Много лет Сережа Олди из КОМИТЕТА ОХРАНЫ ТЕПЛА отказывался встречаться с журналистами, давать интервью.
Просто играл и пел свои регги - и как-то незаметно, потихоньку, вышел вместе с шумным Летовым и трансцендентальным Неумоевым в число крупнейших фигур отечественного андеграунда.
До сих пор не верится, но музыка КОМИТЕТА, вообще регги, у нас в стране продолжают развиваться вне признания широкой публикой. И уж тем более без признания телевидением и радиостанциями с их наборами поверхностных, наспех сымитированных чувств и не менее стандартных музыкальных тем.
Стабильно оставаясь вне массовых систем распределения, регги у нас словно повторяет небезызвестный период своего "ямайского подполья", когда оно - и лучшие его исполнители - долгие годы пребывали на солнечном острове в андеграунде, считаясь чем-то второсортным, музыкой отверженных, людей с социального дна.
С другой стороны, в явной изолированности этой музыки нет ничего удивительного. Ведь регги - это закрытая система. Можно сколько угодно обманывать себя, что ты разбираешься в музыке, слушать АЭРОСМИТ, ныр-эйдж, фри-джаз или Моцарта. Но если ты не способен на определенные движения души, если взгляд твой замутнен, а слух испорчен всякой лабудой - можешь быть уверен: проедешь мимо регги. На полной скорости, спеша непонятно куда.
Но регги - это и открытая система. При одном маленьком условии: что ты действительно был, самой своей жизнью, запрограммирован на эту музыку.
С Сережей Олди я хотел встретиться давно, но как-то всё не получалось. То милиция нагрянет в зал с нарко-облавой, то Олди пребывал в таком состоянии, что разговор просто невозможен.
Поближе мы встретились уже в больнице, в наркологическом отделении, куда я пришёл навестить Сережу. Но две инъекции надёжно припрятанного от сестер милосердия героина - не совсем то, что нужно для разговора.
Даже странно, что после этого он меня узнал. И вот, почти месяц спустя после "больнички", ещё одна встреча, на одной из московских квартир, в жаркий день. Второй этаж, направо. Дверь открывает какой-то бритый парень, похожий на хари-кришну. Но не хари-кришна.
Вхожу.

Олди (сидит спиной к двери, согнувшись. Смотрит из-за плеча чистым, светлым взглядом, улыбается): Как я рад, старик, что ты пришёл! Нет, ты знаешь, я, правда, очень рад... А я вот видишь, кеды раскрашиваю, белые, купил на базаре сегодня и раскрашиваю в растаманские цвета, один уже готов (показывает кед ярко-жёлтого цвета с красными полосками, на обращение которого в растаманский ушло несколько дорогих фломастеров).
- Как чувствуешь себя, Сережа?
- Ништяк, всё отлично, хорошо себя чувствую.
- Давай поговорим, запишем, как собирались?
- Да нет, давай лучше поговорим так, в кайф так поговорим, зачем записывать.
- Пойдём на кухню, чтобы никому не мешать.
- Пойдём.
Хари-Кришна: Кто-нибудь знает, как зажигается электрическая плита? (недоверчиво слушает ответы, что-то крутит и щёлкает, и потом уходит. Плита начинает излучать тепло).
- Сереж, скажи, когда ты впервые услышал регги? Ведь ещё несколько лет назад эта музыка в нашей стране была довольно редкой...
- Ты знаешь, я услышал очень давно. Ещё в те времена, когда NAZARETH был популярен... я услышал "Exodus". И когда я услышал, я просто съехал, ну всё!
- А группу когда после этого начал создавать?
- А потихоньку как-то всё покатило, Джа дал, - и всё само собой родилось... А так я даже не помню... Не могу сформулировать грамотно...
- А в тот момент, когда ты услышал, где ты жил?
- Я жил в Кенигсберге... (Олди начинает возиться с посудой, чайником, создает жуткое звяканье, в котором захлебывается микрофон).
- В Кениге легко было достать регги? Говорят, что моряки привозят?
- У меня всего Марли была фонотека. Я всего его собрал. Причём два раза. Первый раз меня "поставили" (обокрали), но я и второй раз собрал. У меня было много информации, много книжек по этому поводу.
- Но ведь это, наверное, очень дорого, собрать такую коллекцию?
- Дорого, дорого! Но я не знаю как это получилось у меня, что я находил где-то деньги на пластинки... В общем-то, не обладал чем-то другим - но на пластинки они были! Я всего Марли услышал.
- А к тому времени ты уже умел играть на гитаре?
- Да, я начал уже потихонечку, и как-то так получилось, я даже не знаю, как это получилось, как-то все нелепо совершенно.
- Был какой год - начало семидесятых?
- Да нет, я думаю, это был уже семьдесят какой-то четвёртый или пятый... Давай пить чай. Тебе сколько ложек сахару?
- Не, я без.
- У, какой ты умный.
- Гы-ы!
- Мне один приятель сказал, что если мало потреблять сахара, после 25 лет начинают мозги ссыхаться. Я подумал, слава богу и как жаль, что я люблю сахар!! Я просто не могу чай без сахара. Ладно, вот тебе тогда лимон.
- (оправдываясь) Я обычно потом ем много сладкого.
