Берегите тепло (Олди и его КОМИТЕТ)

[Чужой]

По правде говоря, появление реггей в Советском Союзе в 80-х не кажется чем-то естественным. Слишком не вяжутся привычные сегодня, хоть и подчас поверхностные ассоциации, связанные с этой музыкой - такие как солнце, мир, любовь, да и сам ее неповторимый грув - с повседневной жизнью СССР середины-конца 80-х в частности и России ХХ века в целом. С другой стороны, такая ситуация наверняка поспособствовала тому, что эта музыка здесь появилась, - так что, возможно, в этом и нет ничего удивительного. Преемственности в России в музыкальном плане никогда не было, и группы, становившиеся впоследствии легендарными, ориентировались чаще всего не на своих отечественных предшественников, а на какие-то фрагментарные впечатления от одиночных образцов западной музыки, тем или иным образом просачивавшихся к нам сквозь железный занавес. Эти влияния, смешиваясь с тогдашней действительностью и собственным творческим потенциалом музыкантов, сильно преломлялись, и в результате часто получалось что-то довольно самобытное. Один из примеров такой самобытности появился в 1987 году в городе, который сам по себе отличается большим своеобразием - в Калининграде.

Калининград и русским-то на тот момент был всего около сорока лет, в то время как немецкая история Кенигсберга, столицы Восточной Пруссии, восходит к началу XIII века. Но на этом историко-географические коллизии, связанные с группой и местом ее возникновения, не заканчиваются. Как известно, человек, одним из первых в стране начавший играть реггей, приехал в Калининград из Барнаула, что в Алтайском крае (по иронии судьбы - или, опять же, напротив, вполне закономерно? - именно в тех краях буквально несколько месяцев назад появилась первая в стране официально зарегистрированная растафарианская церковь). Переехав в Калининград, он быстро стал звездой местного андеграунда и, поняв, что люди здесь, в отличие от многих других небольших российских городов, живо интересуются музыкой, собрал свою первую группу, которая называлась СВОБОДНЫЙ ЧЛЕН. Году в 1987-м Олди, как его называли, наверное, большую часть жизни, услышал альбом Боба Марли "Exodus", после чего в нем будто что-то замкнуло, и он твердо решил играть только реггей. Группа, в свою очередь, была переименована в КОМИТЕТ ОХРАНЫ ТЕПЛА.
В воспоминаниях представителей калининградского андеграунда конца 80-х - начала 90-х Олди навсегда останется законодателем моды, человеком крайне необычным, эксцентричным, неадекватным и непонятным. Именно этими словами характеризует его бессменный калининградский барабанщик КОМИТЕТА Александр Верешко, говоря о том, как он впервые услышал про Олди: "Где-то в 1986 году я узнал, что есть какие-то непонятные ребята... ну, на то время да, скорее всего, именно непонятные - Стэн и Олди. Это был такой тандем непонятных людей, которые что-то там такое вытворяли... И одно упоминание о том, что, мол, я со Стэном или с Олди где-то сидел - это было круто" (Стэном называли басиста-самородка Валерия Симченко). Начиналось все с самой модной тогда в Калининграде группы 003 (позже переформировавшейся в ГИТАРЫ СТЕРЕО), где играл Глеб Ильюша (ныне московский дизайнер) - большая часть этих ребят учились в КТИ (Калининградский технический институт, ныне университет - КГТУ). Они же сделали популярной тусовку "на быках" (немецкая скульптура, правильно называющаяся "Борющиеся зубры", прямо перед зданием университета; см. строчку "Два здоровых быка - молодежный алтарь"). А Олди тогда просто подыгрывал в 003 на барабанчиках.
Олди неизменно бросался в глаза на улице, причем, видимо, сходу, и нельзя было четко сказать, чем именно он выделялся, - скорее всего, это была просто комбинация каких-то деталей его внешнего вида, некий общий имидж. Как говорит человек по прозвищу Фил, знавший Олди в 90-х в Москве и других городах, "Олди из любых двух-трёх тряпочек что-нибудь придумает, причём как бы не спецом придумал, а само так вышло", и приводит случай, когда тот щеголял в мятом костюмчике от Кардена "типа Буратино в костюме папы Карло", но выглядел при этом очень стильно, "только со стёбом над стильностью". Для тех, кто помоложе, дядя Сережа (Олди) был непререкаемым авторитетом - у него был холодильник, выглядевший как пачка "Мальборо", коллекция неведомых банок из-под пива (баночного пива в стране тогда не было) и пачек от невиданных сигарет, винилы Боба Марли, а стены и потолок в его квартире были выкрашены в черный цвет. Он также был первым, у кого появлялись импортные кассетники, колонки и прочие технические и модные новинки - которые он не прочь был продать нуждающимся. Все же на зарплату художника-оформителя было не прожить.
Платили Олди в ДК Моряков, где он работал, копейки, зато там имелось помещение, где, благодаря хорошим отношениям Олди с директором, и репетировала группа, - причем репетировала, как вспоминает Александр Верешко, регулярно: музыканты собирались три раза в неделю, в заранее оговоренные дни, в один из которых играли на сцене - чтобы понять, как будут выглядеть и чувствовать себя во время настоящего концерта. Олди очень любил пунктуальность: музыканты не заходили в репетиционную комнату до тех пор, пока не подходил последний человек, - чтоб опаздывающему было стыдно. Как говорит Верешко, "он был офигенным диктатором". Эти репетиции вылились в 1988 году в запись альбома "Зубы", которая была сделана в ДК Железнодорожников за одну ночь 5 февраля, - об этом подробно написано у А. Кушнира в книге "Сто магнитоальбомов советского рока". Запись получилась ужасного качества, потому что вменяемой аппаратуры просто не было, и даже как-то улучшить звучание уже готового материала не представлялось возможным. Многие также отмечали дилетантский уровень музыкантов, что лично мне, признаюсь, не бросилось в глаза. В этой записи главное - суть песен, а суть - это Олди.
Тогда в его текстах явно прослеживался колорит эпохи: большинство песен выражает яростные диссидентские настроения. Особенно Олди не угодили почему-то ветераны. В "Комсомольцах", в частности, есть такие слова:

