Спойлер
Time Out Москва №34 / 29 августа - 4 сентября 2005 г.
Майкл Стайп. Интервью Time Out Москва. Август 2005
У меня в отличие от остальных членов нашей группы музыкальный бэкграунд очень слабый. В школе, где я учился, — в Иллинойсе, в самом центре Америки, — балом правил хеви-метал. Мои родители слушали Гершвина, Манчини, Ванду Джексон и саундтрек «Доктора Живаго». А я до пятнадцати лет музыку просто игнорировал. Пока в конце 1975-го мне не попался журнал Village Voice, где рассказывали о том, что в это время происходило в Нью-Йорке, — о Television, Патти Смит и The Ramones.
И еще я ясно помню ноябрьский номер журнала Creem 1975 года. Там была фото-графия Патти Смит, и выглядела она потрясающе. Примерно как Анжелика Хьюстон в «Семейке Аддамс». И еще там была статья про панк-рок, где говорилось, что если вся музыка похожа на цветное кино, то панк — это статичное черно-белое телевидение. Мне это вдруг показалось невероятно правильным. Я еще не слышал этих групп, но уже вос-хищался ими. И, когда вскоре вышел «Horses», первый альбом Патти Смит, он перевернул мою жизнь.
Для пятнадцатилетнего провинциального мальчика это было сильнейшим впечатле-нием. Cловно ты в первый раз вошел в океан и тебя сшибло волной. Убийственная и освобождающая музыка. Я сидел всю ночь в наушниках, чтобы не услышали родители, слушал Патти Смит и думал: «Господи! Да она же посылает мне какое-то странное, тай-ное сообщение!» Я уже тогда чувствовал себя аутсайдером, и ее музыка дала мне важный козырь — теперь у меня было нечто, чего не было у других. Что-то грязное, волнующее, сексуальное и умное. Какое-то невероятное знание. Потом уже я послушал Television, по-том тех, кто на них повлиял: Velvet Underground, Stooges, New York Dolls и т. д. Но «Horses» был для меня самым главным и революционным альбомом. Потому что именно благодаря ему я стал поп-звездой.
Я не считаю себя каналом для какой-то загадочной энергии, льющейся с неба, и не хочу быть «голосом поколения», даже если это и случилось лет шесть-семь назад. Я верю в настоящую панк-этику, по которой вовсе не обязательно быть «особенной» лич-ностью, чтобы стать музыкантом. Как сказали Патти Смит и Том Верлен (гитарист Television. — Прим. Time Out), это по силам кому угодно. Я их слова воспринял букваль-но. Я просто подумал: черт, если они могут, почему я не могу? И присоединился к R.E.M.
Никто даже не догадывается, как много я взял от Патти Смит как исполнитель. Бил-ли Брэгг (британскийфолк-рок-певец. — Прим. Time Out) говорил, что, когда люди про-сыпаются утром, они должны произвести все возможные звуки, на которые способны их тела, чтобы убедиться, что все еще живы. У Патти Смит был именно такой голос. Не поставленный, не мелодичный. Она была словно воющий обезумевший зверь — в ее голосе я слышал все звуки, которые можно издать. И я слепо подражал ей последние пятнадцать лет.
И еще ее образ, он всегда был мне очень близок. Патти Смит была женщиной, но публика воспринимала ее как существо неопределенного пола — ни рыба ни мясо, примерно как и меня сейчас. Она абсолютно не соответствовала господствовавшему в Америке 70-х представлению о женщине, она была чем-то совершенно иным, и не только из-за своей андрогинной внешности. Меня это страшно привлекало, и я сделался как бы ее версией.
Играя на гитаре в «I Don’t Sleep, I Dream», я на самом деле беззастенчиво передираю «Radio Ethiopia» Патти. Допустим, у вас есть гитара, вы не очень хорошо умеете на ней играть, но паршиво выглядеть не хочется. Но вы, скажем, хорошо играете в ля миноре. И поэтому поете только в этой тональности. Так вот «Radio Ethiopia» Патти Смит была десятиминутной песней, сыгранной на одной ноте — ми. Это величайшая из всех трэш-песен в истории именно по этой причине. Она как бы говорит: я буду делать так, как хочу! Это же восхитительно!
