elwar]

А что это за Гарин был такой?

А ты разве не в курсе почему дарксайд одно время скрыт был? А все оттого, что этот гражданин настрочил кляузу куда-то в органы и написал об этом на фтр, приведя сей пресловутой кляузы текст

[Nelubino]

А ты разве не в курсе почему дарксайд одно время скрыт был? А все оттого, что этот гражданин настрочил кляузу куда-то в органы и написал об этом на фтр, приведя сей пресловутой кляузы текст

Вот же гад!

[Wano_87]

Можно уже привычный адрес darkside.tomsk.ru ставить вместо циферок. А Гарина того говорят поймали и отхуярили ебанька

Есть в этом мире справедливость

[ooz2003]

Я тут теперь вроде могу сам скачивать и делиться ништяками. Наверное, сюды будет уместно это.

Олег Каравайчук

Спойлер

Олег Каравайчук

Легендарный человек, до сих пор раз в год дающий чудовищные по выразительности концерты перед 10 зрителями (ему далеко за 80).
Лауреат какой-то из сталинских премий (?). Любимый композитор Курехина. Как минимум, ОЧЕНЬ оригинальный пианист.
На последнем из выступлений он заявил, что написал новую музыку к какому-то из фильмов Эйзенштейна.

Музыка к фильмам:

1953 АЛЕША ПТИЦЫН ВЫРАБАТЫВАЕТ ХАРАКТЕР
1955 ДВА КАПИТАНА
1956 КРУТЫЕ ГОРКИ
1956 СОЛДАТЫ
1957 НА ОСТРОВЕ ДАЛЬНЕМ...
1958 ГОРОД ЗАЖИГАЕТ ОГНИ
1958 ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
1958 ПОД СТУК КОЛЕС
1959 В ТВОИХ РУКАХ ЖИЗНЬ
1959-1961 ПОДНЯТАЯ ЦЕЛИНА
1960 ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЖИЗНЬ ( Верность ) + актер
1961 У КРУТОГО ЯРА
1962 ПОСЛЕ СВАДЬБЫ
1962 НИКОГДА
1965 ГОРОД МАСТЕРОВ + актер
1967 КОРОТКИЕ ВСТРЕЧИ
1969 ВНИМАНИЕ, ЦУНАМИ!
1969 МАМА ВЫШЛА ЗАМУЖ
1970 ГОРОДСКОЙ РОМАНС
1970 СЕКУНДОМЕР + актер
1970 УМЕЕТЕ ЛИ ВЫ ЖИТЬ?
1971 ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ
1971 ДРАМА ИЗ СТАРИННОЙ ЖИЗНИ
1972 ИГРОК
1972 КОМИТЕТ 19-ТИ
1972 МОНОЛОГ
1972 ПРИНЦ И НИЩИЙ
1973 ОБЛАКА
1974 ВРАЧА ВЫЗЫВАЛИ?
1974 КСЕНИЯ, ЛЮБИМАЯ ЖЕНА ФЕДОРА
1975 ЧУЖИЕ ПИСЬМА
1976 ...И ДРУГИЕ ОФИЦИАЛЬНЫЕ ЛИЦА
1977 АСЯ
1977 ГАРАНТИРУЮ ЖИЗНЬ
1977 ЖЕНИТЬБА
1978 ЛЕТНЯЯ ПОЕЗДКА К МОРЮ
1979 ВЗЛЕТ
1979 ВПЕРВЫЕ ЗАМУЖЕМ
1979 ЧЕРТОВО СЕМЯ
1980 ЧЕРНАЯ КУРИЦА, ИЛИ ПОДЗЕМНЫЕ ЖИТЕЛИ
1982 ШУРОЧКА
1983 СЧАСТЬЕ НИКИФОРА БУБНОВА
1986 ФУЭТЕ
1987 ДИКИЕ ЛЕБЕДИ
1988 МУЖ И ДОЧЬ ТАМАРЫ АЛЕКСАНДРОВНЫ
1988 НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЯНКИ ПРИ ДВОРЕ КОРОЛЯ АРТУРА
1990 ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ АНЕКДОТ
1991 НОГА
1992 РЕКА ОККЕРВИЛЬ
1993 ОСТРОВА
1994 ГОД СОБАКИ
1994 ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС
1996 НЕЖИВОЙ ЗВЕРЬ

Вот в этом репортаже в самом конце вы можете лицезреть самого маэстро: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Там же собственно первый и единственный из известных мне изданных CD "Вальсы и антракты" (320 Кбпс, ~170 Мб или около)
+ рецензия на него:
Великий кинокомпозитор Олег Каравайчук выпустил... первый компакт-диск

Спойлер

Великий кинокомпозитор Олег Каравайчук выпустил... первый компакт-диск

“Вальсы и антракты”, новинка музыкальных прилавков, — диск, на котором записана музыка Олега Каравайчука в его собственном исполнении. До сих пор у знаменитого петербургского композитора вообще не было дискографии.

С одной стороны, это нелепо и несправедливо, с другой — закономерно и объяснимо. Объяснимо как творчеством композитора, основанном на импровизации, так и самой его личностью.

Биографию Олега Каравайчука где-нибудь в Голливуде положили бы в основу байопика — настолько благодатный материал предоставляет она сценаристу, пишут "Ведомости". Сын скрипача (которого арестовали, когда Олегу было два года) с самого раннего детства писал музыку — и однажды даже играл в присутствии Сталина. Потом вундеркинд стал блестящим профессионалом, автором саундтреков к 200 фильмам, многие из которых снимали лучшие режиссеры российского кино от Фридриха Эрмлера и Иосифа Хейфица до Ильи Авербаха и Киры Муратовой. И одновременно — создателем собственного музыкального мира, вход куда получают немногие допущенные-посвященные во время его редких концертов то в Эрмитаже, то в музее-квартире художника Бродского, то в Петропавловской крепости. В этих концертах он играет свои камерные сочинения — очень разные, но всегда узнаваемые по общей интонации напряженного драматизма, согретого, как выразился Пушкин, печалию.

Насквозь кинематографичен и его облик. Его повадка напоминает Хармса, ходившего по улицам, перевязав лоб бархоткой, и от руки вписавшего в паспорт псевдоним. То же и Каравайчук, который пишет на обоях вместо нотной бумаги, играет практически лежа на стуле, к тому же иногда во время игры заматывает голову наволочкой. Впрочем, сам Олег Николаевич удивляется, когда его находят эксцентричным.

— Я не эксцентричен абсолютно. Просто я непрерывно сочиняю. Естественно, на улице я кажусь немножко странным, у меня милиционеры при советской власти непрерывно спрашивали документы. А я попросту в этот момент работаю. Но поскольку люди постепенно стандартизировались, то сейчас любой человек, у которого есть хоть капля живой крови, будет казаться эксцентричным. Вот и про обои. Я очень быстро сочиняю, поэтому тонкие расстояния между нотными линейками годны для меня только при переписке. Но и Чайковский линеил, и Бетховен, и Шуберт — все сами линеили. Они писали в больших записных книжках из хорошей бумаги. И там у них очень широкие линейки. А я линею на обоях, потому что это дешевле — а то бы на ватманской бумаге писал. И наволочка. Я легко играю, я виртуоз — сверх, а непринужденность игры принимается людьми за высшую артистичность. Но я абсолютно безартистичен! Поэтому я надеваю на себя наволочку, чтобы внешний артистизм не соединяли с моей музыкой. Если у меня при этом будет открытое лицо, они мою мелодию по-другому воспримут. А мне важно, чтобы человек воспринимал не артиста, с гениальным артистизмом играющего гениально артистическую музыку, а чистые ноты.

— Диск называется “Вальсы и антракты”. Музыкальный термин “антракт” означает вступление к акту, театральный — перерыв между актами. Ваши антракты — вступление к чему или перерыв в чем?

— Это такие дуракаваляния. Сначала я сочиняю то, что мне кажется очень хорошим, а после этого как бы разряжаюсь. На диске нет моей музыки, на нем мои как бы антракты от музыки, эти мои разрядки. Я пишу сразу, не отрывая руки, как бы сбрасываю с себя музыку, будто бы она мне лишняя, я ее не люблю.

— То есть она в вас накапливается?

— Нет. Просто все остальное на земле мне скучно, вот я и пишу нотки. Нотки — это все-таки дело чистое.

— Какое у вас ощущение от компьютера, с которым вам пришлось столкнуться во время работы над диском?

— Моя музыка в цифры не влезает. Потом, конечно, компьютеры усовершенствуют. Может быть, через какие-то живые организмы, потому что в живых организмах куда более точные вещи, чем цифры. И чем ниже организм, тем более он точен и совершенен. И более божествен. Какой-то червяк куда мудрее любого человека. А моя игра — она нерукотворная. Я сочиняю в железной форме, совершенно о ней не думая, — значит, за меня работают какие-то очень точные вещи. Я сам дивлюсь, как это получается. И Рихтер когда-то удивлялся. Он меня заставлял играть очень долго, говорил, что меня можно с постели снять или из гроба вытащить, все равно хуже я не заиграю. Я когда-то импровизировал в гостинице “Европейская”, в 23-м номере, а Рихтер лучшие места запомнил — у него прекрасная память была — и где-то повторил. Я обалдел. Меня тогда в консерватории поносили, что я ломаю форму. А я не ломаю, наоборот, я ее восстанавливаю. Но она другая. Не разумная. Компьютер, сволочь, научился и все сделает по уму. А у нас все делается не по уму. И поэтому компьютер для музыки непригоден. Особенно для классики. Для модерна он подходит, потому что это сделано по уму. И для авангардной музыки. Потому что это продуманная система, когда руководящей делается техника. А человек сочиняет не думанием — он огениаливает то, что усваивает.

— Как вы относитесь к идее “Доктора Фаустуса” Томаса Манна: художник за возможность реализации своего гения платит отказом от земного счастья?

— Я начал читать и плюнул. Потому что это продукт современности. Я ненавижу этих средних интеллигентов! Томас Манн — он гениальный, наверно, но он не врожденно гениальный. Он ковырял-ковырял свои язвы в разных местах, потом, глядишь, это его обогатило. Так же и Фаустус. Боль тоже развивает гений. Попади несколько раз в клиническую смерть — и будешь гением. Правильно, будешь чище. Но это чистота, полученная путем патологии. А чистота должна быть врожденной. А тот, который сделал себе чистоту, — всегда на грани того, что опачкается. Что такое грязь? Это укороченность. Короткий путь. Что в России происходит? Укороченный путь, ничего больше. Сейчас у нас история довольно скучная, и я себя все время чувствую в очень сером состоянии.

— А какой путь нормальный, неукороченный?

— О, это Суворов чувствовал. Суворов — это гений. Суворов побеждал не силой, не натиском, не давлением, а стратегической молниеносностью. Это очень близко к музыке. В момент импровизации ты в своем роде Суворов. Суворов не укорачивал, он воевал длинным путем — но длинный путь, наоборот, оказывался сверхкоротким. Можно идти длинным путем, а прийти в тысячу раз быстрее.

— Вы считаете, такая стратегия применима в масштабах всей страны?

— Опять вы мыслите по цифре. Врожденный стратег поменяет свою мысль “не в масштабе” на другую. Величайшая суть гения в том, что он каждую неделю абсолютно обновленный. Он себя никогда не повторяет. Потому что повторить себя невозможно — теряешь молниеносность. Молниеносность решает всё, а при повторении она уже увядшая.

— Вам легко работать на заказ?

— Если заказчик мне доверяет, я могу ему работать. Но если заказчик начинает меня учить, как мне сочинять, то, конечно, мы с ним расходимся.

Художественная бескомпромиссность Каравайчука непротиворечиво соединяется в нем с профессиональной гибкостью, позволившей ему работать для кино в огромном диапазоне — от пышных позднесталинских “Двух капитанов” до “Сна белых княжон”, документального фильма Николая Обуховича про Николая II (эту музыку, кстати, многократно передавали по радио и ТВ в день захоронения останков царской семьи). Объем сделанного Каравайчуком огромен, но беспорядочно разрознен. Диск “Вальсы и антракты” — первая попытка закрепить творчество Каравайчука в конвенциональном формате. Кроме того, композитор сделал еще одну уступку “цифре” — силами тех же доброхотов, что пекутся о нем и на собственные средства выпустили диск, появился и сайт Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться. Лиха беда начало. Но сам Каравайчук никаких усилий по продвижению своих сочинений предпринимать не способен. Наоборот, публика его концертов до последнего мгновения не уверена, что он внезапно не откажется играть — как много раз бывало. Сам музыкант говорит так: “Я ни о чем не мечтаю. Я понимаю, что я не сюда пришел, не сюда родился”.