Смерть провокаторам! Они как стоп-кран.
Вам верный путь указал ветеран.

В песне "Скоро Лето" Олди поет:

...А здесь только модные дети и ветераны, как стоп-кран навсегда.

В знаменитой же "Кайе" образца 1987 года он говорит буквально следующее:

Меня одолел ветеран, он говорил о войне, он заставлял жить иначе.
Стало скучно. Я убил его и съел.
Я проявил оперативность.

При этом одни и те же узнаваемые образы кочуют из песни в песню - помимо стоп-крана это, например, резиновый танк, который позже всплывет в "Герландии". Можно, конечно, списать это на бедность воображения, но, с другой стороны, при последовательном знакомстве с небогатым творческим наследием КОМИТЕТА подобные детали создают впечатление, похожее на встречу со знакомыми героями в продолжении какой-нибудь книги.
Очень часто в этих песнях встречается мотив застоя: "Ни шагу вперед", "Кто это выдумал - бег на месте?", "Кто дал им право давить на тормоз?" В определенный момент позиция Олди даже настораживает:

Я раньше думал: ну как так можно?
Одним все просто, другим все сложно.

Мне объяснили, мне показали,
Как живут братья на красных дачах.
Вот им все можно - они ведь люди.
А мы как... для них холуи.

Такие строчки слишком уж напоминают призыв "все поделить, всех уравнять".

Образ врага/государства/системы фигурирует у Олди зачастую в аллегоричной и комичной форме: в образе злого дровосека, например...

Птицы над лесом кружили тревогу -
Злой дровосек перешел им дорогу.
Злой дровосек появился в лесу.
Он матом ругался и жрал колбасу.

...или стремного Деда Мороза.

Здравствуй, Дедушка Мороз - голова из ваты.
Почему кровавый нос, а в мешке гранаты?
Были и песни с несколько другой тематикой - с какой именно, правда, сложно сказать. Речь идет о песне "Розовый Балет", ставшей одним из известнейших хитов КОМИТЕТА наряду с "Африкой". Несмотря на плохой звук, она выделяется из общей массы: есть в ней какая-то своеобразная психоделичность и в то же время поэтичность ("Дождь, как дворник, следы смывает"). Саксофонист Андрей Брытков говорит, что это одна из вещей, которые лучше получается почувствовать, чем передать суть словами. "Но лично для меня тема здесь - это паранойя, какое-то состояние, которое очень свойственно было ему... Наверное, лучше обозначить его именно так". Одна из тех песен, которые, к большому сожалению, так и не дождались качественной записи, хотя заслуживали ее в первую очередь.

Говорить об аранжировках в случае с этим альбомом не приходится, ни о каком продюсировании и подавно, но значит, была у Олди и компании какая-то искра (или "кайя" помогла?): несмотря на всю техническую убогость, от некоторых песен прямо-таки веет жарким зноем. Пример тому - "Так Скажи Нам, Джа!", где на контрасте с солнечной музыкой, предполагающей проблеск надежды, Олди, как всегда емко, констатирует свое отношение к реальной действительности:

Я не помню вчера, я сегодня тошнил,
На ваше светлое завтра я давно положил.
Из рассказов Александра Верешко можно сделать вывод, что искра действительно была: "На концертах КОМИТЕТА в ДК Моряков жарилась яичница, под песню "Розовый Балет" Ира Метельская по кличке Мама Ирэн выступала в розовой пачке, т.е. в балетном костюме. У нас была шоу-группа, творческий коллектив - ребята, которые не были музыкантами, но которым нравилась вся эта туса. Дух все это объединял. В одном помещении репетировали мы, музыканты, и в этой же комнате сидели ребята - у них был старший - и они придумывали различные сценки, что им делать под ту или иную песню. Понятно, что никто их не заставлял, все это делалось на чувствах". Олди, по его словам, был настоящим гипнотизером, который с легкостью добивался от людей того, что ему было нужно. Фил также упоминает, что он частенько использовал телегу, что, мол, КОМИТЕТ - это движение, это все, кто рядом, "хочешь - ты тоже будешь КОМИТЕТ? Всё - ты КОМИТЕТ!" "Олди всем раздаривал какие-то звания, типа директора группы - все, у кого мы останавливались во время гастролей или с кем пересекались как-то еще, становились директорами КОМИТЕТА или кем-то другим - и все, и человек исполнял обязанности просто великолепно!" - с улыбкой вспоминает Верешко.
О том, чем Олди жил в родных местах, когда назывался еще Сергеем Белоусовым, почти ничего неизвестно - за исключением того, что он сидел в тюрьме, в колонии для несовершеннолетних. Мнения о том, за что он сидел и какой срок, сильно разнятся, а теперь ясность в этом вопросе, наверное, уже и не требуется. Впрочем, спрашивать о докалининградской жизни у самого Олди тоже вряд ли имело бы смысл. Как говорит Верешко, распространяться об этом он не любил, да и вообще все, сказанное Олди о прошлом или каких-то личных делах, "нужно было очень фильтровать, потому что он мог такого сказануть! И это запросто сошло бы за чистую монету. Вот так и рождаются легенды". Олди недаром повторял в одной из своих известнейших песен "не верь мне". Однако в том, какую роль в его жизни играли наркотики, сомневаться не приходится. Речь идет не только о травке, но и о более тяжелых веществах. Есть даже версия, что название группы - это всего лишь код, прикрытие, ведь в Питере в то время "теплом" называли любой вид кайфа, а группа СВОБОДНЫЙ ЧЛЕН сменила название как раз после визита Олди в северную столицу. Помимо этого, в питерских парадных, как известно, часто встречается надпись "Берегите тепло" - то есть "Закрывайте дверь". У саксофониста Андрея Брыткова другая версия: слова про охрану тепла позаимствованы у Цоя, из песни про кочегаров. А выбор слова "комитет", по словам Антона Образцова, лидера калининградской реггей-группы МИСТИЧЕСКИЕ ВИБРАЦИИ КОРНЕЙ, знавшего Олди с 1989 года, был продиктован своего рода сарказмом: "КОМИТЕТ - это в первую очередь что? Ну, например, КГБ, Комитет Государственной Безопасности. И когда Олди назвал группу КОМИТЕТОМ ОХРАНЫ ТЕПЛА, это был такой оппозиционный жест - мол, у вас свой комитет, а у нас свой". Стеб по отношению к правительству на этом не заканчивался - как с улыбкой вспоминает Антон, зимой Олди культивировал прикид "под Черненко": каракулевая шапка, каракулевый воротник, каракулевые манжеты и длинное черное пальто. Самый настоящий генеральный секретарь КОМИТЕТА ОХРАНЫ ТЕПЛА.

КОМИТЕТ сразу же, с 1987 года стал гастролировать: первое выступление за пределами Калининграда прошло в Харькове, затем была Рига, а в начале 1989 года состоялось выступление КОМИТЕТА на джазовом фестивале в Архангельске в довольно сюрреалистичной обстановке: "Дамочки все в вечерних платьях, все в костюмчиках, с бабочками - и мы такие со своим панковским видом. Я не знаю, как вообще могло прокатить такое! Тексты ужасные! Публика вообще не поняла, что это было. А на афише было написано: "Лауреаты всесоюзных джазовых конкурсов КОМИТЕТ ОХРАНЫ ТЕПЛА" - мы так ржали, - вспоминает Верешко. - И кстати: у самого Олди было офигенное чувство юмора! Тончайшее, просто не передать!" В подтверждение этих слов Антон Образцов вспоминает случай, когда Олди пришел выступать в московский клуб "Island", публику которого составляли преимущественно чернокожие студенты, в пробковом шлеме. Растаманские братья - чистокровные "сыновья африканских трав" - были в недоумении, но Олди, как обычно, все сошло с рук.
Году в 1991-м Олди окончательно уехал в Москву. Переезд его был связан с тем, что, благодаря поистине счастливому стечению обстоятельств, у группы появилась возможность записаться на нормальной студии - в телецентре "Останкино". КОМИТЕТ пригласили записать свои песни для участия в программе "Чертово колесо", так и не вышедшей. Конечно, музыканты, недолго думая, поехали за свои деньги в Москву. Здесь, как всегда, все происходило на контрасте: Ольга Климова, девушка, которая занималась записью и сведением, никогда до этого не слышала реггей ("Она до этого записывала всякие симфонические оркестры", - говорит Верешко), но после знакомства с Олди очень прониклась и даже раздобыла где-то сэмплы, напоминающие аутентичные звуковые образцы африканских племенных плясок (см. конец песни "Африка"). Эти сэмплы были использованы при перезаписи материала, когда первый вариант был утерян (вторая версия известна под названием "Раны Тепла"). В качестве сессионного музыканта в записи участвовал Гера Моралес из JAH DIVISION, у которого комитетчики часто останавливались, когда приезжали в Москву (собственно, Гера тоже приобщился к реггей через личное знакомство с КОМИТЕТОМ). Отношение к тому, как был записан альбом, может быть противоречивым, но бесспорным остается, что в нем оказались собраны все песни, которыми, в итоге, знаменит КОМИТЕТ. Большинство из них были написаны, а также представлены впервые еще в 1989-м на концертном альбоме "Король Понта" (королем понта Олди назвал калининградский художник Альберт Тайников, подаривший ему по такому случаю картину "Некрофилия" собственного производства; Олди "титул", очевидно, пришелся по душе).