На концертах я всегда посвящаю ей песню — вдруг она услышит? Я очень хотел, чтобы Патти была вторым голосом на «Everybody Hurts», но не получилось. Зато она од-нажды написала мне записку, которую мне передали в аэропорту Лос-Анджелеса, перед тем как мы улетали в мировое турне. Это был 1995 год. Просто написала: «Желаю вам ус-пешных гастролей и спасибо за все хорошее, что вы обо мне говорили». Восемь после-дующих часов в самолете я провел в диком возбуждении! И потом позвонил ей из Испании, из анархистского книжного магазина в Сан-Себастьяне, и это было потря-сающе — так вот запросто поговорить с той, кого я вознес до небес. И я по-прежнему счи-таю ее лучшей.
Ее концерт в Wiltern Theatre в Лос-Анджелесе вообще вошел в десятку самых глав-ных событий в моей жизни. Не музыкальных впечатлений, а именно главных событий в жизни вообще. Она виртуозная исполнительница, и в своем деле она поистине великая. Она изменила рок-н-ролл раз и навсегда.
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Спойлер
2005.09.02
Открытая музыка: Пэтти Смит
"Не страдайте болезнями и параличом своих соседей. Протяните им руку. Иначе и вы погибнете, и от вас останется лишь блеклый след, лишь призрак. И все ваше на-следие, все что вы знали - наука, математика, философия - все зачахнет как иррига-ционные системы в усталых жилах Тигра и Евфрата. Город Багдад, город ученых, библейская столица мира. Город в пепле".
Эти страстные строчки, обращенные как будто к Багдаду, звучат как полное боли предостережение западной цивилизации. Песня Радио Багдад из последнего на сегодняш-ний день, изданного в прошлом 2004 году альбома поэта бунтаря и певицы Пэтти Смит (Patti Smith). В будущем году Пэтти Смит исполнится 60, она прожила непростую жизнь, но ее страсти и энергии могут позавидовать многие 20-летние.
В эти дни в Лондоне проходит знаменитый фестиваль современной музыки Meltdown, куратором которого в этом году стала Пэтти Смит. "Открытая музыка" вос-пользовалась этим поводом, чтобы бросить взгляд на судьбу, стихи и музыку этой замеча-тельной женщины.
"Иисус умер за чьи-то грехи, но только не за мои" - такими шокирующими словами открывалась Gloria - первая песня дебютного альбома Пэтти Смит. Даже по этой началь-ной песне, в которой Пэтти написала свой текст на мотив старого ритм-энд-блюзового стандарта, известного по исполнению Вэна Моррисона (Van Morrison), очевидно, почему самое расхожее определение Пэтти Смит - крестная матушка панка.
Хотя в 1975, году когда ее первенец Horses - именно так назывался альбом, - увидел свет, самого термина панк, как названия музыкального стиля еще и в помине не существо-вало. Да и трудно найти что-то общее в духовной музыкальной и эстетической генеалогии Пэтти Смит и британских хулиганистых подростков, сделавших панк-рок глобальным культурным феноменом.
К моменту выхода альбома Пэтти Смит была уже далеко не девочкой - ей было под 30. Уроженка Детройта, она росла в Филадельфии и Нью-Джерси, ее любимым поэтом был французский бунтарь Артюр Рембо, она зачитывалась битниками, слушала Rolling Stones, Doors, Джимми Хендрикса, Джона Колтрейна и в особенности Боба Дилана.
В 1967 году перебралась в Нью-Йорк и постепенно попала в круг богемной артисти-ческой тусовки, крутившейся в районе Нижнего Ист-Сайда и в Гринвич-Виллидже. Среди этой тусовки были и ее сверстники-единомышленники - группы Television, Talking Heads, New York Dolls, были и представители предыдущего поколения - битников. В знаменитом отеле "Челси" Пэтти познакомилась и подружилась с патриархом битников Уильямом Бэрроузом, смерти которого много лет спустя она посвятила целый альбом Peace and Noise.
Стоит однако вернуться на два десятилетия назад и еще немного поговорить о пер-вом и по сей день считающимся непревзойденным, вошедшем в золотой фонд рок-музыки альбоме Horses.
Культовый статус альбома неотделим от опубликованной на его обложке черно-белой фотографии Пэтти Смит, сделанной ее другом и, несмотря на его гомосексуализм, тогдашним любовником Робертом Мейплторпом (Robert Maplethorpe). "Один из самых ярких женских портретов в истории искусства" - так писала об этой фотографии известная феминистка Камилл Палья (Camille Paglia).