19-09-2005, 11:11 | NEWSmusic.ru

P.S. ссылочки:

Спойлер

Олег Каравайчук:
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
+
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Если у кого, есть ещё что-то, просьба поделиться.

[lacrosse]

Imagine the sky at night with all the stars, then you put Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
John Zorn.

A Bookshelf On Top Of The Sky DVD, включает съемку академических вещей, поэтому уместен в этой теме

[Белый Шум]

Necronomicon (2003, пятый струнный квартет)

Можно перезалить?

[lacrosse]

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[Белый Шум]

Спасибо!

[ooz2003]

К #41. vkontakte.ru/club3459913
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Оказывается ещё в ноябре 2009 г. была презентация ещё одного компакт-диска композитора Олега Каравайчука «Concerto Grosso» («Письмо Титанику лежащему на дне»). Если кто сможет найти, огромная просьба поделиться!
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
+
возможно на Манчестере (Бомба-Питер) выйдет:

Броненосец Потёмкин не достаточно великий фильм для музыки Каравайчука.
Олег Грабко сегодня в 16:47

Как-то Володя Непевный вспомнил, что когда Олег Николаевич Каравайчук написал музыку к нетленке Сергея Эзенштейна "Броненосец Потёмкин", маэстро ворчал, что фильм надо бы переснять. Он не дотягивает до его музыки.
Возможно, это кулуарный анекдот, каких много вокруг нашего великого долгожителя. Надеюсь, не последний.

Тем не менее, именно этот анекдот меня подвигнул этой осень доделать эту работу и издать таки "Броненосца Потёмкина" на DVD с музыкой Олега Каравайчука. Бонусом хочется добавить его шедевральный концерт на бастионе Петропавловской крепости.

[ooz2003]

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться - CD "Вальсы и антракты"

Спойлер

там же фото Каравайчука и кусок видео небольшой, где в самом конце можно лицезреть маэстро) [это нарезка из дф об Иване Ивановиче Соллертинском]

о диске:

Спойлер

1. Вальс Нобелевских лауреатов *
2. Варьете *
3. Баттерфляй в Китае *
4. Аве (прелюдия) *
5. Вальс Екатерины Великой с фаворитами **
6. Последний вальс Николая II *
7. Чайковский. Гипотеза. *
8. Вальс Аврора ***
9. Сулико ****
10. Ода памятнику Александру III работы Паоло Трубецкого *

* записано в Государственном Эрмитаже на рояле "Shroeder" в 2001-2004г.г.
** записано в Государственной академической капелле на рояле "Yamaha" с рогами и колоколами в 1990г.
*** Записано в Петербургской студии грамзаписи на рояле "Yamaha" в 1992г.
**** записано в музее И.И. Бродского на рояле "Bechstein" в 2003г.

+
оф. сайт: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Уже вышел в свет DVD-диск "Рука Гоголя"

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Спойлер

ЧИСТАЯ НОТА ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКА
Короткие монологи после маленького концерта

Он написал музыку к десяткам фильмов и спектаклям. Работал с Акимовым, Параджановым, Шукшиным, Авербахом, Муратовой, Гинкасом. Удостоен премии "Ники" за музыку к фильму "Темная ночь". Но выступает крайне редко.
Недавно музыкант и композитор Олег Каравайчук играл в небольшом зале музея-квартиры Бродского на площади Искусств. Филармония - через дорогу, всего в двух шагах. Но он считает ее гибельным местом. Да и трудно представить, чтобы на сцену Большого зала вышел человек в футболке и с головой, накрытой цветастой наволочкой. Каравайчук делает это не для эпатажа - просто чтобы никого не видеть, чтобы задыхаться под колпаком, и только играть, играть…

Низкая температура…
На концерт пришлось ехать в пробках, толкотне, а я совершенно не переношу тряски. Еще ехал голодный - я всегда еду играть голодным, чтобы пища не мешала, чтобы быть легким. И вот видите - играл помимо себя, мимо себя. Лежал почти мертвый, а музыка шла. Потому что я не играю, я выпускаю что-то, оно падает рядом со мной, а я сам плюю в этот момент и ничего не делаю. И не устаю. Сердце у меня, наоборот, делается спокойнее, и падает давление, и температура сильно падает - после концерта иногда меряю - 35, 3 - 35, 4.
Думаю, причина в том, что я играю чистую ноту. Вот беру ноту, она звучит, вы ее слышите, но реально ее нет. Она условна. Внутри я ее слышу по-другому… Нет, не глубже. Глубины в музыке вообще нет. Музыка без глубины, без мудрости, разума и без проплывают сто небес, но без облаков. Облака уже дают природу и грусть. А у меня простодушная грусть: я ничего не делаю, мелодия сама идет.
Я как-то попал к Яншину во МХАТ, и Яншин мне сказал тогда: "Вы играет, как Чехов. Он не играл, у него стул играл. Вот и вы даете играть стулу, а сами не играете. И таких ободрений у меня было довольно много. Говорили, что у меня и музыка сама сочиняется. Я просто даю возможность ей выйти. С музыкой вообще ничего нельзя делать. Это особое искусство, которым без денег, без корысти могут заниматься только бродячие музыканты, которых сейчас нет.

Трехголовый..
Кто сейчас так играет? У всех композиторов конструктивная музыка. У них все сомкнуто, и видно, где швы. А у меня мотетная музыка: абсолютно разные сочинения соединены в единую чудовищной красоты гармонию. Я играю, например, сначала какую-то свою музыку, потом вступает Чайковский, затем Вагнер, но никто не узнает его, потому что это мелодия, которая в небесах. Ты делаешься как бы с тремя головами и одновременно живешь как трехголовый. Это такая сказка!
Гений никогда не пишет сам, мелодию ему диктуют свыше. Он просто пропускает ее через себя. В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают. Они не могут стать оплотом, примером. Когда Ойстрах упрощал, играя на скрипке, за ним сто Ойстрахов бежали. А я?.. Меня же никуда нельзя пускать - никто ничему не научится, я все разрушу, расстреляю своими нотами. Музыка, которую я играю, выливается одна из другой, и повторить ее никто не может. И я не могу. Я сыграю уже абсолютно по-другому - это метафизика. День тот же самый, но сделан другим образом. Для того, чтобы субстанция была та же, она должна все время меняться. А если она себя повторяет в каждый момент, она деревенеет, перестает быть субстанцией.


Совершенный океан
… Рихтер как-то сказал: Моцарта только вам и играть, потому что когда я играю Моцарта, у меня получается Гайдн. Вот Бетховена, говорит, очень хорошо играю. Потому что я его сбиваю, а потом играю. Есть композиторы конструктивные, их можно сбить. А есть такие, которые только тогда живут, когда они идеальны по форме в результате какого-то разрушения, какой-то высшей ошибки. Ошибка движет жизнью. Когда она вовремя, она самая правильная. Ну, когда никто не верит, что надо идти, а кто-то по ошибке идет и находит, что искал. Потому у меня и Моцарт так получался.
Я играю не интонационной нотой, а нотой чистой, нотой в ноте. Я не делаю из нее слов, не разделяю на такты. Когда звуки идут без тактов, они спокойно повисают над небом, как корона. Там, над Богом, есть Вершитель - нечто, что оторвалось от него и ушло в небеса (я думаю, раз Бог дошел до Церкви - значит, это не высшая мысль). Так вот оттого, что я играю чистой нотой, у меня ничего не болит, сосуды чистые. Нота промывает все нутро - никаких лекарств не надо. Но если я постою возле филармонии полчаса, я заболеваю. Когда слышу, как он играет на трубе, и тянет, тянет, я чувствую, что у меня скоро аденома будет, и я бегу! Они все выучивают, вылизывают, и эту дохлую, сто раз обшарканную музыку предносят публике. Это же преступление! Музыка - живая вещь. Все равно что море уйдет и где-то начнет само себя стараться повторять. Но тогда в эту пустую лунку войдут настоящий океан вроде меня, и скажет: а вы аплодируйте! Я - совершенный океан.

Расстроенный рояль
Только что обнаружил в Доме искусств гениальный Бехштейн - он стоит в ресторане. Пришел какой-то пианист, сказал, что он плохой. А плохой на самом деле у них на сцене стоит, но всем нравится. В Эрмитаже тоже прекрасный старый рояль Николая II. Но один из самых величайших роялей в городе - это Шереметьевский Бехштейн, который хранится в Музее театрального и музыкального искусства. И рояль Листа там - гениальный Беккер. Однажды я сыграл на этих роялях - звучат потрясающе! Они все считаются расстроенными, но я такую музыку сочиняю, что этот нестройный хор был такой красивый, такой изящный, что можно было бы записать такую пластинку - "Коллекция расстроенных роялей". Вот если бы кто-то помог мне с Ириной Викторовной Евстигнеевой договориться, это директор музея, я бы из пушек стрелял в честь такого человека!
Еще там есть старинные рога. А у меня дома архив моей музыки - мотеты. И мне нужны рога, чтобы их исполнить, потому что мои мотеты написаны для чистых нот, а рога - безинтонационны, там чистый звук. Поэтому только музыканты на однотонных рогах могли бы играть мою музыку. У меня очень много мотетов, посвященных Гильому Машо - он был самым лучим мотетным композитором.
Мне нужны эти рога, пока я еще жив. Тогда они запишут эту музыку для своего музея, и музей оживет…

Записала
Ильмира Степанова

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Спойлер

Статья в Новой Газете
ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ ВАЛЬС

Вечерний октябрь на Заячьем острове - это, наверно, уже начавший мерзнуть в Кронверкской протоке зайчик на столбике, это последние закатные отсветы ушедшего лета над Петропавловским собором... В один из таких вечеров, как только куранты на башне отбили семь ударов, в атриуме Комендантского дома началось удивительное действо: маленький, похожий то ли на клоуна, то ли на какого-то гофмановского персонажа человек накинул на голову желтый вязаный мешок с голубым орнаментом в виде клавиатуры и худыми пальцами начал ударять по клавишам стоящего в центре зала старинного черного рояля.

При этом время от времени из-под мешка доносились отрывки бормотания: "Музыка - это как бы Архимед... Она меняет место и путешествует... Эту ноту "ми" я должен вовремя взять... Но как ее взять?.." Потом музыкант, видимо, все-таки "взял", и под высокими стеклянными сводами зазвучал, запел, заголосил "Октябрь" Чайковского из альбома "Времена года"... "Обычно его играют так, - музыкант заиграл плавно, грустно... - а я играю так: облака, из них идет дождь, он как бы вырвался из туч, капли бренчат... Здесь слышны модуляции... Музыка и мелодия - это разное"... Оборвав вдруг музыку (или мелодию), музыкант встал, начал ходить по залу, размахивая руками, жаловаться то ли себе, то ли публике, что "сегодня рояль плохой, расстроенный... холодно, что ли... Осень... Что-то случилось... При всем желании не могу..." Потом, приподняв мешок, посмотрел, в какой стороне находится рояль, вернулся к нему, сел на скамейку, снова опустил на лицо мешок, поерзал... "просто не знаю, как играть". Вдруг лег на скамейке на спину, вытянув ноги в штанах с бахромой под рояль, и в такой позе, вслепую, стал играть. Если кто-то в зале и улыбнулся, то восторженно, а некоторые слушательницы закрыли глаза и открыли ладони для медитации... "Октябрь" снова стал петь, тосковать, напоминать, что-то обещать... Вдруг все смолкло, музыкант вскинул руки, выкрикнул: "Все же у меня получилось!" и, не оглядываясь, пошел из зала...
После перерыва он - на этот раз в коричневом рембрандтовском берете и черных пластмассовых очках - продолжил действо. Сквозь набатные удары победно пробивались бессмертные "Во поле березонька стояла", "Сулико", и постепенно слушатели, как под гипнозом, начали вставать со своих мест и собираться вокруг теперь уже гремящего рояля... "Все боятся, что я рояль разрушу, а я еще ни одной струны не порвал", - приговаривал музыкант, переходя на что-то веселое, бравурное, и пальцы его высоко и пружинисто отскакивали от клавиш... "Это мой Петропавловский вальс, - объявил он. - Я люблю Петропавловку, я, наверное, татуирован Петропавловкой, потому что она не трональна, а вот улица Росси - трональна, - непонятное поначалу слово "трональна" музыкант почти пел. - ...Петр был не тронален... Все думают, что царь - это... - и под пальцами музыканта зловеще загремели аккорды государственного гимна, - а Петр был велик, как величественна осень... Какая власть, такая и музыка... Сегодня в музыке нет романтизма..." И, запрокинув профиль средневекового чародея, окончательно ушел в свой Петропавловский вальс с кружением листвы, бастионов, собора, ангела на нем в темных тучах... "Ну, вот и все", - музыкант неожиданно встал. Подбоченясь, отошел от рояля и вдруг лихо, с каким-то радостным выкриком сделал в воздухе пируэт...
Когда куранты пробили девять ударов, из освещенной двери Комендантского дома начала выходить толпа. С такими отстраненными лицами выходят, наверное, после сеансов снятия порчи от колдунов и магов. Кто-то кому-то говорил: "...Понимаешь, художник, музыкант - это уже не норма, а если гений?.." - "Что это за вальс? Разве это вальс?!" - "Он же сказал примерно: "Какое время, такой и вальс". - "Говорят, у него рояль может плакать женским голосом..."
В темном дворе на стене забора все еще белела афиша концерта Олега Каравайчука.