Эти песни поражают уже по-другому. Если с альбома "Зубы", с пленки ужасного качества, по нынешним временам звучащей как некий плохо сохранившийся артефакт, до нас доносятся язвительные рифмованные строчки разозленного провинциального неформала под доморощенный аккомпанемент, из которого, тем не менее, время от времени прорываются обжигающие саксофонные нотки и неуловимые поэтические гармонии, то в московском альбоме в полной мере чувствуется то, что Сергей Гурьев (автор знаменитой статьи о КОМИТЕТЕ в журнале "КонтрКультУра") назвал "мягкой, отрешенной безнадежностью". В этих песнях отсутствуют четкие признаки конкретной эпохи, что особенно ярко видно на примере "Кайи", где уже и в помине нет желчных строчек из первой версии:

Эх, жаль, не знал я Сталина,
Не знал супермена Хрущева,
Зато я ощущаю систему...
Нашу гнилую систему!
Вместо этого только светлая грусть таких песен как "Африка", "Герландия" или "Девочка Давай", за которой, действительно, сквозит не ностальгия, а беспросветная безнадежность. Лучший пример тому - пожалуй, самая сильная песня Олди "Не Время Любить". Злость, отчаяние, разочарование и та самая безнадежность слышны в каждом слове, и в голосе Олди звучит какая-то особая убедительность.

Здесь сколько ни пой, сколько ни ори,
Сколько ни пей, сколько ни торчи,
Дважды два будет два, трижды три будет три -
Арифметика простая, ты со мной не крути.

Эта песня очень красноречиво показывает, в какую сторону изменилось мировосприятие Олди - причем, если проследить по хронологии, изменилось, кажется, быстро и незаметно. В единственном существующем видеоинтервью на вопрос "С чего все это началось?" Олди отвечает: "Все началось с возмущения. Я был возмущен. Я возмутился тому, что не так же все должно быть, как все есть". Здесь он больше не кричит про гнилую систему и не бросает вызов тем, "кто придумал устав и сам клятву нарушил": "Олди дал понять, что потерял смысл и сам крик - все равно ничего не изменится". Заканчивая статью заключительной строчкой из "Не Время Любить" "Если солнце взойдет, с ваших крыш съедет снег", Гурьев добавляет: "Олди лучше всех знает, что оно никогда не взойдет".

Добрая половина остальных песен в альбоме представляет собой такие же медитации на безысходность - "Я Подарю Тебе Дым", "Каждому Свое", "До Свидания, Лето". Сильнейшая песня наравне с "Не Время Любить" - "Новый Солдат", где проступают даже библейские аллюзии, еще один блестящий образец отвлеченных метафизических текстов Олди, резко контрастирующих с прямолинейностью ранних вещей. Вообще, как уже упоминалось, все песни Олди так или иначе связаны общими темами и образами - как спутанный клубок неразрешившихся противоречий между тем, что есть, и тем, к чему так тянет, между холодом и теплом. Это противостояние холода и тепла встречается у него постоянно. Понимать это однозначно было бы не совсем правильно: все же, помимо тотального дефицита человеческого тепла в условиях, когда "никто не поможет и никто не простит", не надо забывать и о другом значении этого слова, известном Олди не понаслышке. Под "теплом" понимался кайф, а с "кайфом" у Олди были свои очень долгие отношения - то, что из-за этого даже название группы выглядит двусмысленным, на самом деле, говорит лишь о серьезности данной связи. Вряд ли можно однозначно сказать, что здесь первично, - скорее, речь идет о тесном переплетении этих аспектов. Возможно, в представлении самого Олди тепло в привычном понимании и "кайф" тоже переплелись и стали вещами, предполагающими одна другую, - "там, где тепло, растет кайя".
Вывод о том, что для Олди тепло далеко не всегда сводилось только к допингу, можно сделать, опять же, из самих песен КОМИТЕТА. Людская отчужденность переплеталась в них с холодом в его прямом значении и другими сопутствующими природными явлениями, которые радостных чувств у Олди явно не вызывали: "Дождь и снег, и каждый день как на войне", "Холод моей страны сделал тебя врагом", "Мы так ждали весны, а попали в январь". Одно из отличий КОМИТЕТА от классического реггей, от того реггей, который слушал сам Олди, заключалось в тех самых вибрациях, так свойственных этому музыкальному стилю: изначальный, ямайский вариант реггей предполагает, конечно, положительные вибрации. В песнях же Олди все наоборот. В них нет солнца - есть только тоска по солнцу. Этот мотив неприкаянности, неустроенности, ощущения чуждости окружающего общества и недосягаемости обетованной земли, той, "где праздник тепла", есть едва ли не в каждой песне альбома, записанного в 1991 году. Он прослеживается еще с альбома "Зубы" и одной из лучших песен КОМИТЕТА, которая называлась "Скоро Лето". Чувство собственной ненужности, неуместности, одиночества и нереализованности, потерянности стоит за каждой строчкой этой солнечной песни, а Олди и здесь противопоставляет себя своему фактическому окружению: "[растаманы] там, где праздник тепла, а здесь только модные дети... Мы Комитет охраны тепла - над нами здесь смеются обезьяны". Но особенно сильны строчки, которыми заканчивается песня - в них заложена если не вся суть песен Олди, то уж точно очень значительная ее часть:

Скоро лето,
И мы останемся с ним навсегда,
Ведь наша песня не спета.
Ах, Карибские острова!
Ах, Карибские острова!..

Надо просто слышать, как он поет про эти Карибские острова. Это так характерно для песен КОМИТЕТА - ощущение несбыточной мечты, этой разорванности: недосягаемости абстрактной Ямайки, мифического места, где "станет всем хорошо" (и даже оттенок сомнения, что оно вправду может оказаться "золотой серединой": "А где-то тепло, но это не то..."), и невозможности чувствовать себя дома там, где, волей судьбы, приходится жить. Олди был "белой вороной наоборот", и лучше всего сказал о себе сам, пожалуй, в самых часто цитируемых своих строчках:

Черное на белом, кто-то был неправ,
Я внеплановый сын африканских трав.
Я танцую реггей на грязном снегу,
Моя тень на твоем берегу,
Африка.

Несмотря на то, что Олди был очень заметной фигурой в андеграундной тусовке, это не мешало ему говорить: "Все товарищи братья и сестры, но я их не знаю". И песня "Скоро Лето" заканчивается вопросом без ответа: "Эй, где вы, растаманы?.."
Многочисленные утверждения, что с КОМИТЕТА в Советском Союзе, а позднее в России, начался реггей, конечно же, небезосновательны, хотя и не полностью справедливы. Во-первых, Олди был не совсем первым в этой области. Реггей пробовали играть и Гребенщиков, и ВОСКРЕСЕНИЕ, можно даже Барыкина вспомнить, но для них это было кратковременным экспериментом, не получившим никакого развития. Более того, для них это не несло в себе почти никакой философии. Для Олди же музыка реггей была неотделима от растафари. Правда, в 1986 году в Питере появился еще один человек, которому изначально было важно играть roots-reggae с акцентом на растафарианские идеи - Андрей Куницын, называвший себя Доктор I-Bolit и работающий под этим именем и по сей день. Если следовать хронологии, первым музыкантом, начавшим целенаправленно играть реггей у нас в стране, следует считать его, но дело в том, что Доктор Ай-Болит практически не выезжал из Питера, поэтому был мало кому известен за пределами питерской тусовки. КОМИТЕТ же активно гастролировал с 1988 года, поэтому если Олди, строго говоря, и нельзя считать первооткрывателем этого стиля в России, то популяризация реггей у нас в стране - несомненно, его большая заслуга.