Когда в 1975 году президент фирмы Arista Клайв Дэвис (Clive Davis), обративший внимание на эскапады бунтарской панкующей поэтессы в тогда еще не очень знаменитом, но уже очень важном нью-йоркском клубе CBGB и предложил ей записать альбом, встал ключевой вопрос о продюсере.
Сделанный тогда Пэтти Смит выбор определил не только успех и будущий класси-ческий статус Horses, но и во многом всю ее последующую биографию. Продюсером стал Джон Кейл, легендарный альтист, пианист и композитор Velvet Underground. Несмотря на бесконечные и изнурительные споры в студии, Смит признает теперь, что именно Кейл придал альбому его неповторимое и передовое для своего времени звучание, не столько панковское, сколько определяемое придуманной Пэтти концепцией "Римбо + рок".
Напряженность рока сочетается здесь с лирическим накалом стихов зрелого поэта, раскованностью фри-джаза и колющими тревожными звучаниями авангарда. Horses, со-вершенно неожиданно для альбома со столь некоммерческим неортодоксальным звучани-ем, пользовался успехом и сумел даже взобраться в чартовую полусотню. Вслед за ним последовали еще несколько от одного к другому все более и более приглаженных и тра-диционных альбомов, и вдруг в 1980 году брак с гитаристом группы MC5 Фредом Смитом (Fred "Sonic" Smith), рождение одного за другим двоих детей и переезд в Детройт практи-чески полностью вырвали Пэтти Смит из профессиональной жизни.
К воспитанию детей она подошла с нехарактерной для панк-дивы серьезностью - па-мятуя, очевидно, о жгущем душу отказе от своего первенца еще в совсем юношеском воз-расте. Творческое затишье продолжалось практически все 80-е. Новый взлет, пришедший-ся уже на середину 90-х, начался под воздействием трагических событий в ее жизни. Один за другим умирают ее друг фотограф Роберт Мейлторп, ее муж Фред Смит, родной брат Тодд и пианист ее группы Ричард Сол (Richard Sohl). Посвященный смерти мужа альбом Gone Again вышел в 1996 году.
"У меня нет ни малейшего желания жить в мире, в котором не осталось героев, анге-лов, святых и искусства. И я не боюсь в этом признаться. Пусть думать сейчас так не мод-но, но чем менее это модно, тем тверже и прочнее я стою на своей позиции". Так говорит о себе несгибаемая Пэтти Смит. Согласитесь, в этом несгибаемом идеализме нет ничего от циничного нигилизма панка, к которому - по ярости бунта и энергии ее музыки - иногда причисляют Пэтти Смит.
Предложенная Пэтти Смит для фестиваля Meltdown программа прекрасно отражает круг ее друзей и увлечений - как современников, так и давно ушедших из жизни, как близких друзей, так и едва знакомых. Здесь специальные вечера посвященные Роберту Мейплторпу и Джимми Хендриксу, Бертольду Брехту и Уильяму Бэрроузу, здесь высту-пают Television и Yoko Ono, квартет Баланеску и Tiger Lillies, Марк Алмонд и London Sinfonietta.
Но кульминация фестиваля - концертное исполнение всего легендарного альбома Horses.
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Спойлер
Мое лето любви
Патти Смит потребовала от москвичей думать своей головой
Андрей Смирницкий
Для Ведомостей
05.09.2005, 164 (1445)
В столичном клубе Б2 прошел концерт Патти Смит — главной женщины в амери-канской рок-музыке 70-х. Для музыкальной жизни Москвы это выступление стало не ме-нее важной вехой, чем шоу Rolling Stones или Пола Маккартни, — даже определение «концерт года» в данном случае будет едва ли достаточным.
Героине минувшего уикенда придумали множество прозвищ — «мама панка», «Ди-лан в юбке». Все они правдивы, и все упускают главное. Патти Смит, начавшая свою карьеру в 70-х, — это удивительный музыкальный катаклизм: непрекращающийся, растя-нувшийся во времени и пространстве Вудсток, 60-е навсегда. Большинство артистов, дей-ствовавших в одно время с ней, с течением лет успели триста раз измениться «с веком на-равне» — а она словно законсервировала дух и крик того десятилетия, которое сама заста-ла только подростком.