- Не знаю, есть ли здесь конфеты... (суетится)
- Нет, нет, Сережа, не надо ничего!
- Вот тебе тогда лимон! Будешь? (Режет его какими-то странно-треугольными кусками и мы их запихиваем, эти жёлтые, кривоватые пирамидки в ещё более неудобные прибалтийские чашки. Про музыку временно забываем).
- Лимон, у, клево! Жарища такая сегодня.
- (после паузы) ... Да, вот такие вот сандали, отец.
- Слушай, Сережа, а вот ребят своих ты быстро нашёл, свой первый состав?
- Первый состав? Да, он как-то так быстро родился. У меня была большая бригада, человек, не спиздеть, эдак тридцать...
- С дудкой, с саксофоном?
- Да, у меня был саксофонист. Был басист, совершенно поехавший человек, но очень клёвый музыкант, очень сложно было с ним общаться.
- А почему ты сразу с такого большого состава начал? Ведь многие, кто пытается играть регги, делает это сейчас малыми командами.
- (говорит тихо) Это был ведь у нас театр сначала... Я же работал, где сейчас фирма "Альянс" (А где сейчас фирма "Альянс"? - Вопр. ред.). Знаешь? Биржа "Альянс". Бывший ДКМ, Дворец культуры моряков, там я работал художником. Я семь лет проработал художником, а потом стал музыкантом. У меня жена уехала куда-то в командировку ... (внезапно оглядывается на плиту, спрашивает тревожно) Как ты думаешь, чай кипел?
- (уверенно) По-моему, нет.
- (неуверенно) По-моему, да. (Быстро всыпает заварку и тут же наливает). Иначе пена была бы... (Смотрит в маленькую чашку. Там что-то странное из теплой воды, двух лимонов, массы чаинок, которые все до одной всплыли, согласно рекламе турецкого чая). (Почти уверенно) Кипел-кипел! Просто я в холодную кружку всё кинул.
- (искренний, как всегда) Ничего, нормально, пить можно. (Пауза)... Так значит, Сережа, ты работал художником - вот почему ты так клево буковки пишешь. Ко мне попала твоя кассета, - альбом "Зубы", где твоей рукой выведены названия песен и состав КОМИТЕТА, а там шрифт такой клевый, витиеватый, с элементами импровизации! Слово Jah ты совершенно по-особому написал...
- Угу. (Начинает говорить быстро, но сильно запинаясь) Это движение, оно как бы исключает форму. Силой притяжения нас кидает в стороны. То есть нету ничего... Только какая-то концентрация, какая она и есть сама по себе... (пауза, быстро прихлебывает чай) Я, конечно, счастлив, что в регги столько людей появилось, ДЖА ДИВИЖН, ДВА САМОЛЕТА, вообще столько команд. Мне это очень приятно. Молодых, молодых много появилось... Я не говорю о самых известных, прогрессивных музыкантах регги, которые "втыкают"! А есть ещё люди, которые вообще живут где-то за городом, на периферии и играют очень клевую музыку... Куришь?
- Нет, спасибо.
- Не обламывает тебя дым? Хочешь фотографии посмотреть? Из больнички фотографии, очень клёвые (смотрим целую пачку фотографий, сделанных, похоже, на прогулке вокруг наркологического центра).
- (Несмотря на определённые попытки Олди свернуть разговор) Я вот тебя ещё по саунду хотел спросить. Ты специально, с самого начала, сделал себе такой тяжелый мощный саунд?
- А я ничего не делал: в принципе, оно так и есть.
- То есть каждый музыкант старается побольше вложить своего?
- Да, то есть специального разговора об этом не было. (Кричит в другую комнату) Мы не опоздаем? Нет? (пауза)
- И ты всё время шёл по пути регги?
- (быстро) Да! Как только я познал - то всё! Другого уже не было. Это как наркотик. Если ты познал - то всё!
- Другие стили тебя не интересовали?
- (жестко) Совершенно я не интересовался ничем. Абсолютно.
- И сейчас слушаешь только регги?
- И сейчас слушаю только регги.
- А у тебя менялось восприятие регги? Тебе не казалось вначале, что музыка регги это одно - а через несколько лет, что это совершенно другой мир?
- (говорит очень быстро) Очень иного! Это вообще бесконечно! Регги - это бесконечность. Это не просто ритм! Это - бесконечность. Там столько фантазии!..
Вот сейчас есть задумки, я не знаю, как назвать... проект, что ли? После выздоровления, когда я встану, как говорится, на ноги, на голову... и буду делать музыку. Есть такая команда во Франции, они сами ямайские эмигранты, КРЕШН РЕБЛ, - может, ты слышал? Нет? Советую тебе послушать эту команду.
- Ты хочешь там с ними работать?
- Нет. Я хочу с ними соприкоснуться, а потом как бы делать музыку... жёсткую такую. Жёсткий реггей. Я тебе не хотел говорить, это как бы секрет небольшой... Чтобы не сглазить просто. (Пауза). Я сейчас этим живу.
- А записи их у тебя есть?
- Нет, мне не вернули кассету. Но я их чувствую, я их знаю. Я их прочувствовал. Это настолько мой дух! Бунтарский дух. Они поют и на французском, и на английском. Они, правда, больше и в основном играют, но играют очень прикольно. Там такие растаманы, что простые любители - они просто не врубятся.