Другое дело, что это была популяризация скорее идеи реггей, формирование представления о реггей. Как вспоминает клавишник Андрей Коломыйцев, в 80-х, когда Олди зафанател от Боба Марли, он стал пытаться делать что-то похожее, но сводилось все к подчеркиванию слабой доли ритма. Над риддимами - характерными и не менее основополагающими для реггей ритмическими рисунками - никто не работал. Андрей говорит, что "до момента ухода Стэна КОМИТЕТ был реально интересен. Стэн ничего не знал про Хайле Селассие, но объяснял природу вещей так: "Всё, что растёт из земли, священно, потому что оно питается прахом героев". Такого рода телеги он гнал напористо и сурово". У Стэна был ни на что не похожий стиль игры, но они с Олди постоянно ругались, и в итоге Валера ушел прямо посреди записи первого альбома. После этого развитие группы стало зависеть практически полностью от Олди. А помимо отсутствия маломальских технических возможностей для записи, звучанием группы никто не занимался - ни о каком продюсировании не было понятия. В реггей же, как отмечает Коломыйцев, так не бывает - ямайские музыканты до сих пор кучкуются вокруг продюсеров и sound systems (т. е. группировок ди-джеев, звукарей и MC).
Другие музыканты, в том числе Верешко, согласны, что музыка КОМИТЕТА не являлась реггеем в чистом виде. Их стиль описывали как "панк-реггей", но такого направления, в сущности, нет и не было. Панки, бывало, играли реггей - вспомнить хотя бы THE CLASH, - но никогда не проповедовали растафарианство. Музыку КОМИТЕТА на самом раннем этапе можно, пожалуй, охарактеризовать как панк в идеологическом смысле (имея в виду бунтарские тексты Олди) с акцентированной слабой долей. Но, по сути, это не панк и не реггей. Эта музыка, как ни тривиально это прозвучит, вполне вписывается в рамки такого явления как "русский рок". Самый яркий тому пример - "Колыбельная" со строчками про ветерана Афгана, рязанских матрешек и "огромную нашу страну". Не говоря уже про блатного "Мишату" (видимо, отголосок оставшейся в далеком прошлом колонии). Тексты Олди, какими бы абстрактными они порой ни казались, все равно всегда вращались вокруг "нашей гнилой системы" и были, что немаловажно, едва ли не важнейшей составляющей его песен. Точнее, этой важнейшей составляющей был он сам - КОМИТЕТ в глазах его поклонников обладал силой не за счет одаренных инструменталистов, творящих некую музыкальную "химию", не за счет тех самых риддимов, а исключительно за счет харизмы самого Олди. "Я так думаю, что русский "рокер" является вещью в себе, - соглашается Андрей Коломыйцев. - То есть продукт - не музыка и не стихи, а он сам. Олди был, по сути, художником поведения. Сам по себе продукт. С ним было интересно, общение становилось похожим на игру". Это многократно подтверждалось выступлениями Олди с посторонними музыкантами из тех городов, куда он приезжал на концерт, уровень профессионализма которых зачастую оставлял желать лучшего. Ну и, конечно же, отрицательные вибрации... фразы, повторяемые им словно упаднические мантры - "не время любить" и особенно "люди, торопитесь, завтра не будет..." - тяжестью его зычного голоса словно утягивали на дно глубокого мутного омута. В его мрачности проступало порой что-то болезненное, патологическое. Когда-то Олди сказал: "Всё, что мы делаем, можно обозначить одним словом - боль". Исчерпывающие слова.
Другой важный момент заключается в том, что, как утверждал Олди, "реггей - это не только музыка". То, что, по его представлению, стояло за этим, то, что он понимал под растафарианством, было гораздо важнее. При этом вряд ли можно утверждать, что Олди досконально разбирался в религиозно-идеологических вопросах. Очевидно, что то "растафарианство", которое он проповедовал, было сочетанием его собственной жизненной философии и тех общих идей, о которых он узнал в 80-х, познакомившись с музыкой Боба Марли. В подробности он не вдавался - ведь "кто чувствует, тот знает". Олди пропустил через себя то, что инстинктивно уловил в реггей, и, преломившись через его мировоззрение, эти идеи дали то, что мы и слышим в его текстах. Примеры такого инстинктивного восприятия оригинальных музыкальных фрагментов есть и в "Кайе" - сравните припев "Где же ты кайя?" со строчкой Марли "Gotta have kaya now" (тоже из песни "Kaya", кстати), - и в знаменитой "Африке" и "Не Время Любить": песнопения на непонятном языке в этих песнях взяты из музыки к сериалу "Рабыня Изаура", который тогда как раз шел по телевизору. Пение это ребятам понравилось, но, поскольку языка (по всей вероятности, португальского) никто не знал, они просто воспроизвели все это так, как слышали. Плагиатом это, конечно, не назовешь, скорее, эти примеры свидетельствуют об определенной наивности. Олди действительно опирался в первую очередь на чувства, а не на знание. В известной песне "Jedem Das Seine" ("Каждому Свое") он поет "так сказал Джа", - но вряд ли он представлял себе конкретно, о чем именно говорил Джа. Скорее всего, имеет смысл заменить здесь Джа на самого Олди.