Жердь с растрепанными седыми волосами выходит на сцену, берет в руки электро-гитару, наклоняется к усилителю-комбо — и гитара «заводится». Рок входит без преду-преждения, словно открыв дверь ногой, — Патти начинает петь разболтанным, сухим, продирающим как простуда голосом, сплевывает на сцену в паузе, снова поет. У москов-ской публики — шок: к первобытному рок-н-роллу, который начинает потоком, раздирая колонки, литься и гудеть со сцены, было некогда подготовиться. Отступив от общеприня-той концертной драматургии — сначала новый альбом, затем старые хиты, — Патти пред-ставила подборку из самых яростных, диких и крикливых вещей разных лет. Ценителям благозвучия в рок-н-ролле на этом абсолютно панковском концерте делать было абсолют-но нечего.
Патти Смит из немногих рок-ветеранов интернационального значения, кто не поет караоке-версий своих последних пластинок. Концертный вариант песни будет заведомо отличаться от студийного образца, причем разительно — шаманства, спонтанно возни-кающего на сцене, не донесет ни аудио, ни видео. Патти до сих пор воспринимает сцену как трибуну, а себя — как проповедницу (недаром Роберт Мэпплторп запечатлел ее на знаменитой фотографии именно в образе уличного пророка). Частью песни может стать очередная левацкая прокламация, которыми славятся ее выступления; в хите Power to the People уместилась целая речь о видеокамерах, металлодетекторах и чувстве безопасности.
Смысловым водоразделом программы стала импровизация, посвященная детям Бес-лана, в которой Патти исполнила пронзительное соло на кларнете. Это было самое таин-ственное место концерта — сначала казалось, что она просит вернуться возлюбленного, потом — что поет о своем сыне, и лишь под конец стало ясно, что перед нами не что иное, как натуральный, с причитаниями плач по погибшим детям, который венчали рыдающие, визжащие духовые. Часть публики, разобравшая слова, долго не могла стряхнуть с себя оторопь. Было и еще одно печальное посвящение — жителям пострадавшей Луизианы. Действо 58-летней легенды длилось два с половиной часа и закончилось щедрым «анко-ром» — на бис были исполнены дилановский Like a Rolling Stone, боевик Rock'n'Roll Nigger и Gloria Вана Моррисона. И казалось, что публика взмокла и устала куда больше неистовой седой леди, на прощание попросившей зрителей заботиться друг о друге и не верить государственной лжи.
В 1996 г. мне довелось приехать в Прагу в день концерта Патти Смит. Столица Че-хии тогда была заполнена туристами из России — наш родной язык звучал повсюду. Дос-тать билеты на концерт, который должен был пройти на стадионе в районе Смихов, не было никакой возможности. Контрамарок не было даже у спекулянтов в толпе возле спорткомплекса, куда я направился, но как раз там не было слышно русской речи. Двух-миллионная Прага выкупила сорок тысяч мест за два дня продаж. Москве понадобилось девять лет, чтобы догнать свою чешскую товарку.
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться
Спойлер
P.S. I love you
Текст: Александр Горбачев
Фотографии: Стивен Себринг
25 августа 2008
В Москву приезжает Патти Смит — возможно, главная женщина в истории рок-музыки. За два месяца до концерта «Афиша» провела Патти по булгаковским мес-там города
Женщина проводит рукой по тарелке, на которой только что лежал яблочный пирог, и облизывает пальцы. Ее правый глаз осматривает окрестности, левый — искусственный — глядит прямо на меня, не моргая, не двигаясь. С головы свисают неаккуратные седые пряди. Рядом с ней на кресле лежит увесистый фотоаппарат, давно переживший свой век. Женщина одета в замусоленный черный кардиган, которому лет двадцать, не меньше. Больше всего она похожа на бродячую городскую сумасшедшую, невесть как попавшую в лобби гостиницы в центре Москвы.