Эмилия КУНДЫШЕВА

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Спойлер

из интернета
Концерт Каравайчука
29.01.2004

Странно. Как все было это странно. Но очень важно. Всего один вечер в компании странного человека, а слушать музыку я начала по-новому.
Блаженный. Однозначно, он блаженный. Входишь в гостиную и видишь сидящего за роялем человечка, одетого в заношенный спортивный костюмчик странного цвета. Он сидит на скамеечке, поджав под себя ноги. На голове у него наволочка, веселенькой расцветки, закрывающая его полностью и от инструмента и от зрителей. Понятное дело, чего смотреть по сторонам, ничего интереснее музыки все равно не увидишь. Да и отвлекают они, слушатели эти.
Маэстро начал играть. Меня не покидало ощущение того, что передо мной самый непосредственный ребенок, для которого этот рояль это самое гармоничное на свете место для своих детских игр. Не видя лица, можно было видеть и слышать эмоции по рукам. Они были расслаблены, задумчиво гуляли по клавишам, взлетали высоко и показательно капризно падали вниз, раздраженно били инструмент. Музыкальные экспромты.
Артистические фишки.
В гостиной закашлялась слушательница. Тут же из-под наволочки раздался надтреснувший голос: 'зараза, выйди!'. Зараза моментально выскочила из зала.
Руки остановились. Подперли голову Маэстро, он в задумчивости скрипит из-под наволочки: 'это не я сочиняю музыку, это вы сейчас сочиняете'. Сразу стало неловко за скудность мыслей.
'ну, что вам еще сыграть?', - непродолжительные паузы между завораживающими музыкальными импровизациями. Руки почти безвольно падают на клавиши, вызванные звуки тянут за собой следующие, и из этой череды звуков получается 'Марсельеза', а после нее 'Боже, Царя храни'. Маэстро доволен, уже даже весел.
Он меняет позу за роялем. Со словами 'я устал', ерзает и укладывается перед инструментом. Он маленького роста. Лежит на спине, играет. Ему удобно.
Вообще, Каравайчук наверное доволен выступлением. Он много сетовал в конце него, что играл плохо, из рук вон плохо, потому что звуки сегодня извлекает не те, что ожидал. Рассказывал про рояли на которых он играет. Похоже, что таковых всего 2. Один николаевский, что стоит в Зимнем Дворце, второй вот в музее-квартире Бродского. О николаевском рояле Маэстро говорит и интонацией счастливого ребенка, у которого есть любимая игрушка, 'у меня там МОЙ рояль'.
Объясняет почему публика не замечает, что он плохо сегодня играет: 'вы ж филармонию ходите. А там все плохо играют. Клавишники! Да за последние 2000 лет всего 8 настоящих 'роялистов' наберется! А то и меньше'. Глупо спрашивать кто эти люди. Вот так, на ощущениях приходит понимания того как должно играть на рояле (Каравайчук не считает настоящий рояль клавишным инструментом) и прочих клавишных. Настоящий рояль это загадка и игра на нем это игра с катапультой на берегу океана. Никогда не знаешь наверняка какой звук тебе вернется после того как в недрах инструмента ударит соответствующий клавише молоточек. Звук может быть хуже ожидаемого или лучше. И, в зависимости от того, какой звук пришел, Маэстро стремительно меняет свое музыкальное ощущение.
Обо всем этом Каравайчук рассказывал в конце выступления. Но это можно было почувствовать и без его рассказов. Впервые в жизни во время камерного прослушивания музыки мне вскоре стали безразличны и незаметны публика и сам Маэстро, несмотря на экзотичность и тех и другого.
Сильнейшее потрясение.

Vogue

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Спойлер

Музыка помогает макетировать будущее

Композитора Олега Каравайчука одни называют гением, другие — человеком со странностями, третьим он неизвестен, хотя, по большому счету, его произведения знают все. Каравайчук написал музыку к двумстам кинофильмам. Первым был «Алеша Птицын вырабатывает характер» 1953 года, затем «Два капитана», «Поднятая целина». Среди самых известных — «Короткие встречи» и «Долгие проводы» Киры Муратовой, «Монолог» Ильи Авербаха. Только за последние два года создана музыка к четырем картинам, но вот денег нигде не заплатили. Каравайчук — автор музыки к «Бесам» в Малом драматическом театре, работал для «Современника».

Вундеркинд

О Каравайчуке ходит столько легенд и слухов, что трудно отделить правду от вымысла, тем более что сам он меньше всего на эту тему переживает. Если вы помните фильм «Волга-Волга» и одну из заключительных сцен, когда бойкий пионер садится за рояль и мастерски играет «Много песен над Волгой звенело», то это и есть первое явление юного гения народу. Его игрой восхищался другой гений фортепиано — Генрих Нейгауз, вундеркинда милостиво гладил по головке сам Сталин.

Музыку Каравайчук пишет по ночам, когда все спят, причем предпочитает не нотную бумагу, а рулоны обоев, и не традиционные знаки, а древнерусские крюки. Живет Каравайчук в Комарово, потому что в городе для него — суетно и шумно.

«Шпион»

Если вы когда-нибудь видели Каравайчука — уже не забудете. В любое время года он неизменно в берете, из-под которого выбиваются длинные волосы, в темных очках, странноватом пальтеце или растянутом свитере. При этом Каравайчук так стремителен, что не сразу и поймешь, существо какого пола промчалось мимо.

Он сам любит рассказывать, что из-за странного вида и темных очков в советское время его неоднократно забирали в милицию как «шпиона», бомжа или наркомана. «Раз на вокзале в Москве Шукшин из-за меня дал по морде какому-то менту, который ко мне на перроне приклеился, будто я шпион. Мент Шукшина узнал и молча ушел».

В наволочке и лежа

Уже давно Каравайчук по-особенному выглядит и на концертах — он играет, обмотав голову наволочкой, чтобы никого и ничего не видеть: «Играть людям очень трудно, они вызывают чувство величайшей усталости, уже когда приходят. Они на меня влияют, на мне играют, я их ритм беру». — «А почему вы играете еще и лежа?» — «Мне так удобнее. Я бы в Филармонии весь оркестр положил, может, они тогда лучше бы играли». — «Во время концерта вы комментируете свою игру: «Я играл как победитель» или «У меня рука гениальна, как у зверя», или «Ничего не получается». От чего это зависит?» — «Даже от того, кого по дороге на концерт встретишь, какую публику. Сегодня такую жуткую, такую жалкоподобную, для меня все это так тяжело».

Монолог

Нужно сказать, что концерты Олега Каравайчука ежемесячно проходят в Музее-квартире художника Бродского на площади Искусств. Очередной намечен на 11 июня. Это не концерт в обычном понимании: программы нет, Олег импровизирует, перемежая куски собственных сочинений с отрывками из произведений классиков, которые не сразу и узнаешь, потому что они даются в его собственной интерпретации. Для Каравайчука важны такие нюансы звука, о которых не то что обычный человек — не каждый музыкант задумывается.

При этом он рассуждает вслух. Такое ощущение, что мы слышим отрывки из бесконечного внутреннего монолога об искусстве. Например: «Изящество — это когда пропорции неравны. Массовое искусство ужасно тем, что оно равномерно: если в фильме бьют в морду, то еще и ударяют тебя каким-то музыкально-компьютерным нокаутом».

Еще человекоподобнее

— Вы такой незащищенный, неужели годы работы в кино ничему не научили?

— Если бы научился, я бы так не играл. А кроме того человек сейчас очень изменился.

— По сравнению с советским?

— Советский человек тоже был жалкоподобен, но по-другому. Он в себе что-то таил.

— Так человек стал еще хуже?

— Еще человекоподобнее, а значит — хуже. Есть вещи, которые я пророчески точно могу сказать, потому что музыка позволяет макетировать будущее. В этом, кстати, ее высшее предназначение — опережать время. Так вот, человек все больше становится придатком машины, у него это на лице, особенно женском. Я узнаю всех, кто сидит у компьютера. Человек-придаток — для чего он? Обезьяна и муравей больше имеют смысла.

Режиссер как помеха

— Как складывались ваши отношения с кинорежиссерами?

— Мне важно, чтобы при записи музыки в зале никого не было, чтобы режиссер ушел. Например, Кулиша вынужден был выгонять, хотя он изумительный человек. Лучшего в восприятии музыки никого не было. Мне было так его жалко, а что делать: он был тяжел, толст, от режиссера всегда исходит какая-то волна, которая мешает». (Между прочим, самого Каравайчука, его взаимоотношения с режиссером и киногруппой изобразил Авербах в картине «Голос». Композитора играл Сергей Бехтерев. — Е. П.).

— Но были же у вас друзья среди киношников?

— Параджанов, Муратова, Шукшин и особенно Окуджава. Когда я писал музыку к картине Петра Тодоровского «Верность», а сценарий принадлежал Окуджаве, все мы жили в Одессе, в гостинице. Как-то Булат меня позвал, чтобы я послушал его песни. Он проиграл весь репертуар, часа три я слушал. До сих пор забыть не могу. Когда я играю, иногда приближаюсь в лучших своих состояниях к тому, что делал Окуджава. Он называл это иронией по отношению к себе, я — иначе. Он был настоящий аристократ. Искусство — это и есть аристократизм.

— Признайтесь, гением себя чувствуете?

— У меня совершенно другое понимание о гении, чем то, которое выросло в литературе. У меня обратное. Поэтому, если я даже чувствую себя гением, то это не та гениальность. Я гений тогда, когда я еще меньше муравья. Если вы хотите понять, что такое абсолютная ложь о гении, идите в филармонию и слушайте симфонический оркестр. Там смотрят на дирижера, играют пафосно, я играю абсолютно прозаично. Великие композиторы слышат в себе абсолютный оркестр, который ничего общего с реальным не имеет.

P. S. Дисков с музыкой Каравайчука нет. Один из его друзей записывает все выступления маэстро, но для выпуска альбома нужны деньги. Может, найдется добрый человек, который поможет композитору оставить музыку на память благодарным потомкам?

Автор: Елена ПЕТРОВА

Если у кого записи есть - вы знаете что делать!)

Во всяком случае, если в лучшем качестве нигде найти не удасться, то может быть из вКонтакта стянуть у кого-то получится? например, так:

Спойлер

TV-передача Олег Каравайчук. Большой вальс для колизея 1995
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Награждение Олега Николаевича премией им. Сергея Курехина 25 марта 2010 г.
Санкт-Петербург, Центр современного искусства
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Олег Каравайчук . Московский Международный Книжный Фестиваль
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Олег Каравайчук. Репетиция с Андреем Могучим
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Олег Каравайчук - Импровизация (или Прокофьев???)
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Олег Каравайчук - Рука Гоголя (2009 г.)
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

+
вот этот репортаж можно стянуть?
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Известный фильм Сергея Эйзенштейна «Бежин луг» в прямом смысле зазвучал по-новому. Петербургский композитор Олег Каравайчук написал музыку, которая, по мнению кинокритиков, заставляет по-другому воспринять кадры 70-летней давности. Презентация картины прошла в Русском музее. Подробнее Дмитрий Ясковский.