- И ты хочешь играть жесткий реггей, в том числе и инструменталы, дабы?
- Да, именно дабы. (Dub - инструментальный вариант регги, отличается, в частности, более жестким ритмом и четкостью, подчас даже напоминает techno. - Прим. ред.)
- И ты именно с этими ямайско-французскими музыкантами хочешь играть?
- Со своими музыкантами. С французами - тут-то ещё бабка надвое сказала. Так что я хочу сначала со своими... Я очень ревностно отношусь ко всем музыкантам, мне нравится очень много команд, - конечно, ямайских, - и французы эти КРЕШН РЕБЛ, конечно.
- Ты тексты легко пишешь?
- Да! Если у меня возникают какие-то сложности, то я стараюсь игнорировать.
- То есть, просто отставляешь, убираешь от себя этот текст?
- Да, я много выкидываю.
- А в принципе сколько времени у тебя уходит на текст? Вот ты начал его писать - и когда он будет готов?
- Моментально. Если пишешь - то моментально. Потом как бы обрабатываешь для себя. И для музыкантов: я ведь не один работаю. Я очень люблю своих пацанов, до безумия просто. Они очень такие преданные музыканты, мои последние самые. Брытков, Сашка, он и саксофонист, и басист, в общем, супермузыкант. Верешко Саша, это просто подарок, просто Джа его мне с неба кинул! И я его поймал. Есть много музыкантов, которые тянут постоянно его из КОМИТЕТА, а он такой вот, упертый. Мне это нравится.
- А тебе музыканты что-то добавляют в тексты, как-то помогают?
- Нет, они над текстами не работают, они только делают музыку. Очень сложно у нас делать музыку. Потому что мы не как другие музыканты - мы ведь не репетируем, мы только на концертах встречаемся. У нас репетиций вообще нет. И точки нет, нас почему-то до сих гоняют. Отовсюду гонят и никуда не приглашают. А репетировать хотелось бы. Особенно осенью такое рвение почему-то прорывается - работать.
- А ты чувствуешь, хотя репетиции и не было, как у тебя пойдёт вещь на сцене? Не боишься, что музыканты начнут делать то, что ты не предусмотрел?
- О, я был бы счастлив!
- Чтобы пошло что-то типа импровизации?
- Да! Да!
- На ударных чтобы возникли какие-то ритмы неожиданные?
- О, да! Они чувствуют очень хорошо. Эта музыка, она вся рождена на чувствах. Есть такое выражение африканское... я не помню, как это читается по-африкански, но смысл такой: "тот, кто чувствует, тот знает". Очень крутое выражение. Кто чувствует - тот знает.
- А технически ты что-то берёшь у Марли, у Квези Джонсона, у кого-то другого?
- Господи Боже упаси! Боже упаси!
- То есть ты сами чувства снимаешь?
- Да, сами чувства, вернее - сам ритм. Сами вибрации. Больше ничего. Не больше! Не дай Бог, конечно, если это случится, - а если это случится, то этого не случится!
- Но если ты действительно хочешь делать более жёсткие регии, то это значит, что путь Марли...
- Я не хочу драйва! Не хочу танцев. Надоело танцевать! Все танцуют, пританцовывают и говорят об этом.
- А тебе что-то дала работа в студии? Я знаю, что КОМИТЕТУ очень редко удавалось в студии поработать... Это чем-то тебя обогатило?
- Тут я как раз совершенно с гобой согласен. Очень круто мне там помогли и очень круто там к чему-то меня подвели. Я просто научился работать. И второй раз на студии, если, дай Бог, получится и будем писать третью пластинку, - я думаю, этой зимой, когда я поправлюсь, и буду разговаривать и петь и играть нормально. (Глубоко вздыхает). Тогда будем играть такую музыку. Причем будем играть её так, задней ногой.
Я вообще врубился тут недавно, что мне с моими музыкантами играть - как праздник. Мне очень легко играть с ними.
- И они очень любят играть с тобой, у меня такое впечатление...
- Да, но я бы давно бы на их месте послал бы меня на хуй! (имеются в виду те проблемы, которые в изобилии создавал Олди в "торчковом" состоянии. - Прим. М.Т.)
- Ну, подлечишься, им будет с тобой легче.
- (улыбается) Да я их просто заебал. Они не знают просто, куда девать меня: к земле, "давай мы тебе участок купим, сиди и выращивай".
- Ну, а больница тебе немножко помогла?
- Ты знаешь, последняя - да. Последняя. Даже не больница, - потому что там не профессиональные были врачи. Лечили меня очень банально. Я сам лечился... Я пролежал три-четыре дня в реанимации, мне поставили катетор и задели ключичный нерв. То есть длинный поставили.
- Под правую руку?
- Да! И помимо ключичного они задели ещё легочный. То есть у меня было кровотечение большое. Ну, и я сам вырвал его. (Голос у Олди чуть дрожит)... А они делили в эти время гуманитарную помощь... Которая пришла больным, я так полагаю. Они делили её между собой. Им было по фигу, что у меня правая сторона отказала. А потом я решил, что правильно мне одна цыганка сказала, что "ни одна больница тебе не поможет, ты только сам вылезешь из этого". Да и Наталья помогла, спасибо ей большое (П.Ширымова, американская гражданка и журналист. - Прим. М.Т.)