Женщину зовут Патти Смит. В юности она мечтала петь как Мария Каллас. В начале 70-х она за галстук вытаскивала своего пьяного вдрабадан идола Берроуза из бара «Кой-от», ловила машину и везла в отель «Челси» («Деточка, я голубой», — бузил великий джанки). Она проводила месяцы, пытаясь научиться останавливать такси так, как это де-лал Боб Дилан в фильме «Don’t Look Back». Она спала с Сэмом Шепардом (тот подарил ей первую гитару), Тоддом Рандгреном и Робертом Мэпплторпом (и стала последней де-вушкой фотографа-гомосексуалиста) — и да, пробные кадры для своих классических фо-тографий тот снимал именно на такой старый поляроид, который сейчас лежит рядом с ней. Патти отхлебывает кофе и заявляет: «Я ведь постоянно путешествую — я привыкла, что время сходит с ума, мой организм знает, что нет смысла полагаться на часы. Вот по-чему я ношу старую одежду — чтобы почувствовать себя в своей тарелке, как-то одомаш-нить окружающее пространство. Я понимаю, что выгляжу как бомжиха. Ну и что с того?»
Действительно — что с того? В конце концов, первая фраза, описывающая Патти Смит в «Прошу, убей меня», летописи безумств американского подполья семидесятых, звучит дословно так: «Представь себе костлявую чуму в одежде». Она вытирает пальцы салфет-кой и выжидающе смотрит на меня. Сегодня я должен в качестве экскурсовода провести ее по булгаковской Москве.
***
«Я ведь в молодости посвящала ему стихи. „Красивый, 22-летний“ — этим легко ув-лечься, когда тебе и правда двадцать два». Мы с Патти стоим рядом с памятником Мая-ковскому. Площадь важна как наблюдательный пункт: отсюда лучше всего виден Театр сатиры, бывший прообразом булгаковского театра «Варьете». «Мастер и Маргарита» в настоящий момент настольная книга Патти, главный источник ее вдохновения.
«У меня в Нью-Йорке есть один приятель, русский эмигрант, очень умный человек. И он мне как-то говорит: я знаю книгу, которую тебе нужно прочитать. Причем произош-ло все так: я была в Париже, готовила там огромную выставку, времени не было вообще ни на что. И тут мне приходит от него бандероль — что-то завернутое в кусок ткани. Раз-ворачиваю — бац, „Мастер и Маргарита“. А я ее читала когда-то, в общем-то, но решила, что этот парень абы чего не посоветует. Открыла перед сном — и в итоге всю ночь не спала. Меня привлекли в первую очередь даже не сюжет или стиль, а булгаковская ин-тонация. Я ведь сейчас пишу детективные рассказы — точнее, не вполне детективные, там и преступлений почти нет. Главный герой — сыщик-неудачник, жалкий человек, он толком не справляется ни с одним делом, за которое берется, но его ошибки, его про-блемы интересны и сами по себе, ну и смешны, конечно. И я прочитала массу детективов — Чандлера, Конан Дойла, Микки Спиллейна моего любимого. И все это было прекрасно, но вот та интонация, тот голос, которым мне хотелось говорить, я нашла их у Булгакова. И теперь я хочу узнать о нем все».
Визит в Россию вообще оказывается крайне своевременным. Другое нынешнее увле-чение Смит — Тарковский: «Как-то я пришла в гости все к тому же приятелю, мы засиделись допоздна, и он предложил посмотреть кино. Я сказала: „О’кей, поставь мне свой любимый фильм“. И он включил „Андрея Рублева“. И сразу, как только пошли тит-ры, я была совершенно ошеломлена. Когда все закончилось, было пять утра, мы расстались, ни слова не говоря, и когда я вышла на улицу, впервые за черт знает сколько времени в Нью-Йорке шел снег. А еще я сейчас пишу поэму про святого Георгия — точнее, она про путешественника во времени, покровителем которого оказывается свя-той Георгий. И в этом смысле Москва тоже очень кстати».
***
В старом поляроиде фотографии выползают наружу, упакованные в оберточную бу-магу. Патти Смит собирает отходы в пакетик и, ссутулившись, выбрасывает их в переполненную мусорку во дворе дома номер 10 по Большой Садовой — дома, где располагаются сразу два Музея-квартиры Булгакова. Стоящая неподалеку делегация школьников смотрит на Патти с жалостливой усмешкой — они явно и правда принимают ее за старушку без определенного места жительства.