Отношение публики к Олди всегда было противоречивым. Мнения о нем были и остаются по большей части полярными - это легко прослеживается по записям и комментариям, оставляемым в Интернете теми, кто так или иначе его знал, а людей таких немало. Для одних Олди был гуру, кем-то вроде духовного наставника, другие находили достаточно поводов его ненавидеть; мотивы и тех и других имели мало отношения непосредственно к его творчеству. Поводами для нелюбви к Олди служили и печально известные случаи "кидалова" с его стороны, когда он либо не приезжал на концерт, либо находился на нем в состоянии, далеком от реальности, либо какие-то неафишируемые моменты, очевидно, связанные с запрещенными веществами. К тому времени, когда Олди переехал из Калининграда в Москву, отношение в городе к нему было уже не то, что прежде. "Он менял города, - признает Александр Верешко. - Тогда в Калининграде, куда он ни приходил, его отовсюду гнали и старались избегать". "Вещества" в его жизни, скорее всего, появились еще до приезда в Калининград. Они создавали проблемы и самому Олди, и его окружению. Году в 1992-м он сам озвучивал "стаж" в 12 лет. Несколько раз пытался лечиться, но каждый раз возвращался всё к тому же. Вроде бы в последние годы жизни ему все же удалось "соскочить", но здоровье было уже серьезно подорвано.
Те же, кто видел в Олди учителя, похоже, не задумывались о том, откуда он почерпнул знание растаманских истин. Олди святым, конечно, никогда не был, и подобным поклонением частенько пользовался, что, в свою очередь, явно не всегда шло ему на пользу - в книге Фила описывается несколько очень ярких эпизодов, например, жизнь Олди в пещере на Мангупе, в Крыму. "Учителю" все норовили поднести "ништяки", а он, конечно, не отказывался... В "учениках" у него недостатка не было нигде. Коломыйцев считает, что во всем виновата чисто русская, по его мнению, привычка догружать вещи дополнительными смыслами: "Это следствие тяготения нашей публики к кумиротворчеству. У нас в стране артист сразу становится пророком и лидером. Это не что иное, как результат глубокой личной несвободы, которая мешает воспринимать вещи такими, какие они есть". Андрей, в свое время познакомивший Олди с собственноручно переведенными текстами Боба Марли и выпускавший самиздатовский музыкальный журнал "Вопросы олигофрении", настаивает, что реггей - это, напротив, только музыка. "А то, что играл Олди, действительно тюремный рок - то есть лагерный, тоталитарный". На самом деле, с ним сложно не согласиться. Именно отсутствие свободы в стране вызывало у Олди отторжение, и он эту "лагерность", разумеется, не воспевал, а просто констатировал. "Где есть власть, есть тюремный рок". Выходит, далеко не все, кто слушал Олди, слышали то, о чем он на самом деле говорил. Реакцией на его песни часто были проявления того самого духовного рабства и несвободы, о котором он пел. "Сам Серега как раз был свободен - во многом за счёт своего непосредственного окружения", - добавляет Коломыйцев. А если верить Филу, он и других довольно своеобразно учил не привязываться к вещам - и это еще до появления "Бойцовского клуба", как тот сам отмечает.

Альбом, вышедший в 1991-1992 годах в нескольких вариантах и под разными названиями (он назывался, например, "Reggae International", ходил с надписью "Ganja-Koenig-Legalize" или совсем без имени), стал первой и последней студийной записью группы. Более того, публика с тех пор так и не услышала от Олди новых песен, за очень небольшим исключением. Где-то в середине 90-х из-за внутренних противоречий перестал функционировать калининградский состав КОМИТЕТА, и третий альбом группы, работа над которым была начата, остается недописанным и забытым. "Этот альбом вообще был психоделичным, - вспоминает Александр Верешко, - там была, например, песня, которая называлась "Explosionsgefahr" - "Взрывоопасно". Олди же любил немецкие названия. Он где-то здесь в Кенигсберге увидел старый люк с такой надписью. И эта песня начиналась с барабанов, которые потом прокручивались задом наперед - совершенно невероятно! - и на фоне этого Олди медитативно играл на одной струне. И мы еще поймали какого-то знакомого парня, который просто кричал под эту музыку какие-то немецкие слова, как в фильме немецком". Но из-за разногласий саксофонист Андрей Брытков, объясняющий прекращение работы над записью пассивностью Олди, ушел из группы, и постепенно под вывеской КОМИТЕТА ОХРАНЫ ТЕПЛА начал выступать один Олди со случайными музыкантами, и то все реже и реже. И все чаще отзывы о таких выступлениях были возмущенными, недоуменными или полными разочарования.
Олди начал перебираться на лето в Крым, в Коктебель - о совместном времяпрепровождении там подробно рассказывает Фил в своей книге "Новая сказка о настоящем индейце". Впечатление от этих рассказов по большей части угнетающее: кажется, во второй половине 90-х Олди все больше и больше шел ко дну, а его фраза "мне ничего не надо" находила реальное воплощение в его образе жизни - он, например, потерял все документы, но, похоже, не переживал из-за таких пустяков. Еще в начале 90-х, если не раньше, он встретил некоего Чена, который стал "напарником" Олди - они явно нашли общий язык и поняли друг друга. Чен на время придал КОМИТЕТУ движущую силу - он сносно играл на гитаре, и наличие хоть одного неплохого музыканта делало возможными выступления группы. Вместе с Ченом Олди давал концерты в самых разных российских и украинских городах. Вообще после распада калининградского состава группы Олди где только ни видели. Он неожиданно где-нибудь появлялся, мог остаться жить на какое-то время, потом снова уезжал в неизвестном направлении. Легким на подъем он был всегда - по воспоминаниям тех, кто знал его еще в 80-х в Калининграде, отправляясь, скажем, в Питер на поезде, он мог взять с собой только авоську, в которой лежала палка колбасы и пара вареных яиц. Олди недаром говорил: "Лучше быть всю жизнь как ветер, чем всю жизнь за ветром гнаться", - но в этом обостренном стремлении ни к чему не привязываться все больше стала проглядывать безнадежность и пустота. Злопыхатели нередко прибегают к весомому, в общем-то, аргументу - мол, пару десятков песен написал и сторчался, полжизни на старом и уже знакомом материале выезжал. Сам он никогда ни перед кем не оправдывался и ничего не объяснял, но, учитывая общую тенденцию, наверное, можно даже предположить, что, перейдя несколько ранее от возмущения к созерцательной безнадежности, Олди в конечном итоге мог прийти к мысли о бессмысленности какого-то самовыражения в принципе. Если ни в чем нет толку, зачем вообще что-то говорить? Как он пел когда-то, "в чем смысл смысла"?
В пользу Олди, несомненно, говорит одно: его песни знают, несмотря на отсутствие нормальных записей, несмотря на то, что некоторые из них вообще не были записаны. Несмотря на то, что со стороны кажется, что сам Олди не предпринимал никаких дополнительных усилий, чтобы быть услышанным более широкой аудиторией, руководствуясь принципом "Джа все даст". Поэтому КОМИТЕТ ОХРАНЫ ТЕПЛА был в чем-то мифической группой, о песнях которой знали в основном по самолично записанным и распространяемым бутлегам кустарного качества и, собственно, по концертным выступлениям (этим объясняется то, что многие песни известны под разными названиями). Это группа, чья студийная дискография насчитывает всего один альбом, записанный, можно сказать, по счастливой случайности, - но, тем не менее, по-прежнему находятся люди, поющие песни Олди во дворах или на кухнях. В принципе, здесь подход Олди оправдал себя: он доказал, что для того, чтобы его музыка стала известна и дорога множеству людей, вовсе не обязателен промоушн и другое посредничество "Вавилона". При всей сложности своего характера, Олди шел к слушателям напрямую. Это движение не вышло за пределы андеграунда, но иначе и не могло быть. Период творческой активности Олди действительно был недолгим, но зато, как уже кто-то подчеркивал ранее, у него нет ни одной слабой песни. В том смысле, что ни одна из них не оставляет равнодушным.
Последние 10-15 лет Олди жил как перекати-поле. Он окончательно подорвал здоровье, внешне все больше соответствовал своему прозвищу. Все чаще звучали упреки, что он совсем опустился; когда в разговоре упоминалось его имя, можно было услышать вопрос: "А что, он еще жив?" Печально известный концерт на Вагонке в Калининграде в 2006 году не оставил надежд на возвращение КОМИТЕТА к жизни. Вспоминались слова из "Герландии": "Все, что было в душе, ты кому-то отдал; все, что было в карманах, ты все проторчал". "Лекарства" были единственным, от чего Олди не смог обрести свободу.