- Ты думаешь, ты сам сможешь?
- (спокойно) Да! К тому же завтра у меня жена приезжает. И мы улетаем завтра-послезавтра на Алтай. Поеду в тайгу, поживу там - просто ништяк - оттянусь!
Сумасшедшая московская оса подлетела к микрофону: Уу? У? Фру-у! Пп-п! (улетает)
- А я уеду, возьму лодку, отдохну на пасеке, поживу один, жена пока там будет, со стариками... я хочу сейчас уединения...
- А тебе в уединении писать тексты легче?
- А я не хочу ни писать, ни чего другого. Я... У меня вообще не бывает такого желания, что я хочу написать песню... Если она напишется, то, с божьей помощью, сама и быстро. Тут нужна сама ситуация. А в её отсутствии нет никаких вибраций.
- А какие-то тебе удалось в последнее время создать новые песни? Или просто чувствовал себя так неважно, что...
Оса: Уэ-ээ-ээ! Хх-х-ххх! Бр!
- (не замечая августа) ...Или вибрации просто не проходили?
- Между нами, пацанами, я написал в больнице две песни. Так, знаешь, когда делать нечего. Одну я посвятил Майку Науменко, потому что я его очень люблю. А вторую я посвятил... я посвятил чему?... А, себе и Хайлие Селассие (чуть улыбается). Получилась такая вот заминочка, я долго скромничал, и решил - а почему я такой человек, который не стремится ни к славе, ни к... не знаю, забыл все слова...
Оса: (громко) Ыыы-у-ы, у! Пфф-ф!! (Никто не обращает на неё ни малейшего внимания. В результате чёрно-жёлтая остается существовать лишь на записи).
- Это уже было во второй больнице или в первой?
- Это уже было... за два месяца я побывал в трех больницах.
- Ах, да, правильно, ведь ты же еще в Кениге...
- Да... И ещё в Питере, когда сваливал. Вот, смотри, фотография какая удачная... (показывает сделанный кем-то контражурный портрет, очень летний, жёлто-бело-бежевой тональности). Не! Ну грамотно делает человек, что и говорить... Специалисты когда делают... Я вообще люблю мастеров своего дела. Понимаешь? Не любителей, а мастеров...
Оса: Ф-ф-ф-ф-ф-ф-ф-уппп!!
- А вот каким будет плакат (показывает снятую на сцене фотографию, тёмно-жёлтые музыканты на фоне темноты).
- Темновато немножко...
Животное: ж-ж-ж.
- (негромко) Нормально!.. Ништяк. Я не люблю тона светлые, потому что они тогда какие-то неправдивые.
- Золото такое получилось, хорошее. А, вон и Рада там тоже!
- Рада! Там всё вообще.
- Тебе нравилось, как Рада подпевала последний раз на концерте? (в клубе МГУ)
- Да, мне очень понравилось. Я даже сам не ожидал, что она будет петь так именно...
- Очень интересный эффект получился. Твой голос шёл со сцены, а голос Рады - может быть, как более высокий - отражался и шёл как бы из зала. И я, когда вышел на сцену фотографировать, не мог понять, что делается. У меня даже возникла мысль, что Рада стоит между кресел и поет.
- Да, было клёво (неожиданно напряженно спрашивает): А сколько отсюда до Курского?
- Понятия не имею.
- (мягче) Но недалеко это? Меня там просто ребята должны ожидать. Ну, я думаю, минут десять ещё можно посидеть. (После паузы) Так получилось, что я просто заебал своих пацанов, но не только пацанов, просто всех своих ближних и решил переломаться... (тихо) совсем... Вот. Дошло просто: ребенок, жена, люди страдают очень много... Постоянно торчать - ведь двенадцать лет - это срок, конечно, такой...
- Да, опасный срок...
- (голос его чуть дрожит) Да... И сейчас у меня было сложное состояние... Теперь же я чувствую себя более-менее... Поэтому я сейчас спрыгну с этой беды.
- Но проторчал ты, наверное, здорово?
- Да, проторчал я всё.
- А мою регги-кассету с крокодилами тоже? Которую я с дочкой разрисовал и принес тебе в больничку?
- (весело) Нет, нет! Очень клёвая она, с этими нарисованными ребенком крокодилами. У одного шприц вколот. Так всё прикололись! Эта больничка со шприцом! А потом крокодил на пляже, в Кениге! (смеется). Кайфово! Самые две радостные кассеты мои были. Я тогда привез... я ведь ещё ничего не соображал в больничке... А когда приехал домой, начал втыкаться - смотрю, среди вещей две кассеты с крокодилами. И так грамотно всё сделано, дадаизм такой. Я подумал - неужели это взрослый рисовал? Непохоже.
- Я специально дочку просил. Всё утро рисовала.
- (продолжает) Взрослый так нарисовать просто не может!
Телефон: Дриллл-динг?
- Сегодня день такой хороший, что я стараюсь всё успевать... У тебя есть еще какие-то вопросы, может быть, серьезные?
- Я тебя хотел спросить: регги тебе помогает жить?