В первой булгаковской квартире расхаживает человек при пиджаке и усах, похожий на Коровьева, за стеной репетируют оперные арии. Глядя на архивные документы, на печатную машинку и на медицинские приборы, Патти задает вопросы, много вопросов: кем были родители, какого рода доктором был Булгаков и так далее. На следующий день она сочинит обо всем этом поэму — привычной перечислительной техникой, нагнетая на-пряжение, признаваясь в любви писателю. Во второй — собственно нехорошей, — как выясняется, заново отштукатурили стены и уничтожили почти все следы прежних роспи-сей, стихов и пламенных признаний. Я объясняю Патти, как все это выглядело раньше, и она оживляется: «Это очень похоже на одну мою инсталляцию. Я делала работу памяти Рене Домаля — это такой никому не известный гениальный сюрреалист, последователь Гурджиева, умер от алкоголизма. Я просто сделала в галерее комнату с абсолютно белыми стенами, в центре которой лежал карандаш. Через неделю было исписано все — стены, пол, потолок».
В самой нехорошей квартире от прежнего полумистического бардака тоже почти ни-чего не осталось. Мы бродим по просторным, начисто отреставрированным комнатам; я объясняю Патти, что Булгаков вовсе не владел квартирой полностью: помещение уплот-нили, и вокруг были озлобленные классовой ненавистью соседи. И тут она произносит реплику из тех, после которых отчетливо понимаешь, с кем имеешь дело: «Да-да. Мы вот с Робертом Мэпплторпом тоже жили, жили в „Челси“, а потом там начали все перестраи-вать — поставили перегородки, сделали маленькие комнаты„.
***
«Крестная мать панка» (идиотический титул, которым теперь именуют ее даже в энциклопедиях) опередила свое время, потому что опоздала. Она ведь вообще поначалу хотела быть не кем-то, а как кто-то: второй Эди Седжвик, Диланом в юбке, Рембо в рок-клубе. Ее музыка выросла из кривляний с микрофоном у зеркала на чердаке отеля «Чел-си». В той же «Прошу, убей меня» проницательная подруга замечала: «Патти хотела вы-глядеть, как Кит Ричардс, курить, как Жанна Моро, ходить, как Боб Дилан, и писать в стиле Артюра Рембо». Да и сама Смит в едва ли не первом своем разговоре с журналистами, в уорхоловском журнале «Интервью» признавалась: «Я занялась искус-ством не потому, что такова моя природа, но из-за любви к тем, кто им занимается».
А еще она хотела говорить. Патти Смит уж точно не была первой поющей женщиной в роке (до нее по крайней мере явились Грейс Слик, Нико и Дженис Джоплин) — но была, пожалуй, первой, в полной мере в нем заговорившей. В ее ранних и главных записях сей-час прежде всего цепляешься за неумолчную, агрессивную болтовню, которой она на концертах начиняла «Pale Blue Eyes» The Velvet Underground и тауншендовскую «My Generation», которой она на своем первом альбоме вскрыла безобидную «Глорию» Вэна Моррисона («Иисус умер за чьи-то грехи, но не за мои» — возможно, вообще луч-шая первая строчка в истории рок-музыки). Язык был ее оружием, и она орала свои слова прямо Богу в уши. Когда она еще не пыталась петь, она развешивала на стенах листы бу-маги и атаковала их карандашом — в итоге стихи выкипали на стены. Хрестоматийная слюна, которой Патти щедро поливает сцену во время каждого концерта, неслучайно ос-талась в истории — ее речь вообще была необычайно физиологична, в буквальном смысле вырывалась из глотки. Как разгоняется текст, как язык рвется изо рта, как слова скрипят на зубах, как сипит пересохшее от изобилия слогов горло — вот что главное в ее классических записях. Музыка группы Патти Смит (составом верховодил бывший рок-критик Ленни Кей, играть толком не умевший, а потому игравший, как получалось, — просто, резко и дерзко) вообще очень телесна. Слюни (но не сопли); небритые подмышки (что Мэпплторп зафиксировал на обложке ее лучшей пластинки «Easter»); моча; запах по-та; запах секса. Ее предшественницы дали рок-н-роллу женский голос. Патти дала ему женское тело.