[Nelubino]

Спойлер

ЧИСТАЯ НОТА ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКА
Короткие монологи после маленького концерта

Он написал музыку к десяткам фильмов и спектаклям. Работал с Акимовым, Параджановым, Шукшиным, Авербахом, Муратовой, Гинкасом. Удостоен премии "Ники" за музыку к фильму "Темная ночь". Но выступает крайне редко.
Недавно музыкант и композитор Олег Каравайчук играл в небольшом зале музея-квартиры Бродского на площади Искусств. Филармония - через дорогу, всего в двух шагах. Но он считает ее гибельным местом. Да и трудно представить, чтобы на сцену Большого зала вышел человек в футболке и с головой, накрытой цветастой наволочкой. Каравайчук делает это не для эпатажа - просто чтобы никого не видеть, чтобы задыхаться под колпаком, и только играть, играть…

Низкая температура…
На концерт пришлось ехать в пробках, толкотне, а я совершенно не переношу тряски. Еще ехал голодный - я всегда еду играть голодным, чтобы пища не мешала, чтобы быть легким. И вот видите - играл помимо себя, мимо себя. Лежал почти мертвый, а музыка шла. Потому что я не играю, я выпускаю что-то, оно падает рядом со мной, а я сам плюю в этот момент и ничего не делаю. И не устаю. Сердце у меня, наоборот, делается спокойнее, и падает давление, и температура сильно падает - после концерта иногда меряю - 35, 3 - 35, 4.
Думаю, причина в том, что я играю чистую ноту. Вот беру ноту, она звучит, вы ее слышите, но реально ее нет. Она условна. Внутри я ее слышу по-другому… Нет, не глубже. Глубины в музыке вообще нет. Музыка без глубины, без мудрости, разума и без проплывают сто небес, но без облаков. Облака уже дают природу и грусть. А у меня простодушная грусть: я ничего не делаю, мелодия сама идет.
Я как-то попал к Яншину во МХАТ, и Яншин мне сказал тогда: "Вы играет, как Чехов. Он не играл, у него стул играл. Вот и вы даете играть стулу, а сами не играете. И таких ободрений у меня было довольно много. Говорили, что у меня и музыка сама сочиняется. Я просто даю возможность ей выйти. С музыкой вообще ничего нельзя делать. Это особое искусство, которым без денег, без корысти могут заниматься только бродячие музыканты, которых сейчас нет.

Трехголовый..
Кто сейчас так играет? У всех композиторов конструктивная музыка. У них все сомкнуто, и видно, где швы. А у меня мотетная музыка: абсолютно разные сочинения соединены в единую чудовищной красоты гармонию. Я играю, например, сначала какую-то свою музыку, потом вступает Чайковский, затем Вагнер, но никто не узнает его, потому что это мелодия, которая в небесах. Ты делаешься как бы с тремя головами и одновременно живешь как трехголовый. Это такая сказка!
Гений никогда не пишет сам, мелодию ему диктуют свыше. Он просто пропускает ее через себя. В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают. Они не могут стать оплотом, примером. Когда Ойстрах упрощал, играя на скрипке, за ним сто Ойстрахов бежали. А я?.. Меня же никуда нельзя пускать - никто ничему не научится, я все разрушу, расстреляю своими нотами. Музыка, которую я играю, выливается одна из другой, и повторить ее никто не может. И я не могу. Я сыграю уже абсолютно по-другому - это метафизика. День тот же самый, но сделан другим образом. Для того, чтобы субстанция была та же, она должна все время меняться. А если она себя повторяет в каждый момент, она деревенеет, перестает быть субстанцией.


Совершенный океан
… Рихтер как-то сказал: Моцарта только вам и играть, потому что когда я играю Моцарта, у меня получается Гайдн. Вот Бетховена, говорит, очень хорошо играю. Потому что я его сбиваю, а потом играю. Есть композиторы конструктивные, их можно сбить. А есть такие, которые только тогда живут, когда они идеальны по форме в результате какого-то разрушения, какой-то высшей ошибки. Ошибка движет жизнью. Когда она вовремя, она самая правильная. Ну, когда никто не верит, что надо идти, а кто-то по ошибке идет и находит, что искал. Потому у меня и Моцарт так получался.
Я играю не интонационной нотой, а нотой чистой, нотой в ноте. Я не делаю из нее слов, не разделяю на такты. Когда звуки идут без тактов, они спокойно повисают над небом, как корона. Там, над Богом, есть Вершитель - нечто, что оторвалось от него и ушло в небеса (я думаю, раз Бог дошел до Церкви - значит, это не высшая мысль). Так вот оттого, что я играю чистой нотой, у меня ничего не болит, сосуды чистые. Нота промывает все нутро - никаких лекарств не надо. Но если я постою возле филармонии полчаса, я заболеваю. Когда слышу, как он играет на трубе, и тянет, тянет, я чувствую, что у меня скоро аденома будет, и я бегу! Они все выучивают, вылизывают, и эту дохлую, сто раз обшарканную музыку предносят публике. Это же преступление! Музыка - живая вещь. Все равно что море уйдет и где-то начнет само себя стараться повторять. Но тогда в эту пустую лунку войдут настоящий океан вроде меня, и скажет: а вы аплодируйте! Я - совершенный океан.

Расстроенный рояль
Только что обнаружил в Доме искусств гениальный Бехштейн - он стоит в ресторане. Пришел какой-то пианист, сказал, что он плохой. А плохой на самом деле у них на сцене стоит, но всем нравится. В Эрмитаже тоже прекрасный старый рояль Николая II. Но один из самых величайших роялей в городе - это Шереметьевский Бехштейн, который хранится в Музее театрального и музыкального искусства. И рояль Листа там - гениальный Беккер. Однажды я сыграл на этих роялях - звучат потрясающе! Они все считаются расстроенными, но я такую музыку сочиняю, что этот нестройный хор был такой красивый, такой изящный, что можно было бы записать такую пластинку - "Коллекция расстроенных роялей". Вот если бы кто-то помог мне с Ириной Викторовной Евстигнеевой договориться, это директор музея, я бы из пушек стрелял в честь такого человека!
Еще там есть старинные рога. А у меня дома архив моей музыки - мотеты. И мне нужны рога, чтобы их исполнить, потому что мои мотеты написаны для чистых нот, а рога - безинтонационны, там чистый звук. Поэтому только музыканты на однотонных рогах могли бы играть мою музыку. У меня очень много мотетов, посвященных Гильому Машо - он был самым лучим мотетным композитором.
Мне нужны эти рога, пока я еще жив. Тогда они запишут эту музыку для своего музея, и музей оживет…

Записала
Ильмира Степанова

Какое классное интервью! Как здорово, что на земле ещё живут люди с таким мышлением и таким необыкновенным отношением к музыке

[lacrosse]

Benjamin Britten



War Requiem, Op. 66 (1961)

Один из обзоров, найден в сети:

Этот реквием Бриттен написал к освящению восстановленного собора Св. Михаила в Ковентри, разрушенного во время войны. Необычно было всё — сочетание различных стилей, жанров и текстов, что послужило предпосылкой назвать Реквием первым полистилистическим вокальным произведением. Посвящён четырем друзьям, погибшим на войне. За светскую основу Реквиема были взяты стихи погибшего за неделю до конца Первой мировой войны солдата и поэта Уилфреда Оуэна, стихи-переживания на фронте и в тылу. Сама заупокойная месса звучит на латинском, стихи на английском, но есть ещё один «нереальный» пласт — хор мальчиков-ангелов, самое светлое начало всей мессы, тоже на латинском. Чтобы расслоить партитуру, Бриттен каждому пласту выделил своё место: тенор, баритон и камерный оркестр на переднем плане, сопрано, большой хор и оркестр на среднем, хор мальчиков и орган на хорах, «с небес», тем самым создал потрясающий акустический эффект, характерный для средневековой музыки антифонных хоров. Партитура Реквиема является квинтэссенцией исторически определившихся стилистических жанров. Прекрасно синтезированны хорал, месса, траурный марш, полифония, колокольность.
Состоит из традиционных частей: Requiem aeternam, Dies irae, Offertorium, Sanctus, Agnus Dei, Libera me. Очень интересна по решению 3-я часть — притча-кантикль, где тенор и баритон поют в октаву голосом Бога, а традиционный текст «И обещал Бог Аврааму» о спасении человечества предстаёт в другом контексте — обещание не выполнится, потому что человек нарушил закон — «Не убий!» Мощные хоровые номера раскрывают весь ужас войны, переданный через удивительные полифонические решения. И воздушная, сюрреалистическая Libera me, с диалогом солдат, убивших друг друга и рассуждающих о будущем человечества, объединяет всех участников воедино, и наконец-то обретается устой — объединись человечество в едином порыве за мир. Партия сопрано была написана специально для Г. П. Вишневской, тенор — для Питера Пирса, баритон — для Фишера-Дискау. Впервые Реквием прозвучал в 1962 году, но, к сожалению, из-за бюрократических проволочек, партию сопрано исполнила Хизер Хофнер, хотя Бриттен задумывал исполнителей трёх национальностей — русская, англичанин и немец, тем самым через музыку примирить людей. Но на легендарной записи 1963 года уже блистала Г. П. Вишневская, с удивительно эмоциональной, разрывающей душу Lacrimosa.

Наталья Креслина — сопрано
Антон Иванов — тенор
Андрей Батуркин — баритон

Красноярский сводный хор:
ансамбль солистов «Тебе поемъ»
студенческий хор КГАМиТ
хор Красноярского государственного театра оперы и балета
хор Красноярского колледжа искусств им. И.П. Ипполитова-Иванова
Главный хормейстер сводного хора заслуженный артист России Константин ЯКОБСОН

Красноярский академический симфонический оркестр
дирижер — народный артист России, лауреат Государственной премии РФ Евгений Бражник (Москва)

Концерт состоялся 24 апреля, в 19:00 в Театре оперы и балета.



Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[ooz2003]

Оказывается недавно состоялась такая вот "премьера" фильма - Житие и вознесение Юрася Братчика (Драма)

Спойлер

Беларусьфильм 1967

По роману В.Короткевича "Христос приземлился в Гродно".

В советское время фильм был "отложен на полку" до 1989 года...Длительное время считалось что фильм безвозвратно потерян. И вот его возвращение!!!

Режиссеры: Владимир Бычков, Сергей Скворцов
Оператор: Анатолий Заболоцкий
Художник: Шавкат Абдусаламов
Композитор: Олег Каравайчук

В ролях: Лев Дуров, Илья Рутберг, Лев Круглый, Алексей Смирнов, Валерий Носик, Донатас Банионис и др.

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Олег Каравайчук. Рояль в устах
Автор: Дмитрий Быков
"Rolling Stone", №65 (декабрь 2009)

Спойлер

Rolling Stone удалось встретиться с самым неоднозначным из общепризнанных Российских композиторов - 82‑летним Олегом Каравайчуком, которого в иных обстоятельствах довольно легко принять за обычного городского сумасшедшего

Никто из пришедших на презентацию нового альбома Олега Каравайчука «Concerto Grosso» в книжном магазине «Буквоед» не выразил особого удивления, когда организаторы объявили, что маэстро не явится. Наоборот, многие разулыбались и стали друг дружке подмигивать: мол, наш-то все чудит.

Подобными выходками композитор угощал еще советскую публику. Ученик Рихтера, получивший в подарок от Сталина рояль за виртуозную игру, Каравайчук не стал выступать перед тарификационной комиссией Ленинградской консерватории, в которой учился, потому что собравшиеся ему просто не понравились. Манера одеваться и выражаться скоро обеспечила манерному композитору славу городского сумасшедшего. Однако эти проявления свободы сделали его одним из любимчиков русских кинорежиссеров. На счету Каравайчука с 1953 года больше пятидесяти пяти фильмов, к которым он написал музыку. И хотя, по собственному признанию, композитор воспринимал это лишь как средство заработка, и тут он оставался верен себе. Например, чтобы записать звук шлепка для одной из картин, Каравайчук настоял, чтобы ему привезли с бойни коровью тушу, по которой он бил в студии ладонью.

Рассказав эту историю о несчастной корове, помощник Олега Николаевича, встреченный мной на презентации, предлагает не отчаиваться и заехать за композитором на следующий день в Комарово, где эксцентричный гений постоянно живет и, как можно было бы подумать, творит. Однако творит Каравайчук все больше прямо во время выступления: его импровизации можно услышать в музее Бродского, куда он иногда приходит играть. Или в Эрмитаже, где он и записал свой последний альбом, играя на рояле из личной коллекции Николая II. Многим ценителям фортепианной музыки запомнился образ маэстро за работой: полулежащий за клавиатурой сухонький старичок с наволочкой на голове (это чтобы не отвлекаться).

Упустить случай встретиться с любимым композитором Сергея Курехина было бы жаль. На следующий день мы с фотографом подъезжаем к Комарово и созваниваемся с помощником. Тот предлагает устроить встречу с 82‑летним музыкантом в Доме отдыха кинематографистов недалеко от поселка.

В обветшалом здании идет нескончаемый вялотекущий ремонт. Помощник композитора провожает нас в зрительный зал, включает «Броненосец «Потемкин» с новым каравайчуковским нервическим саундтреком и предлагает получать наслаждение, пока он привезет нашего героя с дачи. Проходит некоторое время, на экране под вариации бетховенской Четырнадцатой сонаты шевелятся черви. В темном зале только мы с фотографом, который осторожно осведомляется, долго ли длится фильм. Внезапно на сцене расстрела моряков свет включается, и в проходе появляется знакомая фигурка - в классическом берете и темных очках и впридачу в свитере с огромной дырой, надетом задом наперед.