- Помогает? Нет, больше того! Больше! Ты понимаешь, вот ты спросил меня - и я невесомый. (Говорит счастливым голосом) Я-просто-не-весомый! Вопрос такой - просто ништяк!
- От одного слова регги балдеешь?
- Я счастлив, что ты меня спросил... тут сама постановка вопроса... Регги - это больше чем жизнь моя.
- Да, хорошо б тебе ещё записать альбом осенью...
- Мне вовсе необязательно писать - я хочу играть очень. Да, мне кажется, всё придёт. Само собой придёт...
- Знаешь, когда я послушал твой альбом студийный, мне показалось, что тебе с твоей группой лучше просто на сцене записываться. Потому что такой кайф катит и он отчасти пропадает в записи на студии...
- Совершенно верно.
- Потому что в студии - я не знаю, может, из-за спешки, может, ещё почему, но временами какая-то судорожность чувствуется в вашей музыке.
- Да, драйва нет такого, реггического.
- Драйв вроде есть, но не от регги он идёт.
- Да, там песни все разные, и вообще всё по-разному... Может, ещё чайку?
- Давай, действительно. А скажи, Сережа, как вы делали: сначала инструменты все прописывали, а затем голос накладывали?
- А я не помню. Вначале мы вроде бы сначала с барабанщиком что-то делали. Я не помню.
- Мне вообще интересно, как регги пишется в студии...
- В студии было сложно! Мы долго сопротивлялись и говорили, что нам надо играть всем вместе, - но нас все-таки убедили люди грамотные. Научили работать. И ничего - получилось.
- Ничего, неплохо...
- Я сам... Нет! Не то чтобы "неплохо" - можно было в сто раз лучше сделать!.. Если бы хотя б один раз до этого поработали на студии. Я же пришёл туда просто с открытым ртом - я такого никогда не видел (говорит жестко). Тут всё можно! Делай что хочешь, делай как хочешь! Есть гармонайзер, который может всё сделать. Есть холл. Аппаратура самая современная.
- А первый альбом ты записывал когда, в каком году и где?
- Ой, это было в Кениге, зимой - очень такой лютой - в ДК, где теперь "Альянс". Всю ночь. Там пацан просто один, военный моряк, принёс всю аппаратуру для записи, ревер там, все дела. Такую крутую. И мы - раз, и записали все, сдуру. Басист взял, ушёл, обиделся на меня за то, что я начал скандалить. Я поссорился с ним немного, а он взял и свалил - представляешь, придурок... Обиделся, бля. А уходить некуда - я даже не знаю, куда он спрятался в ДК, идиот. Плакал, наверное, сидел... Ну, и взял бас Коломийцев, последняя песня осталась - "Не верь" и ещё что-то...
А так все остальные записали со сцены, "Зубы", первый наш альбом.
- А ты часто на музыкантов жестко наезжаешь, начинаешь им говорить, что надо так, а не эдак играть, и т.д.?
- (после большой паузы)... Не!.. Сейчас гораздо все проще... (прихлебывает: Хлюп-п!) Они сами на меня наезжают.
- (наблюдая за странными действиями Олди на кухне) Это правда, что ты учился в Кениге на кока?
- На повара? Было дело.
- И до сих пор готовишь хорошо себе, или так, что и как придется?
- Ну, я делаю вегетативные всякие...
- Яичницу по-растамански?
- (тихо) Нет, я стараюсь вообще поменьше яиц есть... (прихлебывает чай: хлюп, хлюп)...
- И не тянет на мясо?
- (тихо) Мясо хавать - всё равно что говно хавать... Я не знаю, меня не тянет... Я могу поесть всё, что угодно, понимаешь? Один дзен-буддист крутой собрал своих монахов, зарезал собаку, сжарил и заставил всех есть. Он сказал: если Будда в груди, в душе - то можно есть хоть собаку. Понимаешь, очень урок такой крутой. Но я врубился просто, со временем, что всё это условность, понимаешь? Есть не есть, мне совершенно по фигу, что человек кушает. Вот если написано в Бхават-гите: тот, что ест - тот то и есть. Но это относительно всё, в общем-то.
- А цвета какие у тебя сейчас любимые? После того, как ты стал растаманом, изменилось восприятие цвета?
- Нет, не изменилось, все так и осталось.
- У тебя и до этого были любимые цвета: красный, желтый, зеленый?
- (строго) Желтый-красный-зеленый. (Волнуется) Они везде, ты понимаешь! Это цвета, которые присутствуют везде. Они везде.
- И в сознании они у тебя тоже?
- Безусловно! Постоянно. Они даже в светофоре.
- То есть ты идёшь по улице, и если светофор...
- Да, то сразу торчу, ништяк.
- Это клёво.
- (опять переключаясь) За полчаса, я думаю, мы докатим? До Курского? Я кассету попросил посмотреть там у человека, и если он уйдёт, будет плохо... Ну ты задавай, задавай мне серьезные вопросы.
- Про смысл жизни, например?
- Нет, "смысл смысла", это всё уже мы проходили. Сейчас мы подумаем, минут пятнадцать, а потом запишем.
- Тогда продолжим про цвета. В Текстильщиках в больнице у тебя над кроватью неслабый трехцветный флаг висел, с большой надписью.