В начале 2010 года Олди приехал в Калининград и поселился в растаманской коммуне, в деревне. К словам о том, что он приехал сюда умирать, никто не отнесся всерьез. Тогда же, зимой, КОМИТЕТ дал полноценный концерт на фестивале "Калининград in Rock", и выступление прошло на удивление нормально. "Олди даже сам офигел", - говорит Верешко. Но продолжения не последовало. Спустя почти год, 4 ноября Олди умер. Как отвечает Александр Верешко на многочисленные вопросы, "от долгой и продолжительной болезни". Понятно, что за этой фразой много всего стоит. Методичное долговременное саморазрушение принесло свои печальные плоды, не дав Олди дожить даже до 50-летия.
Очень о многом говорит то, что люди прощались с Олди в основном его же словами. В большинстве комментариев к некрологам, довольно быстро появившимся в Сети, встречаются строчки типа "Новый солдат оставил свой пост...", "Еще один отъехал, тормознулся во сне", "Он там, где солнце торчит из-за тучи его папирос". Ему была присуща меткость, делавшая другие слова излишними. Его высказывания - как в песнях, так и в жизни - были очень емкими и от этого казались особенно значительными. Они не всегда были образными, в его афористичности зачастую проглядывало что-то суровое, словно неизгладимый отпечаток какой-то не всем знакомой жизни, в которой не может быть места поэтичности. Олди очень хорошо умел пользоваться словами, он отлично понимал их силу, но, похоже, часто они были для него оружием в борьбе за выживание, в достижении своих целей во внешней жизни, и он переносил это и в песни. Поэтому в них порой можно услышать какие-то жаргонные оттенки, не совсем увязывающиеся со словом "поэт". Но силу этих песен нельзя отрицать.

Про Олди есть множество слухов и историй. В Интернете можно найти споры о том, каким он был и каким не был. Многие утверждают, что хорошо знали его, и всегда находится кто-то, кому есть что возразить. На фоне всего этого создается впечатление, что по-настоящему никто его так и не узнал и не понял. Большую роль сыграло то, что об этом человеке многие хотели и пытались говорить, кроме него самого. Фраза "не верь мне" стала, пожалуй, его самой искренней и правдивой (и как всегда лаконичной) рекомендацией тем, кто ждал от него ответов на какие-то вопросы. Все ответы в песнях. А кроме них, он ничего нам и не оставил.
Автор: Павел Зюлько
опубликовано 30 мая 2011, 03:52