Из-за очков нельзя понять, куда смотрит Каравайчук, но заметив мое приближение, он отшатывается и восклицает тонким голосом: «Подальше от меня!» Затем достает изо рта огромный жеваный кусок чесноку и кидает в угол. «Давайте мне стул сюда, - говорит композитор. - Я сяду здесь, а вы туда, от меня подальше. И не надо меня фотографировать!».

Усевшись, Олег Николаевич объявляет, что не знает, о чем ему говорить. «А я буду задавать вам вопросы», - ласково предлагаю я. «Не надо мне ваших вопросов! - морщится Каравайчук. - Я все сам расскажу - и на этом закончим. Так...».

С минуту он глядит прямо перед собой, а потом начинает говорить без остановки, не отвечая даже на уточняющие вопросы, словно в зале больше никого нет.

Импровизация с вариациями

«О чем говорить-то? Кругом говорят, говорят. Какой-то век очень пошлый. Человек не должен столько говорить. Мне сейчас в голову пришла неожиданная мысль. В момент, как мы говорим, мы лишаемся ниспосланной энергии. Мы делаемся как бы администраторами по отношению к себе. Когда я говорю об энергии, то подразумеваю не энергичность, а огонь, вырывающийся из широкого пушечного дула. Как бы вам объяснить то, как я это чувствую... Пушка - она стреляет, она энергична. А вот подойдет некто, поднесет ее к губам - и пушка станет трубой. Он ведь ничего не сделал, это пушка-оборотень. Пушка - это только администратор, сама по себе она тщедушна, она побеждает своим настырным, неотступным тщедушием. Так вот век мне напоминает эту пушку, которую все время куда-то перевозят, говорят, говорят, переустанавливают, все что- то строчат, - а пушка так и остается пушкой, трубой она не делается. Века нет, столетия нет. Это мне в голову только сейчас пришло. (Тоненько смеется.)

Я недавно делал с Андреем Могучим спектакль «Изотов» - про Комарово. Это изумительно талантливый режиссер, может быть даже гениальный. Он понял, что нужно делать спектакль о тщедушии, и взял для этого Комарово. Этот поселок когда-то цвел, там когда-то была талантливая среда. Теперь среды этой нет. Тщедушный поселок, где громоздят непонятные домины с окнами на крышах. У меня рядом уже ранчо с забором из бревен, из которых можно было еще двенадцать домов сделать. А ведь когда-то в Комарово гениальное творчество было, Шостакович жил. Написал там Девятую симфонию, гениальную, кстати (поет громким фальцетом тему симфонии в течение минуты).Вот такая мелодия пришла ему в голову в Комарово. Там Симонов жил, Черкасов, Меркурьев, Соловьев-Седой. А сейчас там живут какие-то... Мой сосед, например, который срубил на моем участке пять берез, пока я был на работе, чтобы ему солнце не загораживали. Пять берез! А я так деревья берег... Пять берез! Вы понимаете, что я вам объясняю? Пять берез - да каких! У меня белки, зайцы бегали. Сейчас никто не бегает, только драные кошки. Могучий сделал грандиозный спектакль об этом. Такая сухотка, отсыхающий поселок».

Каравайчук вздыхает, жалуется на плохую акустику в кинозале и, осведомившись, исправен ли диктофон, продолжает: «Интересно, что, как говорит Могучий, идеи некоторых мизансцен подал ему я. Пришел как- то в театр, а там одна декорация из спектакля изображает Комаровскую горку. Я ходил, ходил по сцене - и вдруг лег возле нее. Мне надо было лечь, потому что я как раз раздумывал тогда о летаргическом сне Гоголя. Я лег и запел. И после этого Могучий ввел много лежачих мизансцен. В итоге почти весь спектакль сыгран лежа. Он фундаментально необычаен. Это как Босх на «Квадрате» Малевича.

У Шопена была величайшая энергия. Вы не думайте, что это сила, мощь. Это чувство своей свободы в любых положениях. Это высший покой, высшая безэнергия. Это когда из тебя воля хлещет, раскатывается, а ты этого даже не ценишь, не замечаешь. Я сейчас спокойно сижу, а мысль моя очень энергична.

В нашем столетии актера типа Симонова, Меркурьева, Толубеева - нет. То есть нет в актерах энергии. Они берут патологией. И театр постепенно перестает быть театром. Та энергия, о которой я говорю, была в женской походке еще лет тридцать тому назад. Женщина ступала - не шла. Женщина даже не думала об этом, но внешне это было явление прекрасного, высшего. Сейчас ходьба на улице - это порнографическая механика. Она перешла в театр. Там никто не ступает по сцене, ни в драме, ни в балете. Что будет дальше, я не знаю. Может, Нострадамус и подразумевал это под концом света. Конец чего-то, чего мы не замечаем, что получается у нас просто так, за что мы не требуем денег, не подозревая, что мы гениальны и энергичны. В наши дни пробежал - и давай деньги. А тут ты ступаешь - и денег не дадут. Вот и все интервью!».

О Курехине

Словно для того, чтобы в правоте последних слов у меня не осталось сомнений, Каравайчук начинает весело хихикать и, встав, направляется к выходу, не обращая внимания на мольбы фотографа и мои вопросы. Когда черенок его беретки уже почти совсем скрывается за дверью, я громко, почти крича, спрашиваю: «Олег Николаевич, а как вы с Курехиным познакомились?».

Вздрогнув, Каравайчук оборачивается, что-то шепчет и неожиданно возвращается на место.

«Как мы познакомились... - раздумчиво протягивает он и с минуту молчит. - Ну вот, я теперь вспомнил. Я писал музыку для фильма «Дикие лебеди» по Андерсену, такую джазовую (подвывает фальцетом что-то жалостливое). А в этот момент Савва Кулиш начинал фильм «Трагедия в стиле рок». Он мне позвонил и спрашивает: «Ты не против, если часть твоей музыки - там, где рок, - будет делать Сережа Курехин?» А я не следил за этими делами и спросил, кто это такой. Кулиш мне объяснил, что это гениальный молодой человек, очень любит мою музыку и будет рад, если я ему позвоню. Сережа пригласил меня домой, и я на его сэмплере сыграл мелодию из «Диких лебедей». Он мне сказал тогда, что давно уже приметил мою музыку, она ему очень нравится. Он мне порекомендовал тогда тоже играть на сэмплере, чтобы не маяться с целым оркестром. У него хороший был сэмплер, не цифровой, как теперь. Мы на нем часто вместе импровизировали. Курехин был вообще гениален в тысяче вещей. Может быть, не умри он, энергии сейчас было бы в мире больше.

Я вообще не считаю себя таким уж гением, но один Сережин комплимент не могу забыть. В Англии я на BBC в 1989 году играл на пианино, и мне подарили пластинку Сесила Тейлора, известного джазового музыканта. Я привез ее Курехину и хотел подарить. А он сказал: «Олег Николаевич, как Сесил Тейлор я научусь играть за неделю. А так, как вы играете, мне не научиться никогда». Он хотел, чтобы я играл вместе с ним в ДК Ленсовета. Однако на репетиции времени у него не было, а играть со мной без подготовки даже Курехин не может. У меня ритм неожиданный. И наше выступление не состоялось.

Перед смертью он меня по телефону упрашивал вступить в партию национал-большевиков. (Смеется.) Он говорил, что Лимонов - феноменальный философ. А я ответил, что по природе не партийный, и отказался.

Работая тогда на Ленфильме, я как-то вошел в кафе и увидел Курехина. Я вдруг понял, что он умирает. Это было за месяц до того, как ему поставили диагноз. Я к нему подсел и спрашиваю: «Сережа, а что такое?» Он говорит: «Это вы только музыкой занимаетесь, а мне приходится и туда и сюда...» Через неделю меня встретил Месхиев и позвал делать вместе с ним и Курехиным фильм про Сталина. Я начал как-то готовиться, и тут мне сообщают, что Курехин в больнице. За две недели его не стало. Вот такая штука».

Шукшинские чтения

Не давая композитору опомниться и заметить, что фотограф давно уже начал его снимать, задаю следующий вопрос: «А что за история про Шукшина, который из-за вас подрался?».

Каравайчук смеется - это явно одна из его любимых баек.

«В советское время я был настолько чужероден на улицах, что не мог выйти без паспорта. Всюду требовали документы. Причем и в Киеве, и в Минске. А в Ленинграде я вообще ходить не мог. Причем, что самое смешное, не всегда милиционеры, а какие-нибудь дедушки, дети-пионеры шли за мной, показывали пальцами и кричали: «Вон дядя-шпион!».

С Шукшиным же и вовсе замечательно вышло. Я же к первому варианту его фильма про Степана Разина писал музыку. Мы сидим прямо на поребрике у студии, я ему сдаю музыку - и тут идет Тарковский. Я с Андрюшей тоже был в хороших отношениях, он очень мою музыку любил. Он и стал нам рассказывать, что делает «Зеркало», а потом мечтает снять фильм «Сталкер». И в этот момент подходит мильтон и, конечно, требует у меня документы. Шукшин вскочил и сильно размахнулся. Мне рассказывали, что Шукшин часто бил милиционеров. Но тогда он только замахнулся, и милиционер сразу ушел».

Культура, собаки и кошки

Так как, в отличие от милиционера, Каравайчук явно не собирался уходить, а напротив, сел, закинув ногу на ногу и обхватив тощие коленки длинными пальцами, я начал задавать запланированные вопросы.

- Для вас присутствие публики на концертах хоть что-нибудь означает?

- Сейчас подумаем... Вы понимаете, Рихтер мне признавался, что не может слушать других пианистов - тут же засыпает. А меня слушал с одиннадцати утра до шести вечера. И просил еще, и еще, и еще. Я при нем импровизировал на его темы. Он сказал, что такие формы иные продумывают по пять лет, а у меня сразу. Забыть это невозможно: гостиничный номер, у Рихтера откинута голова, над ним какая- то картина, рояль - довольно поганый. Вот из всех моих слушателей я помню только Рихтера. Больше никого не воспринимаю. Пусть там сидят хоть собаки, хоть кошки - мне абсолютно безразлично. А тогда я играл для Рихтера, чувствовал, как он понимает, как он мной дирижирует какими-то волнами. Настоящий дирижер никогда не машет руками и не скачет. Он выходит и стоит, а оркестр играет. Возможно, что не я придумывал импровизации на его темы, а он сочинял через меня.

А публики я боюсь. Я надеваю косынку или наволочку, чтобы играть не глядя. На такую рожу можно натолкнуться, что потом ничего не сыграешь. (Cмеется.)

- Олег Николаевич, у вас есть враги?

- Что?

- Ну, друзей у вас много, а врага неужели ни одного нет?

- А, мне послышалось, что вы сказали «рога»! (Cмеется.) Тут акустика такая, еще и не такое услышишь. Я вот об этом точно никогда не думаю. Это не моя проблема (Cмеется.)

- Вы всегда сочиняете с ходу или случаются какие-то творческие кризисы, мучения?

- У меня все получается неожиданно. В момент сочинения я не наслаждаюсь, музыка идет мимо меня, а я сам скучаю. Иногда даже меня спрашивают, когда видят в таком состоянии: не скучаю ли я и не играю ли дрянь. Когда я только сыграл музыку для «Потемкина», тоже думал, что вышла дрянь, но день на шестой-седьмой понял, что гениальную, бессмертную музыку сочинил. Я стараюсь о музыке не думать. Иначе она передает психологию человека. Единственное, что я понял за свою жизнь, - что нота, обогащенная психологией, философией, пусть они даже великие, - она хуже, чем просто нота. Нота в миллионы раз выше человеческой психологии. Поэтому о музыке нельзя думать. Играешь себе, и все. Ни чувствовать, ни романтизировать, ни идеи вкладывать - взял и сыграл.

- Вы кино новое смотрите?

- Я не выдерживаю. Я и на старое кино не ходил. Все деньги, заработанные фильмами, я вкладывал в создание своей домашней музыки. Тут ведь какая вещь смешная. Я как-то приехал к Параджанову, и мы стали говорить про «Солярис», который я так и не досмотрел. Он воскликнул: «Как?! Такой фильм! Там ведь и нудизм, и гомосексуализм, и лесбиянство». Но мне-то это не интересно. Я когда сказал об этом Андрюше Тарковскому, он так обиделся. Я к кино отношусь как к музыке. Экран должен просто показывать что-то. А когда там идеи начинаются - это уже не кино, а трибуна. Вот Эйзенштейн - гений. Я ведь не только для «Потемкина» музыку написал, а еще и для его «Стачки», для «Октября», «Бежина луга» - и все это не издается. А ведь это лучшие мои работы для кино!