- "Мариуана?", да он сейчас дома... Он постоянно со мной. Я его ношу с собой. Это как молитва моя.
- Тебе его подарил кто-нибудь?
- Да, подарил один человек.
- А колокольчик мой, чтоб злых духов отгонять, ты не потерял?
- Ты знаешь, у меня кто-то всё это снял с рюкзака. И флажки, и всё. Время прошло, много потерь. Потерь очень много... (вдруг весело) Но это хорошо, что было много потерь - это значит, что поиск дальше будет очень крутой!
- Да, освободиться от всего немножко...
(Собираемся и выходим. Олди надевает странную для августа осеннюю черную куртку с молниями, -потёртую до серости.)
- Ещё мерзнешь после ломки?
- Да, теплообмен ещё не скоро восстановится.
- Куртка у тебя бывалая.
- Видишь длинную молнию на рукаве? Она расстегивается, вот так. Раньше я сюда клал здоровенный кинжал, и если кто подходил, просто показывал, - вот! - и все вопросы отпадали.
- Ну, сегодня у тебя кинжала нет, так что я ещё задам парочку вопросов.(Спускаемся по лестнице со второго этажа и выходим на улицу. Прекрасный август, тепло, солнечно, воздух чистый. На пьяном стекле танцует огонь. Идем в сторону Кольца.) Смотри, смотри, флаг почти что растаманский, только порядок цветов непонятен, флаг сложился почти пятиугольником от ветра.
- Да! Не могли уж развернуть. Это посольство Гвинеи-Бисау. У них, правда, сочетание цветов несколько иное. Должна быть просто одна звезда, а там у них ещё какие-то штучки. Но это такой, совковый флаг... (пауза, идём и греемся на вечернем солнце)... Пока я ещё в Москве, вот видишь. Ништяк. Наталья мне очень круто помогла (голос у Олди начинает дрожать), я думал - не перекумарюсь, потому что там сады, мак, понимаешь, просто горы мака. Но я там первый раз закинулся, правда. Не стал варить, так, надербанил просто пару портянок. (Выходим на Садовое кольцо рядом со старым зданием Склифосовского. Движение здесь просто адское).
Машина: У-ух! Хх-х-х-х-х-х...
- (Продолжает) А потом спрыгнул, сразу. Один раз, правда, вошел опять, в состояние стояния. Но опять мы о наркотиках! Все наркоманы, они любят поговорить о наркотиках. Или целый день говорят только о наркотиках, особенно опиушные.
Машина: А-а-а-а-а-а! Х-х-х-х-х-х-х...
- Ничего, теперь тебе полегче будет...
- (Быстро) Да, у меня теперь совершенно другие проблемы...
- Какие, например?
- (Быстро) Я не знаю, какие, но они другие. Я знаю, что они другие. Мне не надо бегать, искать, колотиться... Все. Прошло двенадцать лет, и я их даже не заметил. (Шум, как от взлетающего самолета).
- Ты серьезно думаешь, что у тебя сейчас начнется новая жизнь?
- Да, у меня теперь начинается новая жизнь, начинаются новые приколы.
- Приколы в какой области?
- Например, хочу издавать газету о регги. Она будет на русском и английском. О русском регги там будет писаться по-английски, а об иностранном - на русском (смеется).
- И сам будешь писать?
- Да, сначала она будет выходить в рукописном виде, а потом уже по-другому.
- А ты серьезно воспринимаешь все эти дела: и Джа, и Согласие?
- (Продвигаясь по переходу) Ты что! Больше, чем серьезно. Даже говорить об этом нет ни малейшего смысла, понимаешь? "Парень, ты к этому серьезно относишься, или гонишь?" Я скажу тебе, потому что ты с пониманием относишься к этому делу: Джа есть, был и будет! Джа все видит и контролирует.
- Сережа, Сережа, осторожнее, машина едет слишком быстро, Джа не, успеет её остановить перед тобой.
- (Слегка приостанавливается) Ты думаешь, Джа всем занимается? Он просто везде рассредоточен. Вот ты и он (кивает на "харе-кришну") - вы и есть Джа. Джа всё контролирует. Просто половина людей не врубаются, что они растаманы. Вот этот (кивает на бритоголового) вчера узнал, что он растаман.
- Ты помог, наверное?
- Не, он сам врубился.
- Слушая музыку?
- Да, и музыку, и вообще, по жизни. О, автобус наш едет! Побежали! (Стартует. Я сильно отстаю, пытаясь удержать на поясе прыгающий магнитофон. Перемещаюсь неуклюже, как Паниковский с гусем. Олди оглядывается.) Старые ежики медленно бегают?
- Нет, у меня магнитофон на бегу раскрывается. Я чуть кассету твою под колеса не уронил. (Пытаюсь наладить "Сони", но в троллейбусе, которым по московской традиции управляет воин-афганец, сделать это не просто. Именно в этот момент Олди выдает в пространство какую-то совершенно невероятную телегу о сути жизни и связью ее с сутью музыки регги. Телега, не задерживаясь у микрофона, с грохотом закатывается у меня в подсознание, где и пребывает до сих пор. В момент разговора лица у нас такие, что пассажиры троллейбуса, когда мы выходим, провожают нас такими же взглядами, как крестьяне деревни Белые Столбы - обитателей местного санатория... Спускаемся под землю. Разговор продолжается в холодном и глухом подземном переходе, через который мы словно попадаем в сентябрь) ... Среди твоих кассет в больнице была одна кассета с блатными песнями, чисто воровскими. Пели два парня, очень неплохо. Кто это были? Ты вообще помнишь такое?