***
Как Патти борется с языком, как стачивает зубы о согласные, слышно даже на последнем ее творении — записи совместных с лидером My Bloody Valentine Кевином Шилдсом концертов, на которых она читала посвященную Мэпплторпу поэму «The Coral Sea». «На втором концерте Кевин стал играть очень громко, такую стену шума, и мне пришлось сопротивляться, быть резкой; это очень злое — в хорошем смысле — исполне-ние. Вообще, я же так и не научилась играть ни на одном инструменте. То, как я пою, — для меня это как соло Колтрейна на саксофоне, я ведь и сама все время импровизирую. Мой инструмент — язык; я беру его — и иду в отрыв. На каждом концерте. Когда я пишу стихи, моя цель в том, чтобы выразить себя в поэтической форме; это очень личная вещь, в каком-то смысле я обращаюсь прежде всего к себе. Рок-н-ролл — другое. Это попытка обратиться к как можно большему количеству людей, донести до них какую-то идею, эмоцию. Тексты, которые должны работать».
Понимаете, мы ведь до сих пор не такая уж известная и не очень богатая группа — и это идет нам на пользу. В 79-м я прикрыла лавочку и ушла заниматься семьей как раз тогда, когда были на пороге больших аудиторий и денег. Нас уважают, но нам по-прежнему приходится вкалывать — почти все мои музыканты в какой-то момент уехали из Нью-Йорка, потому что им не хватало на жилье. Меня ввели в Зал славы рок-н-ролла, но от этого меня не стали крутить по радио — я с самого начала была против Буша и Ирака, а после 11 сентября это не приветствовалось. Мы не имитаторы. Мы боремся. У нас даже технический райдер до сих пор тот же, что был тридцать лет назад, — разве что у барабанщика теперь микрофон в ухе. Я не против технологий, у того же Кевина очень здорово получается их использовать; я против шоу, которое выучивается наизусть и играется снова и снова, — это противоречит самой идее рок-н-ролла. Продуманное ос-вещение, продуманные шутки — ты теряешь связь с аудиторией, а ведь это и есть самое главное. Поэтому я не люблю фотографов — какого черта они мешают людям слушать концерт, даже не заплатив за билет?!»
***
Патти играет с Кевином Шилдсом («Когда я первый раз услышала «Loveless» My Bloody Valentine, я спросила: они что, положили пленку на батарею?»); Патти играет с Фли; Патти собирается записаться с канадским оркестром Silver Mt. Zion — выходит, она следит за тем, что происходит с музыкой? «Нет-нет, я понятия не имею, что сейчас творится в рок-н-ролле. Если вы посмотрите в мой компьютер, то найдете там сплошного Гленна Гульда. Я люблю Silver Mt. Zion, люблю Radiohead, но это только отдельные име-на, у меня нет никакой общей картины». А что Патти думает про последний альбом Radiohead? «То, как они его выпустили, — это интересно. И безусловно, музыкант должен иметь возможность выбирать, как ему издавать свои записи… Хотя вы знаете, кто такой Тодд Рандгрен? Он проделал нечто подобное еще несколько десятков лет назад — расторг контракт, попросил слушателей оформлять недорогую подписку и таким образом записал несколько пластинок. Но мне нравится то, что происходит сейчас, хотя бы потому, что это делает музыку более демократичной, она легче доходит до людей. Я всегда верила, что рок-н-ролл принадлежит народу. Мне лично, впрочем, вообще грех жаловаться — у меня контракт с мейджор-лейблом, и они как-то меня терпят».
Патти начала в 74-м, в 77-м чуть не убилась, сверзившись со сцены в оркестровую яму, и взяла долгий тайм-аут в 79-м, когда в Европе их ждали стадионы, а группу прихо-дилось охранять карабинерам, — уехала жить с мужем под Детройт стирать пеленки и варить супы. Семнадцать лет спустя, потеряв сначала лучшего друга Мэпплторпа, а затем — подряд — мужа и брата, она вернулась, тем самым на десять лет предвосхитив всеобщее воскрешение, эпоху, когда прошлое и будущее схлопнулись и на сцену снова вышли даже те, кого уже похоронили. «Я не имею ничего против, — пожимает плечами Патти. — Да, рок-н-ролл — это революция, это дело молодых, но ведь нас не смущают дирижеры, которые орудуют палочкой до самых седин. Что мне не нравится, так это когда группы собираются ради денег, чтобы имитировать себя прежних. Получается, что их концерты сродни аттракционам для туристов. Я не думаю, что МС5, потеряв вокалиста и моего мужа, имеют право называть себя так. Но, в конце концов, черт с ними — пусть делают, что хотят. Раньше я очень резко судила о таких вещах, но сейчас… В конце кон-цов, это ничего не изменит. Меня волнуют другие проблемы».