Последний аккорд

Помощник предлагает сделать перерыв и посмотреть запись выступления Каравайчука в Петропавловской крепости на день взятия Бастилии. Наш герой полулежит за роялем на фоне Невы,над которой пускают фейерверки, и неистово лупит по клавишам. Когда включается свет, я обнаруживаю композитора рядом с собой. «Ну как вам?» - тихо спрашивает он. «Гениально!» - отвечаю. Глаза пианиста блестят даже сквозь темные стекла: «И я так думаю!».

Уже в коридоре, открыто позируя фотографу, Каравайчук вдруг, словно опомнившись, хватает меня за рукав и просит срочно включить диктофон. Удостоверившись, что запись идет, он возводит очки к потолку и вдохновенно рассказывает: «Я хочу сделать фильм про Шопена. Буду играть свою музыку, но ту, которую мог играть только Шопен. Тот, что был и до нашей эры, и будет через пять тысяч лет. И чтобы одновременно самые гениальные пианисты играли Шопена в классическом его понимании. Понимаете, тут такой Шопен... В общем, это необъяснимо, но вы понимаете. Так вот, Артур Рубинштейн, Софроницкий, Скрябин, Горовиц - чтобы все они звучали в этом фильме. Они будут играть Шопена как пианисты, а я - как композитор». - «Так вы будете играть музыку Шопена или свою?» - «Я буду играть Шопена вечного, который не знал пределов! Одновременно показываю, как он вошел в историю через гениальных исполнителей. Надо бы еще пригласить какого-нибудь поляка, чтобы он сыграл самого Шопена. А я где-то витаю. А вокруг сидят восставшие из гроба Жорж Санд, Мериме, Берлиоз. Вот такой фильм антиужасов. Абсолютно лучезарный, звезды поют, играет Шопен... Вы понимаете?».

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Сетевое ежедекадное литературно - культурологическое издание "Зарубежные задворки"
№8/2, 2010 - По ту сторону экрана
ОЛЕГ КАРАВАЙЧУК: «ВЕЛИКАЯ - АБСОЛЮТНАЯ»

Спойлер

В канун 100-летнего юбилея кинематографа журнал «Искусство кино» ввел на своих страницах новую рубрику «Антология», посвященную отечественным режиссерам, внесшим, как говорится, особый вклад, оставившим заметный след.
Мне досталась Кира Муратова. Причем, редакция настаивала, чтобы в числе материалов о ней обязательно было интервью с композитором Олегом Каравайчуком. Это обстоятельство смущало: люблю слушать музыку, думать под нее, но не умею о ней говорить. Профессиональный язык музыковедов воспринимаю как воляпюк. Но куда деваться?..
Имя было знакомо из титров некоторых виденных картин, потом что-то шевельнулось в памяти и всплыла какая-то история, связанная со знаменитой в шестидесятые олимпийской чемпионкой по гимнастике Натальей Кучинской. Значит, земной человек. Впрочем, доходили слухи и о некоторых чудачествах. Да у кого их нет из людей творческих?..
Они обнаружились при первом же телефонном контакте, когда мы уславливались о встрече в гостинице «Мосфильма» за час до зимней полуночи.
Набросал маловразумительные вопросы в блокноте и точно в назначенный срок постучался в дверь номера Олега Николаевича Каравайчука.
Сказать, что визави произвел на меня странное впечатление, значило не сказать ничего. Только, надеюсь, выдержки моей оказалось достаточно. Низкорослый композитор был обряжен в шерстяной трикотаж разительной зелено-красной гаммы. На голове красовалась желтая лыжная шапочка, удачно ниспадавшая на негустые рыжие бакенбарды.
Не предлагая гостю ни снять верхнюю одежду, ни расположиться поудобнее, Олег Николаевич сходу пронзительно принялся отказываться от обещанной беседы.
- Да как же так, дорогой Олег Николаевич, мы же обо всем заранее договорились. Я и вопросы приготовил, и диктофон зарядил.
- При вас я и слова не скажу. Вы оставьте до утра ваш диктофон, научите, как им пользоваться, а утром заберете с моим готовым монологом. Вопросы же ваши мне не интересны.
Не хотелось рисковать дорогим японским портативным диктофоном, купленным в Токио на сэкономленные суточные. Да и справится ли с ним этот чудила? Однако, другого варианта не предвиделось.
Утром снова поехал на Мосфильмовскую, кляня себя за вчерашнее и гадая, чем все кончится.
Не скрывая тревоги, подошел к администратору:
- Каравайчук у себя?
- Уехал очень довольный. А вам просил передать это. - И администратор протянула мой драгоценный аппарат.
Быстро нажал на клавишу «play». Кассета вращалась. Из машинки лилась ночная исповедь композитора, которую я, ни слова не изменив, напечатал в журнале.
Публикация оказалась до известной степени сенсационной. Каравайчук никак не откликнулся. Он позвонил мне по домашнему телефону только летом. Спрашивал совета. Одна престижная и очень известная западногерманская фирма предлагает записывать его музыку в своей суперсовременной студии, а он колеблется, не знает, соглашаться ли, да и кота не с кем оставить. Я сказал, что кота можно и с собой взять. Теперь им для таких путешествий ветеринары специальные сертификаты выдают.

Павел Сиркес

Олег Николаевич Каравайчук, человек-легенда
родился 28 декабря 1927 года в Киеве в семье скрипача, Был вундеркиндом, с самого раннего детства сочинял музыку, окончил по классу фортепиано музучилище при Ленинградской консерватории, затем учился в Ленинградской гос. консерватории по классу фортепиано у Самария Савшинского. Диплома однако не получил: отказался выступать перед тарификационной комиссией, потому что собравшиеся ему просто не понравились.
С 1953 года работает в кино. Сотрудничал с Сергеем Параджановым, Василием Шукшиным, Ильёй Авербахом, Кирой Муратовой («Короткие встречи», «Долгие проводы») и др. Написал музыку к 66 фильмам и многим театральным постановкам.
Живет в Санкт-Петербурге.

Рассказывают, что...
...в детстве он играл для Сталина. И даже, что Сталин подарил ему рояль. Что Рихтер, приезжая в Ленинград, просил его играть и слушал часами. Что он пишет партитуры на обоях. Что из всех роялей Петербурга не презирает разве что пять-шесть со столетней историей — и те все сплошь расстроенные. Что этот старый человек в берете и темных очках играет на рояле преимущественно полулежа, иногда с наволочкой на голове (это чтобы не отвлекаться и не видеть публику). Что характер у него — дурнее не бывает. Что он безумен. Ну и что он гений, разумеется.