- А в какой больнице?
- В Текстильщиках.
- На какой кассете?
- Ты мне её ещё отдал, чтобы я тебе регги на неё записал...
- А про что песни?
- Про одиночество, про несчастную жизнь.
- Нет, не помню.
- А мне ещё говорили, что когда тебя из больницы в Текстильщиках выгнали, за то, что ты прямо в палате вколол себе героину, - ты сел рядом на скамеечку, взял гитару и какую-то одну песню из этих и спел...
- (Заинтересованно) Да? А я не помню...
- Про какого-то паренька, жалостливую...
- Нет, я не помню, я извиняюсь, но я не помню...
Прохожий: Все, что было с тобой, ты давно позабыл.
- Сережа, ты и такие песни слушаешь?
- Да, люблю... полюбляю, как говорят. (Спокойно садится на грязные и заплеванные ступени станции "Курская-кольцевая" московского метрополитела имени Ленина).
- (Путем сложной игры ума вспоминающий, как сидел таким же августовским днем на чистых ступенях Александрийского столпа в Ленинграде) Ты в Питере, говорят, выступил недавно?
- Да. Друзья даже засняли это на видео. Я всё Наталию прошу, но она не дает мне запись, специально. В клубе "Инди" мы играли. И в "Тамтаме" было весело. Собрались негры, такой народ, все играли очень клёво.
- Сыграли хорошо, или как?
- Сыграли, наверное, очень плохо... потому что я ничего не помню. Ничего не соображал. Гаркуша танцевал там... а я не мог ничего...
- Ты с Гаркушей давно знаком?
- Да, с Олегом мы давно знакомы. Это один из лучших моих друзей. Даже не один, а самый лучший. Правда, он пьяница, а я наркоман. (Чуть улыбается) Поэтому мы с ним такие друзья, клеиые... Он любит меня, а я его люблю.
- А к регги он как относится?
- К регги как... - ну, Гаркуша - он белорус, что ему? Регги он любит, потому что как только я приезжаю, он сразу говорит - давай "Нового солдата"! Очень.
- А у тебя среди твоих песен есть какие-то самые любимые? Или они для тебя все... (Душера-а-аздирающий женский крик в толпе, но мы на него не реагируем. Здесь всегда все вот так.)
- ... А это - как пойдет. Она может быть самой нелюбимой, но если пойдёт... Меня уже об этом спрашивали, но я как-то не втыкаю, у меня полный невтык. (Смотрит на толпу)... Люди странные, их так здесь много! И все они странные. И их здесь так много, что просто кошмар.
- А ты можешь уловить ритм регги, если смотреть на толпу? Вот, идет человек...
- (Несколько раз просит повторить вопрос. Потом быстро отвечает) Ритм поймать в шагах? Безусловно, ведь регги - оно везде. Безусловно! Он присутствует в каждом человеке, в воздухе, во всем. В киоске, в самолете, везде. В машине. В любом мажоре, в любом гопнике.
- А под музыку регги ты пробовал рисовать что-то?
- Ты знаешь, когда я начал играть, мне и рисовать как-то расхотелось. Но сейчас рисовать мне опять хочется.
(Из толпы внезапно появляется среднего роста белобрысый паренек. Это Сэнди, один из перкуссионистов группы МАЛЮТА СКУРАТОВ. Он весь в черном, глаза заплаканные. Сэнди пришел прямо с похорон известного московского тусовщика Жени Круглого. Смерть у того была более чем жутковатая: Круглый, когда увидел, что его подруга стала умирать от передозняка, сам вколол себе смертельную дозу, - и они умерли вместе. Вот такой коленкор).
Сэнди (в слезах): - Ты понимаешь, он лежал в гробу, ну совсем, совсем как живой! Как живой. Нет, ты не понимаешь! Ты не знаешь. Боже мой.
- (Зло) Да я скольких перехоронил, - не одного и не одну! Их больше, чем ты видел живых. Сколько я перехоронил за жизнь молодёжи... Ты!..
Парень в чёрном: Меня зовут Сэнди...
- (Ещё злее) Меня тоже зовут Сэнди. (Пауза, все постепенно успокаиваются, и прохожие перестают на нас пялиться).
Из толпы выходит композитор Аарва Пярт, весь в черном, как берлинская кукушка. Произносит : "Стеная и плача у рек Вавилонских". Надевает на свою большую голову черную широкополую шляпу и сливается с толпой.
- (Миролюбиво наклоняясь к Сэнди, сидящему на ступеньках ниже него) Все нормально, старик, успокойся. Радуйся. Ведь когда Марлея хоронили, вес танцевали регги!.. (Оборачивается ко мне) Ты знаешь, меня можно спрашивать о чём угодно, я отвечу. На любой вопрос, или почти на любой. Просто у меня по жизни есть определённые шторы, они опускаются, и те, кто давно меня знает, знает, что есть эти шторы.
- Я чувствую, что они есть, и совершенно не хочу на них натыкаться, а то скажешь: вот, пристал, зараза, тянет жилы.
- Нет, мне с тобой было очень приятно встретиться, ты зря так думаешь, я об этом даже бы и не додумался. Меня совершенно любые вопросы не шокируют. Так что ты не обламывайся и спрашивай.
- ... Ты действительно срок мотал? Или это и есть одна из "штор"?
- Да, я сидел два года. По малолетке сначала, а потом из-за распиздяйства всякого. В тюрьме и в зоне.
- И оттуда многие вещи попали к тебе в песни?
- Нет! Оттуда ничего не попало: ведь прошло столько времени, прошло лет двенадцать...
- То есть то, что происходило в тюрьме или лагере, в песни не вошло?
- Нет, это осталось как-то само по себе.
- А в армии ты был после этого?
- Нет, не был.
- Ты себе в паспорте не исправлял даты рождения?
- Нет. Почему ты спросил?
- Потому что тогда в больнице ты мне сказал, что ты 54-го года. "Я на два года моложе тебя", - вот твои слова.
- (чуть улыбаясь) Это я прикололся к 54-му году рождения. Я 61-го.
- Откуда у тебя кличка Олди? Это ты сам придумал?
- Ну, как бы я сам себе придумал? Ты представь. Это произошло само собой... Где-то называли меня так. Это ещё в те времена, когда я не играл, когда художником работал. Говорили все: Олди-Олди, Олди-Олди. Олдюшка вообще-то я втиховую... Но даже Олдей называли.
- Ты все время по стране перемещаешься по той или иной причине, - а есть город, который тебе действительно родной?
- Ты знаешь, я Москву почему-то люблю. Она совершенно дикая, но я все равно её люблю. Здесь много и растаманов, и просто близких людей клёвых. Ситуации бывают разные, конечно. В Питере, конечно, тоже очень много у меня знакомых клёвых. Впрочем, как и везде... Но в других городах я не помню... В Новосибирске, в Новокузнецке...
- А на Алтае у тебя что?
- Там живут у меня дедушка с бабушкой.
- Скажи, Сережа, у тебя есть какие-то тексты, которые в песни не превратились?
- (после паузы, уверенно) Да, есть.
- Ты сможешь их дать, если будет издаваться книга о КОМИТЕТЕ ОХРАНЫ ТЕПЛА?
- Да. только надо поработать над ними. Сейчас я не работаю. Пусть работает рабочий класс (чуть улыбается).
- На Алтае сил наберёшься, и поработаешь потом. Приходил бы, кстати, на радиостанцию "Эхо Москвы", мы там вместе с Сашей Лаэртским ведем прямые эфиры в ночь с субботы на воскресенье. Попоешь, с людьми поговоришь по телефону. Тебя очень любят в Москве. Сашка запустил в эфир твои альбомы, слушатели знатно приторчали. Приходи.
- В эти дни не получится, на днях улетаю. Но мои слова можешь передать всей публике: " Джа живой, он будет жить и жил вечно!" Остальное все - музыка. Всё приходит и уходит. И еще что я хотел сказать: ты можешь спокойно работать с текстом интервью. Можешь смело, на свой вкус, ставить музыку в эфир. То есть я тебе доверяю, вот что я говорю. Но, конечно, "Мариуану" очень желательно поставить. Чтобы она была в драйв... Не обязательно со мною что-то делать. Можно и без меня. А вообще, приколемся. Ещё будет времени много. Ещё приколемся, и мозги будут на месте.

... Так оно и вышло: через полторы недели Олди, посвежевший, четко произносящий слова, не заплетающимся языком, вернулся с Алтая и рассказал о тамошней жизни, о своих деде и бабке... А через несколько дней пришёл на эфир, совершенно обкуренный, лег на подоконник и проспал несколько часов. Но на эфире выложился, как мог: говорить ему было трудновато, но спеть - спел. В том числе новую, сочиненную им на Алтае песню "Красно-желто-зеленый стяг", которую он намеренно сделал почти вне ритма регги. "Сочинил для уток, на озере. Моя музыка никому теперь не нужна", - угрюмо сказал тогда Олди.
Ещё хуже Олди выглядел на концерте в Новых Черемушках: "Господи, Миша, я т-а-а-к обкурился...", - пробормотал он в толчее за несколько минут до концерта. Пока московская группа ЛОЛИТА, которая должна была аккомпанировать Олди, играла свою собственную часть программы, Сергей спал прямо на сцене, привалившись к стене, рядом с грохотавшими ударными, бледный, почти сливаясь со штукатуркой. Его чёрно-серая куртка стала за месяц ещё потрепанней. "А теперь, - объявил Плюха под понимающие смешки присутствующих, - Гарри Алебастров и его пидарасты". Олди их будить не стал: но группа заиграла нечто реггическое и Сережа как зомби, не раскрывая глаз, встал, вытягивая руки вперед, продвинулся к микрофону. И спел. Все путем. Даже изменил в одной из старых песен слова. Прозвучало "Берегите детей от ганджа", вместо "огня". Весьма кстати.

На этом
лето и закончилось.
Утепляйтесь, растаманы,
скоро осень.
Но если будет весна,
берегись как огня.

М.ТИМОФЕЕВ