***
Проблемы, о которых Патти рассуждает охотнее всего; проблемы, призывая решить которые Патти в недавно вышедшем фильме «Dream of Life» ревет со сцены Декларацию независимости: «Все люди созданы равными и наделены неотчуждаемыми правами, к числу которых относится жизнь, свобода и стремление к счастью» — и открыто призы-вает свергнуть правительство Буша.
«Будущие выборы исключительно важны. Потому что наконец о себе заявило новое поколение; именно они выдвинули Обаму — ведь никто этого не ожидал, все предсказы-вали, что номинацию получит Клинтон. Мое поколение — и она в том числе — проигра-ло, оно не помешало Бушу. Нас лишают истории, той недолгой истории, которая есть у моей страны. В Нью-Йорке сносятся целые районы и на их месте строятся эти уродли-вые небоскребы. Ты можешь спросить, где мой старый красивый дом, где сад, в котором играли мои дети. Ничего уже нет, на этом месте — кондоминиум. Люди должны были вы-ходить на улицы каждый день, они не должны были позволить этому криминальному пра-вительству творить свои преступления. Но этот иррациональный страх, эта беспомощ-ность, которая парализовала всех после 11 сентября, — они имели очень негативные по-следствия. Америка попросту перестала ходить на выборы. Теперь чужие проблемы стали их собственными — их дети гибнут на войне, их дома рушат. И я верю, что сейчас все может наконец измениться».
В прошлом году Смит, всегда охотно перепевавшая чужие песни, записала альбом каверов «Twelve», очень странную подборку: тихая, минималистичная версия хендрик-совской «Are You Experienced?», исступленная шестиминутная «Smells Like Teen Spirit» под банджо, почему-то «Everybody Wants to Rule the World». Теперь выясняется — и в этом был вполне конкретный смысл. «Я выбирала даже не свои любимые песни — но песни, через которые могла что-то высказать. „Within You, Without You“ — совсем не лучшая песня The Beatles, но в ней идет речь об очень важных вещах: о том, что не стоит судить людей по материальным благам, что дух, творчество всегда важнее. „Everybody Wants to Rule the World“… Разумеется, я в жизни не купила ни одной пластин-ки Tears for Fears. Но эта песня отвечает на вопрос, что происходит с нашим миром. Это песня про законы корпораций, которые делают все одинаковым, рушат дома, ликвидиру-ют историю, стирают идентичность. Я должна была ее спеть».
В 70-х нью-йоркские раздолбаи кривились: «Не нравится она мне. Общественный, блин, деятель». И да, ее наивный гуманизм, ее — практически по Маяковскому — пред-ставление о социальном заказе может вызвать усмешку, но только до тех пор, пока она не выходит на сцену и не рвет на клочки текст, музыку и себя лично. Ее рок-н-ролл — это не цель, а именно что средство: послать в п...ду общество, призвать милость к падшим, остановить войну; наверное, именно потому никто здесь так и не спел про Беслан — а Патти спела. Она смотрит на меня в упор и говорит: «Я понимаю, вы обычный человек, вы просто пишете тексты — но как только вы чувствуете, что можете что-то сказать, не-обходимо говорить. Вас могут и не услышать — это неважно. Уильям Блейк никому не был нужен, был осмеян и умер в нищете. Булгакова не печатали, он зачастую не мог найти работу. Иногда мы в буквальном смысле работаем на будущее».
***
Булгаковский маршрут заканчивается на Патриарших — предположительные особ-няк Маргариты и подвал Мастера отменяются. Я выключаю диктофон, и тут Патти спра-шивает: «А что, эта штука правда записывает? Удивительно. Все так быстро, слишком быстро меняется. Когда у меня брали первые интервью, корреспонденты приносили с собой катушечные магнитофоны, пленка часто рвалась, они паниковали. Потом были кассеты — во время разговора мы часто курили траву, и все обо всем забывали, в результате битый час интервью проходил незаписанным. А потом они говорили: «Пожа-луйста, можешь повторить это еще раз?»
В сущности, она повторяет до сих пор: «Все люди созданы равными и наделены оп-ределенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью».
Чтобы увидеть ссылку вы должны зарегистрироваться