В общем, было так. Я в первый раз был приглашен Кирой Муратовой на студию имени Горького. Она там делала картину про волчат под названием «У Крутого Яра» со своим тогдашним мужем Александром Муратовым. Когда мы встретились и она мне рассказала про волчат, я увидел ее лицо. Оно было абсолютно. Я обожаю людей абсолютных. Именно абсолютных людей. У нее глаза лучезарные абсолютно: абсолютная краска, абсолютная ясность, абсолютная тотальность. Я люблю тотальность. Я люблю тиранов. Не тех, кто научился быть ими на земле, а родились такими, потому что они абсолютны, - в них сразу влюбляешься. Терпеть не могу демократию, не могу даже слышать о демократии. В искусстве – это поэзия между реализмом и правдой. И всякие паскудства в духе сентиментализма. Передо мной сидела лучезарно сияющая женщина – ее невозможно забыть...
Чайковский говорил, что мало быть гением, важно еще быть великой натурой. Да, Муратова не только гениальна. Она главным образом еще и великая натура. Не великая – абсолютная. Последнее очень существенно. Только абсолютность спасает художника от проституции.
Великие люди – фантомы. Не переношу великих людей! Даже когда Бетховен велик в своих опусах, мне это чуждо и брезгливо.
Но есть натуры, наделенные от природы той захватывающей абсолютностью, без которой нет настоящей музыки. Они редки...
Кино – это ведь либо абсолютный вымысел, либо абсолютная правда. Вместе с тем, огромное количество картин делается где-то в промежутке между вымыслом и правдой. И получается болото, некая жижа для интеллигенции. Эта жижа проливается на экраны, хотя к искусству никакого отношения не имеет.
Муратова и как режиссер абсолютна, пусть порой и косноязычна.
Илья Авербах признавался мне, что не может делать такие фильмы, как она. Для этого надо быть совсем особенным человеком.
Возьмите «Долгие проводы». Они немножечко несовершенны, а вместе с тем картина абсолютна.
Музыку мою Муратова поначалу не понимала, но одновременно почему-то жутко мне верила. Помню, я импровизируя сыграл Муратовой мелодию для фильма про волчат. Она ее не сразу восприняла. А вот когда соединили с изображением, то Кире очень, страшно понравилось. Но вмешался директор студии Бритиков: «Убрать, это не крематорий!»
Меня подобная реакция не удивила. Про мою музыку, что она нарушает пищеварение, твердил в своем ленфильмовском объединении Иосиф Хейфиц на худсоветах, изгоняя ее из всех картин.
Такова была наша первая совместная работа.
Потом Кира и Саша жили в Одессе. Я обоих очень любил и, приезжая в их город, а меня туда часто вызывали писать разные картины, рано утром прямо с поезда бежал к Муратовым. Они были мне бесконечно, необыкновенно рады. И кошка Тишка – тоже. Но профессиональные дела наши были на нуле. Впрочем, профессиональные взаимоотношения всегда возникают между, так сказать, средними мастерами. Высокие, настоящие как-то это минуют. Вот так и Муратова: баламутно ей было бы заниматься со мной профессиональными заданиями, просто даже нелепо. Пошлятина! Уровень не тот.
Ведь как обычно бывает? Режиссер стереотипно дает тему, и композитор что-то лудит. Не для нас это...
Недавно показывали по телевизору один из моих фильмов, который стал весьма популярным. Так вот, чтобы преодолеть шаблон, я должен был вывернуть все наизнанку, потому что меня постоянно загоняли в специфику профессиональных вопросов.
Вообще, если подходить строго профессионально, вещь никогда не получится. Да и профессии научиться невозможно. Даже актер не поддается выучке в произнесении слов. Либо Бог его одарил, либо нет. Опять натура...
Люди типа Муратовой, - я и сам такой, - обычно попадают во всякие ужасные перипетии. Нас обманывают и обкрадывают, с нами хитрят и жульничают. Меня, например, почти ежедневно кто-нибудь дурачит... Спасает пренебрежение к житейским невзгодам и сознание своей призванности.
Муратова помогла мне понять, что значит ясность. Кира – вся воплощенная ясность. А там, где гениальность и ясность, незачем вспоминать о профессии и мастерстве. Да, постигаем какие-то способы работы, но это нечто совершенно другое. Пятую симфонию Бетховен не сочинил бы, задумайся он о правилах. Или еще пример: Мравинский репетировал, репетировал, а Вилли Ферреро вышел, чуть-чуть вздрогнул спиной, поднял руку, и весь оркестр, как один человек, вознесся в небо. И все – и пошло! Никакой профессии. Он с детства дирижировал, потому что Богом был отмечен – вот и все!..
Однажды заваливаюсь я к Муратовым, а они как раз делают «Наш честный хлеб». Кира тогда мне сказала: «Знаешь, на этот фильм ты нам совсем не подходишь. - Затем показала картинку Брэга – дом с какими-то вычурностями и добавила: «Твоя – вроде этого рисунка, а здесь нужна нормальная глотная музыка». На «Наш честный хлеб» они пригласили украинского композитора.
Прошло время. Муратова позвала писать для «Коротких встреч». Помчался. Она улыбается: «Первым делом – на кухню!..» Кормила паштетом. Очень вкусный такой паштет. Паштет и кофе – любимые мои угощения. Я же обожал у нее на кухне сидеть.
Кайфуем. Тут она и говорит: «Олежек, у меня негаданное и страшное горе. Господи, ты посмотри, что он прислал... - И показывает телеграмму от Станислава Любшина следующего содержания: «Кира, я не буду у тебя сниматься, потому что мне предложили роль в картине «Щит и меч» - четыре серии. У тебя мало заработаю, а нужны деньги». Так, приблизительно, и было написано – в упор. Муратова в полном отчаянье: «Ты подумай, ты подумай!» Это звучало даже не как укор... Актер был отобран, наступил срок съемок – и такое!.. Раньше же все отмерялось, любая пролонгация оборачивалась скандалом – это ведь беда была! И тут ей явилась счастливая мысль взять на роль Высоцкого. По-моему, это был первый фильм, в который его пригласили серьезно сниматься. Пришлось ей заменить и героиню. Стала играть сама, да так изумительно, абсолютно. Не принимаю обычно актрис с таким нервом, с такой ртутной душевной подвижностью, с таким надчеловеческим обаянием и презрением одновременно. И. вместе с тем, умением прощать. Но она меня захватила правдой. Как и говорил: либо абсолютный вымысел, либо абсолютная правда.
Пора писать музыку. Помню, ходил по Гостиному двору в Ленинграде. Надо уже ехать в Одессу, а еще и не сочинял, - я в последнюю минуту только сочиняю.
В Гостином же ко мне привязалась молодая цыганка: «Давай, погадаю!» Потом вгляделась: «Нет, - говорит, - не буду. У тебя очень печальные глаза».
Я пошел прочь. Она следом, сует назад рубль, которым я позолотил ей руку. В сей момент, видно, цыганка соединилась с румынкой – Кирой Муратовой, и сочинилась прямо в нее музыка. Не в «Короткие встречи», именно в нее. Вот такая абсолютная получилась музыка. И я ее повез, считая, что Кира все у меня и примет.
Я сыграл сочиненное и услышал: « Нет, это мне не подходит». С тем и уехал...
Никогда не заключаю договоров, хотя много потом теряю. Всегда вперед показываю режиссерам эскизы. Если не понравятся, то могут и выкинуть. Так меня Петр Тодоровский выкинул из «Верности». Да меня столько выкидывали – жуть...
Ну вот, уехал. И через месяц или полтора – звонок: Кира хочет, чтоб я посмотрел картину.
Опять Одесса. Гляжу, Муратова уже подставила всю мою музыку совершенно самостоятельно, притом так, как и не предполагал никогда, притом так изумительно, что мне бы в жизни так и не догадаться!.. Просто одно из лучших воспоминаний о том, как режиссер когда-либо распорядился совершенно свободно моей музыкой.
Одновременно появился Высоцкий, напел песни.
Потом очень обстоятельно, очень смешно со мной беседовали. Высоцкий говорил, что я ему должен гонорар за песни. Я с большим удовольствием ему ответил: «Да, да, да! Володька, песни – твои, конечно, - и гонорар...»
Тут подоспела музыкальный редактор.
- Вы знаете, я видела, как вы показывали музыку. Это не сочинение...
- Как не сочинение?.. Я же при вас сыграл мелодию. Абсолютная мелодия. Там абсолютная форма. Ни малейшей импровизации... Ну, просто вот – ваза, сразу получилась, точно у хорошего стеклодува. Ну, без изъянов. Я тридцать раз не пробую отливать вазу. Сразу видно: она есть – или я ее ломаю.
- Да, но все равно платить вам не буду.
И так за «Короткие встречи» мне не заплатили ничего. Потом, кажется, я получил за четыре минуты музыки, хотя там было ее очень много. Эта была одна из сенсаций в нашей среде: редактор, убедившись, что композитор легко творит, отказывал ему в вознаграждении. Кстати, Россини тоже сразу сочинил «Севильского цирюльника». Значит, это – не опера по такой логике...
Сперва какое-то время меня снова вызвали. Да, сделали полную запись с оркестром, включая финал и проходы. Немножечко по-другому уже звучало... Как ни старался, не мог повторить заключительный номер, как играл его в первый раз, а он Кире теперь очень нравился. Пришлось оставить черновик. Но к черновику я приписал такое там соло для трубы, виолончели и так далее.
Минуло еще немного дней – и приходит из Одессы открытка:
«Олежек, Олежек, ты знаешь, я когда слушаю твою музыку, то она мне больше нравится, чем ощущения в любви за всю мою жизнь. Муратова.»
Открытку эту храню до сих пор.
Третьими были «Долгие проводы» - третьими у нас с Кирой, удивительнейшая работа, которая меня потрясла.
Помню, под утро приехал, всю ночь мучился бессонницей, и начали мне показывать материал. Он настолько меня всего как-то... со мной какие-то чудеса стал вытворять – вывесил, что ли... Так и происходят в реальности чудеса... Тут-то я окончательно убедился: Муратова – абсолютная красота, самая негуманистическая дама, с неба сошедшая. Повторюсь: гуманисткой и демократкой абсолютная красота не может быть. Бог создал любовь для того, чтобы прекрасное не по Дарвину отбиралось, не путем каких-то гешефтов по принципу взаимной полезности, не путем каких-то там расовых предпочтений, а по страсти. Лицо – это не результат отбора. Это абсолютность, то есть Божественность. Не могу лучше объяснить... И ненавижу теоретиков, журналистов, потому что они пытаются осмыслить то, что мы не имеем права трогать, абсолютно нельзя трогать и нельзя над этим задумываться.
Тому, чем владеет Муратова, никто научиться не может, а вот, наоборот, утратить все – очень легко, достаточно только потерять натуру. Гений тогда гибнет сразу!..
Муратова не мудрствует. Она, даже когда мыслительное позднее стала кино делать, когда я уже не подходил ее картинам, потому что моя музыка иного рода, была беспощадна к своей ясности, ее картины совсем другие, чем у аналитиков наших или западных, препарирующих все страшное, нечистоплотное, омерзительное и гнусное, что водится на земле. Уникальность Муратовой не в том, что она откровенно про себя говорит: «Я тронутая». Может, не мне об этом судить, но как режиссер Муратова очень здорова, абсолютно нормальна.
Но возвращаюсь к «Долгим проводам» - совершенно незабываемым.
Обычно написанное сдаю по телефону. Меня понимают, потому что предлагаю не какие-то там звуковые вещи, которые зависят от оркестровки. Моя музыка через любую трубку, на самом поганом монтажном столе забирает абсолютно: таков порядок нот...
Кира после просмотра объяснила, что в «Долгих проводах» не будет музыки. А должно быть... на одной ноте что-то такое, потом немножечко полная тишина – и опять немного вот такого, да. Разговор происходил, как всегда на кухне. Ночью.
В Одессе в тот год случилась холера. Многие эвакуировались морем. А я остался. Стою на другой день на трамвайной остановке невыспавшийся – до утра ворочался после разговора с Кирой, все думал, заболею или не заболею, и вдруг сочинилось болеро. Сразу, конечно, не понял, что это болеро.. А когда подложили по всей картине, то возникло некое сногсшибательное ощущение. Помните, там чайки?.. Они точно обратились в звуки... В монтажной находилась Наташа Рязанцева. Так она просто обалдела!.. Да и мне страшно понравилось, как это все легло.
А потом, поскольку Муратова все-таки реалистка, то есть не реалистка – она ищет в кино не чистой поэзии (я тоже не выношу поэзии в кино), то ей показалось, что моя музыка слишком все-таки... вот, свободна от какой-то публичности.
Да, кстати говоря, вот что интересно: «Долгие проводы» совершенно не понимали одесские студийцы, абсолютно. Да, что-то я сегодня зациклился на слове «абсолютно». В жизни к нему никогда не обращаюсь, но сейчас волнуюсь, и потому – абсолютно да абсолютно!.. Самому противно! Нельзя злоупотреблять сим понятием. Даже знать о нем нельзя. Тогда только достижима абсолютность. В этом вся штука! Забудьте про системы, утопии и так далее. Тогда в музыке и в любом другом искусстве возможно совершенство. А когда умозрительно стремишься к идеалу, то жди полного краха. Хотя, впрочем, в воспоминании о Муратовой, наверное, очень правильно, что получилось именно так.
Вообще же, рассказ на бумаге о другом человеке, передача того, что говорилось, без звука, голоса, интонаций повествователя, боюсь, вызовет искаженное его понимание.
Даже когда излагаешь свой замысел без инструмента, словами, и твои слушатели – такие чуткие режиссеры, как Кира Муратова или Анатолий Васильев, до них не все доходит, потому что музыку нельзя объяснить. Надо сыграть, а потом – сыграть еще раз – вот и все. Так же не получается растолковать кому-то и Киру...
Дирекция студии жутко невзлюбила «Долгие проводы», считая, что это болезненная, патологическая и так далее, эротичная – и черт его знает что! - картина. В общем, западный образец. Я побежал тогда, помню, к директору после просмотра, - директор довольно мило ко мне относился, хотя и считал смурным, - и выпалил: «Это гениальное кино!» Он на меня посмотрел такими вот глазами...
Я первый сказал в глаза Смоктуновскому, что он гениален, когда его отовсюду гнали. Он сыграл Фарбера в «Солдатах», а мне довелось написать к ним музыку. Кеша в ответ только выругался. Наташе Макаровой тоже сказал. Ее не понимали и не принимали в Мариинке. Я влетел в артистическую уборную после спектакля: «Ты понимаешь, что ты гениальна?!»
Так вот, Муратова почему-то не хотела моей музыки в «Долгих проводах» и оставила ее очень мало, заменив шумной компиляцией. По каким причинам, не знаю, но сохранилось только-только начало... Я довольно сильно пережил это. Особенно жаль было болеро. Оно, действительно, замечательно! И главное – Кира отказалась записывать его с оркестром – единственная возможность услышать себя тогда... Меня ведь в ту пору запретили как музыканта, нигде не исполняли. Положение изменилось только теперь: скоро в Карнеги-холл впервые будут играть мои сочинения домашние, а не для кино. Для кино писал и пишу, потому что иначе не выжил бы... Но никогда не продавался, не сделал ни одной картины типа «Тишины» или «Щит и меч».
Когда в «Солдаты» приглашал Александр Гаврилович Иванов, он очень долго меня уговаривал, доказывая, что это первый фильм правдивый о войне, потому что я ни за что не хотел писать. Но потом познакомился с Виктором Платоновичем Некрасовым и, конечно, с большой радостью согласился.
...Муратова в чем-то таинственна. Да. Нежелание ее писать с оркестром музыку для «Долгих проводов» так и осталось загадкой. В итоге – моего там весьма мало, к тому же все сыграно на рояле, в эскизном варианте.
Почти в то же самое время для «Комитета 19-ти» Савва Кулиш заказал мне болеро. И вот тут наступил момент, который часто бывает у нас, композиторов, - проклятый момент, когда мы не можем сразу что-то сделать во второй раз. Апухтин, к примеру, предложил Чайковскому после Шестой симфонии написать реквием, но Петр Ильич никак этого не мог, потому что чувствовал: в Шестой уже есть реквием.
Кулиш предлагал огромный состав оркестра – все возможности. Как устоять человеку, который лишен права исполняться?.. Все мои концерты были закрыты. Мне не разрешали – главное – даже самому играть свою музыку. А дирижера для нее и исполнителя я до сих пор никак не найду. Причина, видимо, в том, что моя музыка очень трудно вписуема, она без тактов – точных тактов нет, поэтому даже часто не знаю, как ее изобразить на нотной бумаге. Не топор, нет – метролом... Она очень как бы длинная. Оставаясь холодной, такая музыка внутри очень, говорят, на сердце действует, хотя автор и сочиняет ее совершенно бездушно, не вкладывая ни малейшего чувства.
Да... И вот в той ситуации мне дают оркестр. И. конечно, вот так, я не сумел создать новое болеро. И черт меня дернул, конечно, писать и написать на ту мелодию совершенно новую партитуру. В «Комитете 19-ти» она была широко развита, представлена в самых разных вариантах. Вот потом Лео Оскарович Арнштам, которому очень не понравились «Долгие проводы», и сказал мне по телефону: «А ведь вы повторили свою музыку. Берегитесь... У этой дамы железная рука... монтажная».
Шуберт тоже порой писал сначала песню, а потом превращал ее в квартет. Есть мелодии, что сами просятся звучать в двух-трех вариантах. А Дебюсси? А Бах? Последний продавал свою музыку по пять раз: сначала клавир для детей, потом какая-то пьеса, - он чувствует, что она не для клавесина, абсолютно ее как бы в реальности нет, и переписывает для хора... Да, случаются мелодии, которые все время в тебе копошатся. Какие-то... порядок нот, ощущаешь, неправильно выстроен, внешность не та – и нет на земле таких инструментов, чтоб это реализовать. Валенки засовываешь в рояль – против лишней акустики, потому что музыка значительно шире, чем инструментальный набор, и комбинация оркестровая сплошь и рядом – это муть, она только приблизительно воссоздает задуманное. Настоящей ноты и настоящего звука вообще на земле не бывает, как ни химичь, как ни хитри!.. Только условно ты можешь на столе простучать свою мелодию, достигая полной адекватности, потому что прели пальцы, в них есть что-то между суставами. Парапсихология не при чем. Это проникает в человека, и он, не слыша реального, - того, что реализовано как бы, все равно улавливает прямо из пальца – мимо уха, из пальца – в свои кости некие доли.
В общем, записал (поет что-то) для Кулиша. И тут пришла телеграмма от Муратовой: «Приезжай, сыграй мне на рояле то болеро».
И отправился опять в Одессу. И сделал Кире окончательный вариант.
Музыкальный редактор по прозвищу Карабас-Барабас опять-таки не пожелал мне платить. Я вышел из себя, закатил истерику, выразился, по-моему, даже последними словами: совершенно забываюсь в таком состоянии...
Кира сказала, что терпеть не может, когда при ней так ругаются. И так вот закончилось время, когда мы с ней работали. Больше она меня никогда не приглашала.
Из профессиональных вопросов, которые всегда задают: читал ли я сценарий? писал ли музыку по нему? Отвечаю: сценариев никогда не читаю, а смотрю прямо материал – и по нему пишу. Но чаще – просто по глазам режиссера.
И теперь – наиболее откровенное при всей той правде, что Муратова почти выкинула меня из «Долгих проводов»: моя музыка не для режиссеров и их кино рождается. Нет полного соответствия. Я пишу на данный день календарный, улавливая необыкновенные чувственные перемены в человеке в зависимости от времени. Вот сейчас – Чечня. Люди стали другими сразу. Может быть, подсознательно. Когда едут войска на Кавказ, как бы меняется календарный день, и человек меняется. Теперь и кино смотрят с сокрушенными сердцами. Моя музыка – средостение между фильмом и зрителем. Не вибрировать вместе с событийным календарем – значит обрекать наши картины на преждевременную устарелость. И только ощущение каждого дня сообщает непреходящий трепет. Может быть, мои музыкальные отклики на сотрясающее мир поэтому и подходят к разным фильмам.
Фонограммы, не спросясь у меня, берут в фонотеках. Написанное, например, для Ильи Авербаха растащили, растащили по совершенно непохожим лентам. Партитуру «Коротких встреч» схватили грузины. Звукохранилища выгодно приторговывают фонограммами Каравайчука.
Бывает так: вбегаешь из кухни в гостиную, потому что включенный телевизор донес родную мелодию, - думаешь, твое кино показывают. Ан нет, вовсе чужое...
Все действительное разумно. Значит, вот так и произошло, что я больше для Муратовой не пишу музыки. Вот и все. А для музыки, для импровизации, особенно сразу, ведь очень важно, какой человек рядом. Вот ты входишь в зал, и не так люди сели, и ты уже сосем играешь не так, как дома...
Удивительная вещь – сесть в кресло перед тобой, когда гость или хозяин, который тебя пригласил. Или ты пришел на запись в студию. Важно – кто и как вокруг тебя сидит, кто и как сидит возле тебя.
При Муратовой я замечательно сочинял. Вот это – иметь пять-шесть таких человек, и ты сочиняешь лучше, чем ты сам это и можешь. Она замечательно садится на стул! Может, даже лучше садится, чем ее фильмы!.. И так всегда. И Пушкин лучше садился, чем его стихи. И вот в тот момент, когда садится она, ты видишь, что вот тело все... И после этого у тебя рука в рояле – совсем другие ноты.
На «Железном занавесе» Саввы Кулиша, например, совершенно не мог сочинять музыку. Вынужден был друга Савву просить уходить из зала, потому что он стал садиться в кресло уже не так, как двадцать лет назад. А когда-то я обожал, как он садился... Такая потеря наиболее трагична. У меня мало, с каждым годом все меньше и меньше близких людей...
Мне тут пришла мысль – вы оставили диктофон, так наболтаю: все равно скоро помру...
Очень часто картины писал – и совпало – был моложе, много моложе тех, ради кого писал. Я ведь очень рано начал... Первую картину Смоктуновского. Первую картину Олега Борисова «Город зажигает огни». Гениально он там играл! Первую картину Высоцкого. И – последнюю картину Шукшина «Степан Разин», так и не запущенную...
И вдруг мне захотелось поставить стулья, пустые стулья на своей даче и вспомнить, как они на них садились. И в этот момент сыграть музыку – так просто, не думая. И все они сразу будут на моей даче. Но реквием – не болтать. И снять такой фильм «Стулья». В духе Эжена Ионеско.
Все толкают музычку. А у меня так: небо – это реальность, лучезарность, земля – это яма, грязные тартарары. Зато на моей даче светло и чисто, и они сидят. И забыто, что они умерли... И проецировать на экран, взяв из картин, лучшие их кадры. Такой фильм.
Да, еще вспомнил. Муратова когда-то мне говорила:«Как я хочу снять, как ты рассказываешь про музыку! Ты как-то особенно про свои ритмы рассказываешь. И все понятно... А уж когда играешь!..»
Вот и размечтался: а не загорится ли Кира моей идеей?.. Она ведь любит все такое. Прежде любила...
Кино – это все-таки не прикладное искусство. И писание для него – не отхожий промысел. Я, действительно, музыку для кино быстро пишу. И слышу порой, дескать, халтурю. Но и свою домашнюю пишу страшно быстро. В кино писать даже сложнее, чем свой мадригал или мотет. К фильмам все более и более трудно музыка подходит. Там теперь ищут в виде звука слякоти. Это пустые искания, это как раз легкий путь, проституция. Не музыка то, что достигается с помощью акустики, электроники, прочих сходных изобретений. Если раньше в «Багдадском воре» восприятие глухих передавали посредством эха, то теперь такое может и звукооператор. Абсурд, когда Пендерецкий делает подобное в оркестре.
Скоро появятся машины, которые смогут приблизительно то же. Допустимы только ноты, чистые ноты. Сам порядок нот создает в человеке нужный звук. Он как бы детонирует. По нему бьют молоточком, а он передает столько звука, сколько требуется для данного случая.
Изменения в кино и музыки в нем, если попытаться угадать будущее, видимо, пойдут по пути, который избрала Кира Муратова. Вот она – настоящий пророк, без мистики. Вот, смотрите, - «Руслан и Людмила», «Марш Черномора». Разве это «Марш Черномора»?.. Это Кира Муратова, это ее портрет (поет, подражая рожку). Это ее портрет абсолютный! Видите, он как акварель, он не имеет интонаций, он не имеет звука лишнего. А все играют , как правило (поет в более высокой и пронзительной тональности тот же марш), - вот так играют... Это же «Фрейлехс»! Ну?.. Интонация, интонация... Этот единый длинный темп... Не соберешь ритма – антикварная чаша. А дирижер настраивается, оркестр поднимает свои сжатые руки и (снова поет)... Все-таки это «Фрейлехс»!..
...Музыка, в общем, умирает вместе с автором. И вместе со мной все равно моя музыка умрет – записывай ее, не записывай. Исполнители – антимир, это хуже убийства...
...В войну мы жили в Ташкенте. Нас туда занесло вместе с моей консерваторией. Там же тогда находился и знаменитый ГОСЕТ – Еврейский театр. Папа в нем подрабатывал, играл в яме.
Наша семья была очень бедной: папу в годы террора несколько раз сажали и выпускали. Говорили: помогает, что я вундеркинд.
В театре каждый день репетировал Михоэлс. Я ходил с папой на работу, чтоб увидеть артиста.
В то время шефом у меня был композитор Нотэ Вайнберг. Мы с ним стали друзьями. Жена Вайнберга – Талинка тоже играла в оркестре ГОСЕТа (теперь она в Израиле). Так вот, мы смотрели спектакль Михоэлса втроем, - я у Вайнберга чуть ли не на коленях устраивался посреди ямы. Девятилетнего мальчишку Михоэлс приводил в восторг. Мудрый Нотэ говорил: «Жаль, что этого не увидят после него...»
Король Лир – Михоэлс снят на кинопленку, но целлулоидный театр восхищения не вызывает...
И после меня мою музыку никто не сыграет, как и после Рахманинова не получается... Нет, после Рахманинова все-таки легче... После Россини совершенно невозможно. После Моцарта – легче. После Шуберта – невозможно. После Пелестрины тоже. Почему невозможно? Нота, рожденная настоящим композитором, отличается от той, которую берут исполнители. Это как женские бедра, торс, ноги – и купальник, принявший их линии.
Поэтому я так дорожу тем из моего творчества, что сохранится с фильмами Киры Муратовой

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

Может быть кто-нибудь сможет обнаружить эти документальные фильмы о О.Н. Каравайчуке:
- "Рояль на крыше" ЛСДФ 1991 реж. М. Соловцова
- "Большой вальс для Коллизея" PTP 1995 реж. А. Плахов
- "Рука Гоголя" 2009 реж. С. Ландо

[Dramaturg]

Сетевое ежедекадное литературно - культурологическое издание "Зарубежные задворки"
№8/2, 2010 - По ту сторону экрана
ОЛЕГ КАРАВАЙЧУК: «ВЕЛИКАЯ - АБСОЛЮТНАЯ»

к сожалению не слушал музыку Каравайчука, но его измышления можно читать бесконечно. спасибо за выкладки

[ooz2003]

У меня только один диск есть: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Может кто в Томск сможет ещё что-то доставить (там в постах кое-что указано, что у Каравайчука и про него в принципе существует)

[ooz2003]

Такая вот книжка вышла:

Наконец, самое большое во всех смыслах и, наверное, самое важное — издательство Ивана Лимбаха выпустила книжку Ольги Манулкиной, служившей музыкальным обозревателем в питерской «Афиши» до тех пор, пока была эта самая питерская «Афиша». Огромный фолиант — толстенный, тяжеленный, 800 страниц, — повествующий ровно о том, что написано на обложке: об истории американской академической и околоакадемической музыки ХХ века, от Айвза и Кауэлла до Лори Андерсон и Джона Адамса. Я пока осилил где-то четверть (то есть сейчас примерно на Гершвине) — но уже понятно, что работа мощнейшая. Тут, собственно, не так уж много собственно критики — это именно история, очень внятный и стройный (хотя вполне академический — то есть мне как человеку, лишенному музыкального образования, местами тяжело) компендиум всевозможных работ про развитие этой самой музыки и про разных композиторов персонально. Очень нужная вещь, жаль, что у нас такого почти не пишут и не издают. И к эволюции поп-музыки тоже, конечно, имеющая самое прямое отношение, потому что, как выясняется, концепция создания американской национальной «серьезной» музыки с самого начала была связана с взаимодействием с музыкой «низменной» (типа госпела и продукции Tin Pan Alley); надо полагать, что дальше в этом смысле еще интереснее и теснее будет. Ну и существенно еще, конечно, что всех этих Айвзов и Варезов по прочтении хочется немедля переслушать, — и опять ничего не понять. Браво.

Александр Горбачев
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[lacrosse]

должно быть, хорошая.
на озоне уже продают: Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

[ooz2003]

"Эрмитаж"
Журнал MMX.XI
Выпуск N 3-4 (16). Осень 2010
В ноябре 2010 г. вышел в свет очередной номер журнала "Эрмитаж".

Спойлер

Главная его тема – современное искусство, которое рассматривается как закодированная знаковая система с потерянным ключом. В журнале представлены практически все мыслимые языки искусств: архитектура, музыка, скульптура, живопись, фотография, мультипликация, кино, цирк, художественная словесность, язык цветов.

Структура номера выстроена на сложнопереплетенных ассоциациях и перекличках между отдельными образами и темами.
В составе номера: видеофильм Олега Каравайчука, рисунки и кинопроект Юрия Норштейна, интервью с Энтони Гормли, эссе Людмилы Петрушевской и Павла Крусанова, специальные материалы о Cirque du Soleil и актуальных турецких художниках.

Вдруг, кто сможет где-то найти и выложить видеоприложение - фильм-интервью с Каравайчуком...

[lacrosse]

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

рекомендую всем.
этот песенный цикл упоминался в записи программы Гордона с Мартыновым и Чередниченко, которую выкладывали здесь на форуме

[убитьмать]

Извините, может немного не в тему, но ...

Продам подарочное издание "Шедевры русской КЛАССИКИ" на 3 cd

Издание Ридерз Дайджест

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться

На дисках:
Римский-Корсаков
Бородин
Мусоргский
Балакирев
Глинка
Даргомыжский
Глазунов
Рубинштейн
Чайковский
Танеев
Аренский
Лядов
Рахманинов
Скрябин
Прокофьев

500 р.

Причина продажи - срочно нужны деньги

8 952 891 79 24 Рамиль

[ooz2003]

"Эрмитаж"
Журнал MMX.XI
Выпуск N 3-4 (16). Осень 2010
В ноябре 2010 г. вышел в свет очередной номер журнала "Эрмитаж".

Спойлер

Главная его тема – современное искусство, которое рассматривается как закодированная знаковая система с потерянным ключом. В журнале представлены практически все мыслимые языки искусств: архитектура, музыка, скульптура, живопись, фотография, мультипликация, кино, цирк, художественная словесность, язык цветов.

Структура номера выстроена на сложнопереплетенных ассоциациях и перекличках между отдельными образами и темами.
В составе номера: видеофильм Олега Каравайчука, рисунки и кинопроект Юрия Норштейна, интервью с Энтони Гормли, эссе Людмилы Петрушевской и Павла Крусанова, специальные материалы о Cirque du Soleil и актуальных турецких художниках.

Вдруг, кто сможет где-то найти и выложить видеоприложение - фильм-интервью с Каравайчуком...

Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться